Представитель Кунарда прибыл утром, к вящей радости местных властей. Дело такой важности. Событие международного масштаба — о торпедировании «Лузитании» трубили все до одной европейские и американские газеты, весь мир устремил взгляды на Квинстаун, место бедствия, гавань страданий; они осмелились напасть на гражданское судно, вопреки всем правилам войны. Человек Кунарда приехал из Брайтона. Одет он был элегантно, смотрел озабоченно и милостиво роздал вертевшимся рядом мальчишкам по свитку белой бумаги. Мальцы разлетелись по городу выполнять поручение: не были забыты самые убогие предместья, кто-то припустил по дороге на Белгули и забежал довольно далеко. Наклеив листовку, гонцы вставали рядом и несли караул.

Репортер в полосатом пиджаке стоял ближе всех и что-то чиркал в блокноте. Финбарр узнал его по голосу. По гаденькой, еле сдерживаемой дрожи в нем. Recovery of the body, i?. Recovery of the body, i? слышь, парни, по фунту за тело! Он обернулся — позади уже собрались любопытные — и самодовольно сверкнул пряжкой-подковой. Он взялся все им растолковать. По фунту за тело каждого найденного утопленника. Такая такса. Один фунт равняется одному телу. Одно тело равняется одному фунту. Было бы над чем ломать голову. Вот теперь толпа зашевелилась, загудела. Какая-то волна всколыхнула куртки, кепки, сутулые плечи — женщин перед объявлением не было, женщины остались дома, нужно было молиться. Кое-кто уже недобро поглядывал на соседей, оценивая их силы. Один из толпы спросил, правда ли, что пакетбот затонул на широте мыса Кинсейл, в десяти милях к югу. Репортер, не глядя, кивнул и зажег папиросу.

Финбарр медленно зашагал прочь. По фунту за тело. По фунту за тело. Он направился в порт, по той же улице, что накануне, когда был с девчонкой. По фунту за тело. По фунту за тело. Шагать вразвалочку, как подобает великовозрастному оболтусу, который идет сам не зная куда, взгляд блуждает, руки в карманах, ноги поддают носком всякую дрянь. По фунту за тело. По фунту за тело. Он шел вдоль причала. Вдруг обернулся: уж не идут ли за ним. Не смей больше, приказал тот же голос, не вздумай попасться, держись так, чтобы тебя не заметили. Он шел мимо скорбных групп, мимо тех, кто вкалывал и кто просто стоял, тупо глядя на воду, мимо тех, кто уже хлопотал возле лодок. По фунту за тело. По фунту за тело. Они все будут искать. Небо еще светлело, безоблачное, по-весеннему резкое, подернутое белой с голубоватым отливом пеленой, ветер отшлифовал море до блеска — Финбарр вспомнил, что в такую погоду видно на три мили вокруг. По фунту за тело. По фунту за тело. Самое время отправляться на ловлю. По фунту за тело. По фунту за тело. Он не знал, что сталось с девчонкой, с тех пор как она подхватила свой чемодан и фонарь и, даже не обернувшись, скрылась за дюной. Впрочем, если чемодан и ботинки он помнил твердо — помнил, как она выбивала из них воду, — то лицо почти стерлось — его будто постепенно заносило песком, в просветах зыбилось что-то костистое и жилки, бьющиеся на тыльной стороне рук и на шее, — а голоса он не помнил вовсе. Финбарр заторопился. Взбежал на мол по выбитым в камне ступеням и тотчас пригнулся, боясь попасться на глаза ловкачам на пристани, которые уже сдавали в наем все, что плавает. Присел на корточки, спрыгнул с мола и живо добрался до бухты. Вот и лодка. А рядом с ней и девчонка. Белокурая, бледная, с папироской. Его шарф был повязан у нее на шее. А я, представь, жду тебя. Финбарр прошел к лодке и заглянул в нее. По фунту за тело. По фунту за тело. Тело было на месте. Объявления видел? Она как-то странно улыбалась. Уже успела переодеться. Девчонка как девчонка, даже смазливая, хоть и сова совой. Запахнула на груди шерстяной платок и распустила волосы — светло-пепельные, они доходили ей до талии, Финбарр подумал, а запустить бы в них руку, — а лицо выглядело спокойным и отдохнувшим, кто б догадался, что она всю ночь не смыкала глаз, разыскивая в море дружка. Интересно, куда подевались чемодан, фонарик и шляпка, небось приткнулась в какой-нибудь конуре — гостиницы все забиты, куда же она пошла? С этого тела мне причитается пятьдесят центов, продолжила она все с той же улыбкой. Финбарр помотал головой. Я греб всю ночь, да и лодка моя, тридцать пять. Ишь, тридцать пять. А кто за ним в воду лез? Она посмотрела на мертвеца и брезгливо поморщилась. Сорок. Она сунула ему тверденькую ладошку, такую маленькую, что захоти он, раздавил бы ее в два счета. Они вытащили тело из лодки и спрятали его в скалах, забросав сверху гниющими водорослями. А затем, ни слова не говоря, снова отправились в море.

И вот всеми завладела «трупная лихорадка». Море на широте Квинстауна огласилось неистовым плеском весел и победными кличами. Жители побережья по первому зову снарядили плохонький флот, и суденышки засновали туда-сюда в поисках щеголеватых мертвецов с парохода Кунарда, чтобы сложить их к ногам усатых плательщиков. В море выходили и днем, и ночью. В этой изнурительной эстафете не щадили ни женщин, ни детей: все по очереди садились в лодку и на равных выбивались из сил. В конце рейса — труп, по фунту за штуку, а значит, горячий хлеб, пиво, а значит, мясо. Рыбакам стало не до рыбы.

Надо было вырвать, отобрать у моря награбленное, а для этого разделить местность на участки, превратиться в топографов. Но мало кто озаботился стратегией — стратегии обсуждали на берегу, сжав кулаки, глубоко засунутые в карманы, устремив глаза к горизонту, в тепле и уюте. Самые ловкие сделали ставку на течение и, позволив ему отнести себя к западу, за мыс Кинсейл, подобрали нескольких утопленников прямо на берегу, как по осени подбирают под деревом паданки, другие решили выждать время и без устали наматывали круги над местом крушения, ни за что не желая сдавать позиций: рано или поздно мертвые всплывут со дна, их собрать — и готово.

Это средневековое рвение было на руку тем, кто покуривал трубку в гостиничных комнатах, превращенных в конторы, и фиолетовыми чернилами ставил новые крестики в больших учетных тетрадях. Но вскоре, выловив очередную мелкую сошку, — из пассажиров второго и третьего классов, корабельной или домашней прислуги, рабочих-эмигрантов, за которых, впрочем, платили все тот же фунт, — никто уже и не думал торжествовать. Их сбрасывали на дно лодки и, наскоро обшарив взглядом одежду, больше на них не смотрели. Этим нищим, алчным, мучимым жаждой соперникам казалось, что Кунард нарочно уравнял ставки, дабы утаить свой навар. Кое-кто бормотал, что компания сразу занизила сумму вознаграждения, что она нагреет на этом руки. Не так уж они и ошибались, как стало ясно благодаря маменьке в трауре, в полном одиночестве проживающей в своих нью-йоркских хоромах среди предметов искусства и старинных полотен. Через три дня после кораблекрушения на стенах Квинстауна забелело новое объявление — вынесенное людьми Кунарда как Чаша с причастием. Recovery of the body. Тело миллиардера Вандербилта оценено в тысячу фунтов. Recovery of the body. Такая мамаша — и какая-то жалкая тысчонка! Пониже помещалось фото наследника — черноглазого юноши с густой шевелюрой и вкрадчивой улыбкой под тонкими усиками, шикарно небрежного в своем жемчужно-сером костюме и шапокляке, позже станет известно, что этот превосходный спортсмен ехал в Англию, дабы принять участие в престижных скачках, устроенных Международной конной ассоциацией, — а жаль парня, такой красавчик. Девицы, шушукаясь, подходили поближе.

Финбарр с девчонкой, еле держась на ногах, стояли бок о бок перед объявлением. Вот уже два дня и две ночи они, как стервятники, рыскали по зеленым водам, лицом к лицу в лодке. Союз заключили на второй день, когда, отталкиваясь от берега — она приподнимала юбки, он пялился на ее колени, — Финбарр хотел помешать ей сесть в лодку, а зачем это мне брать тебя в долю? Я умею плавать, ты нет, ответила она, отвердив губы, и Финбарр больше уж ничего не сказал, а девчонка перешагнула через борт и уселась на свое место. Неизменно выполняли одни и те же обязанности, распределенные по молчаливому уговору: он гребет, она прыгает в воду, он втаскивает, она служит противовесом. Работали споро, но методично, каждое действие подчиняя единственному посылу — по фунту за тело, скупо отмеряя время, движения и слова. Возвращались в порт, расставались без звука. Крепким сном засыпали, он — на песке, рядом с лодкой, укрывшись за колючей порослью, она — в комнатке в доме священника, где, с трудом притулившись на ночлег, плакали семьи погибших. Позже встречались все на тех же углах, под теми же козырьками, все на тех же местах в пабах. Немногое их теперь отличало, этих черствых, неразговорчивых охотников за наградами, снова и снова выходивших на сумеречный свой промысел.