За столом, прямо лицом к окну, сидел коренастый блондин, видимо, чухонец. У него были светлые большие усы и изумительно голубые, какие-то детские глаза. По всему чувствовалось, что он обладает недюжинной силой.

К его плечу прислонилась рослая красивая женщина. Другая женщина сидела к окну спиной. На скамье восседал рослый мужчина в форменном кафтане с бляхой и с трубкой в зубах.

На столе стояли зеленый полуштоф, бутылки с пивом и деревянная чашка с каким-то хлебовом. Между присутствующими царило согласие, лица выражали покой и довольство. Чухонец что-то говорил, взмахивая рукой, и все смеялись.

Я решился на отчаянный шаг и постучал в окошко.

Все вздрогнули и обернулись к окну. Чухонец вскочил, но потом опять сел. Сторож пыхнул трубкой, медленно встал и пошел к двери.

Признаюсь, я дрожал — отчасти от холода, отчасти от волнения. Дверь распахнулась, и в ее просвете показалась высокая фигура хозяина. Опираясь плечом о косяк, он придерживал свободной рукой дверь.

— Кто тут? Чего надо? — грубо окрикнул он.

Я выступил на свет и снял картуз.

— Пусти, Бога ради, обогреться! — сказал я. — Иду в город, озяб, как кошка.

— Много вас тут шляется! Иди дальше, пока собаку не выпустил!

Но я не отставал.

— Пусти, не дай издохнуть! У меня деньги есть, возьми, коли так не пускаешь.

Этот аргумент смягчил сторожа.

— Ну, вались! — сказал он, давая дорогу, и, обратясь к чухонцу, громко пояснил:

— Бродяга!

Я вошел и непритворно стал прыгать и колотить нога об ногу, так как чувствовал, что они окоченели.

Все засмеялись. Я притворился обиженным.

— Походили бы в этом, — сказал я, сбрасывая с ноги галошу, — посмеялись бы!

— Издалека?

— С Колпина! Иду стрелять пока што…

— По карманам? — засмеялся сторож.

— Ежели очень широкий, а рука близко… Водочки бы, хозяин! Озяб!

— А деньги есть?

Я захватил с собой гривен семь мелкой монетой и высыпал теперь их на стол.

— Ловко! Где сбондил?

Я прикинулся снова и резко ответил:

— Ты не помогал, не твое и дело…

— Ну, ну! Мое всегда цело будет! Садись, пей! Стефка, налей!

Сидевшая подле чухонца женщина взяла полуштоф и тотчас налила мне стаканчик. Я чокнулся с чухонцем, выпил и полез в чашку, где были накрошены свекла, огурцы и скверная селедка, что-то вроде винегрета.

Сторож, видимо, успокоился и сел напротив меня, снова взявшись за трубку. Чухонец с голубыми глазами ребенка стал меня расспрашивать.

Я вспомнил историю одного беглого солдата и стал передавать ее, как свою биографию.

Сторож слушал меня, одобрительно кивая головой. Чухонец два раза сам налил мне водки.

— А где нынче ночевать будешь? — спросил меня сторож, когда я окончил.

— А в Лавре! — ответил я.

— Ночуй у меня, — вдруг к моей радости предложил сторож. — Завтра пойдешь. Вот с ним, — он кивнул на чухонца.

Я равнодушно согласился.

— Как звать-то вас? — спросил я их.

— Сразу в наши записаться хочешь? — засмеялся сторож. — Ну что ж! И он назвал всех.

— Меня Павлом зови. Павел Славинский, я тут сторожем. Это дочки мои, Анна да Стефка — беспутная девка! Ха-ха-ха! А этого Мишкой звать. Вот и все. А теперь иди, покажу, где тебе спать.

Я простился со всеми за руку, и он отвел меня в угол за печку. Там лежал вонючий тюфяк и грязная подушка.

— Тут и спи. Тепло и не дует, — сказал он и вернулся в горницу.

Я видел свет и слышал голоса. Потом все смолкло. Мимо меня прошли дочери хозяина и скрылись за дверью.

Павел с Мишкой о чем-то шептались, но я не мог разобрать их голосов.

Вдруг дом содрогнулся от ударов в дверь. Я насторожился. В ту же минуту на меня пахнуло холодным воздухом, и раздался оглушительный голос.

— Водки, черт вас дери!

— Чего орешь, дурак! — ответил Павел.

— Дурак! Вам легко лаяться, а я, почитай, шесть часов на шоссе простоял, так ничего себе!

— А чего стоял?

— Чего? Известно чего — проезжего ждал!

— Ну, дурак и есть! — послышался голос Мишки. — Ведь было сказано, пока наших не выпустят, остановиться.

— Го, го! Дураки вы, если так решили. Остановитесь, все скажут — они и душили. А их выручать надо.

— Лучше двое, чем все!

— Небось! Лучше ни одного…

— Жди, дурак! У них там завелся черт — Путилин. Всех вынюхает.

— А я ему леща в бок.

Я тихо засмеялся. Если бы знал Павел Славинский, кого он приютил у себя!

Они продолжали говорить с полной откровенностью.

— А у Сверчинского кто?

— Сашка с Митькою.

— А они как решили?

— Да как я! Душить…

И пришедший грубо расхохотался.

— Значит, к тебе добра и не носить, а?

— Зачем? Носить можешь, я куплю.

— Ну, то-то! Так бери!

На стол упало что-то тяжелое.

— Постой! — вдруг сказал Мишка.

Я услышал его шаги и тотчас раскинулся на тюфяке, притворившись спящим. Мишка нагнулся и ткнул меня в бок. Я замычал и повернулся. Он отошел.

— Что принес? — почти тотчас раздался голос Павла.

— А ты гляди!..

Послышался легкий шум, что-то стукнуло, потом раздалось хлопанье по чему-то мягкому. Разговор шел отрывочными фразами.

— Где достал?

— А тебе што?

— Нет, я так. Дрянь уж большая.

— Скажи пожалуйста, дрянь! За такую дрянь по сто рублей платят!

— Где как, а у меня красненькую.

— Красненькую! Да ты жид, что ли? И тут поднялся такой гвалт, что от него впору было проснуться мертвому.

— Тише, вы, дьяволы! — закричал наконец Мишка. — Ведь тут… — и он не договорил, вероятно, сделав жест.

— А ну его! — отозвался хозяин. — Он нашим будет! Ну, двадцать рублей — и крышка!

Они опять стали кричать, потом на чем-то поладили.

— Ну, пошел, — сказал пришедший.

— Куда?

— А к соседу. Пить. Идем, что ли…

— Можно, — отозвался хозяин. — А ты?

— Кто же дом постережет? — ответил Мишка. — Нет, я останусь!

— Как хочешь…

— Ха-ха-ха! — загрохотал гость. — Он не соскучится!

— Мели-мели…

Послышалось шарканье ног, пахнуло холодным воздухом, хлопнула дверь. Все стихло.

Через минуту Мишка прошел мимо меня и стукнул в дверь, за которую ушли девушки.

— Стефка! — окликнул он. — Иди! Никого нет…

Он отошел. Почти тотчас скрипнула дверь, и мимо меня мелькнула Стефания, босиком, в длинной холстинной рубашке.

Раздался звук поцелуя.

— Куда отец ушел?

— С Сашкой в девятый нумер. До утра будут.

И снова раздались поцелуи и несвязный шепот.

Интерес для меня окончился, и я заснул.

Было еще темно, когда Мишка разбудил меня и сказал:

— Я иду в город, иди и ты!

Я тотчас вскочил на ноги.

Мишка с его детскими, невинными глазами ребенка не производил впечатления разбойника. Впоследствии во время своей службы я не раз имел случай убедиться, насколько ошибочно мнение, что глаза есть «зеркало души».

Самого Славинского не было. Стефания лениво нацедила какой-то коричневой бурды в кружку, предложив мне ее вместо кофе. Я выпил и взял картуз.

— Заходи, — просто сказала Стефания. — Отец покупает разные вещи!

— Это на руку! — весело ответил я. — Буду нынче же.

— Если не попадешься, — прибавил Мишка.

— Сразу-то? Шалишь!.. Ну, прощенья просим!

Я простился с девушкой за руку и пошел. Мишка задержался на минуту, потом догнал меня.

— Хорошо спал? — спросил он.

— Как собака!

Мы сделали несколько шагов молча, потом Мишка стал говорить, сперва издалека, потом прямее.

— Теперь в Питере вашего-то брата, беглых разных, пруд пруди! Только не лафа им…

— А что?

— Ловят! Уж на что шустрые ребята, что извозчиков щупали, а и тех всех переняли… Опять же, воров…

— Меня не поймают…

— Это почему?

— Потому один буду работать.

— И хуже. Обществом куда способнее! Тебе найдут, тебе укажут, действуй! А там и вещи сплавят, и тебя укроют… Нет, одному хуже! Ты вот с вещами… А куда идти? Иди к Павлу. Ты с ним сдружись, польза будет!