Во всем виновата вечная моя сверхчувствительность – жаль мне глупого Карата, и все тут. Заметано! Сам за дело не возьмусь. Если Карат не передумает уходить – пошлю Цыпу или Тома. У них к нему никаких личных симпатий нет. Они не знают, что он – индивид – от выгодного ликвидата отказался, а, наоборот, заказчика совсем бесплатно грохнул! В натуре, поступил как настоящий человек, а не банально-алчный киллер.

Да... Проблема... Но не думай, Карат, что я сволочь. Гарантирую: если придется, умрешь ты легко, без мучений!

Немного успокоив свою слишком чувствительную совесть насчет моих возможно-вынужденных действий, я, сменив пижаму на спортивный костюм, съел банку шпрот в масле и пошел немного прошвырнуться по живописным окрестностям.

Обожаю природу – в ней все естественно-просто, без обмана и подлой расчетливости, присущей только людям. Правильно говорил когда-то покойный Артист, которому лоб зеленкой намазали за убийство мента: человек – это неблагодарное животное...

Вот, взять, к примеру, обыкновенный полевой цветок – за каплю дождевой влаги и бесплатный солнечный свет он честно благодарит своей красотой, нежностью распустившихся лепестков...

А человеку дай только палец – откусит всю руку – чуток перефразировал я известную американскую пословицу. А я-то чем лучше? Такая же неблагодарная скотина! Хотя – нет. Я не скотина, а зверь. И, выходит, мне многое прощается, так как основной природный инстинкт хищника – насилие.

Все-таки куда приятнее и благороднее быть волком, а не быком!

Весьма ободрившись данным умозаключением, я направил свои стопы к «Теремку».

В номере была лишь Гульнара. Выглядела она препротивно – зареванное опухшее синее лицо, прическа растрепана и вздыблена, словно она старательно готовилась к съемкам в фильме ужасов.

– Что это с вами, драгоценная Гульнара? – полюбопытствовал я, обшаривая глазами комнату. Ничего достойного внимания не обнаружил – разве что успевший уже завянуть мой вчерашний букет. Да еще раскрытый чемодан на кровати. – Ты что, уже уезжаешь?

Не отвечая, Гульнара не складывала, а просто беспорядочно бросала свои вещи в чемодан, явно не заботясь или не понимая, что он при подобном складировании ни за что не закроется.

– Тебе помочь? – из присущей мне доброты предложил я.

– Иди ты на... – буквально ошарашила толстушка, безуспешно пытаясь захлопнуть крышку чемодана.

– Да в чем дело? С Николаем, что ли, успели поругаться?

– Идите вы оба на... – заорала Гульнара, явно зациклившись на этом мужском органе.

Правильно говорят: у кого что болит – тот о том и говорит.

Чисто из благотворительности, чтобы привести ее в чувство, я влепил ей увесистую оплеуху. Гульнара отлетела к кровати и шлепнулась своим мощным задом на чемодан, наконец захлопнув его. Нет худа без добра, как говорится.

– Рассказывай! – жестко приказал я, всем видом убедительно демонстрируя, что экзекуция, в случае неповиновения, повторится уже в более болезненной для толстушки форме.

– Все горести и беды от вас, мужиков! – заливаясь горючими слезами то ли боли, то ли обиды, сделала ценное открытие визгливая Гульнара, не обращая даже внимания, что такая фиолетово-черная физиономия не достойна ничего лучшего, кроме кирпича.

– Поподробней, милая, – сказал я тоном, каким обычно говорю слова типа: «Колись, падла!»

Закурив «родопину», устроился в кресле, приготовившись услышать какую-нибудь ахинею этой явно сбрендившей, истеричной бабенки.

– Во-первых, где Вика? У озера гуляет?

С Гульнарой опять случился бурный припадок. Разрыдавшись, она обхватила руками голову, словно желая ее оторвать, и стала монотонно раскачиваться, напоминая китайского болванчика.

– Вика в реанимации! Врачи со «скорой» сказали – надежды нет никакой!

Я почувствовал себя так, как уже было однажды. Тогда, при очередном задержании, один из ментов группы захвата, перестаравшись, звезданул меня, сучара, откидным железным прикладом «Калашникова» промеж лопаток. Дыхание мое начисто перехватило, все мысли и желания куда-то мигом улетучились, тело стало чужим и непослушным. Даже сердце, казалось, отключилось.

Сигарета, дотлев до фильтра, обожгла мне губы, вернув в действительность.

– А что случилось? Она ведь совершенно здорова была!

– Была, пока все мои снотворные таблетки не выпила. Хроническая бессонница у меня на нервной почве, всегда запас этаминала с собой вожу. И из-за кого на себя руки наложила?! Из-за кобелины этой, муженька своего ненаглядного. Утром телеграмма пришла – погиб он в автокатастрофе. Пьяный небось от очередной любовницы возвращался! Юбочник проклятый. Так и надо ему!

– Не может быть! – Я ушам своим не верил. – Ты что-то путаешь, дура. Она же его не любила!

– Да?! – зареванные глаза Гульнары махом высохли от запылавшей в них неприкрытой ненависти. – Бегала за ним, как чисто собачонка! Сколько раз он от нее к разным шлюхам уходил – так она прямо на коленях умоляла вернуться. Недавно опять кем-то увлекся, стал даже на разводе настаивать. Так Вика, дура набитая, прости меня, Господи, нет чтоб дать согласие и развязаться наконец с кобелем этим ненасытным – упросила его еще месяц подумать и сюда вот уехала. Надеялась, что перебесится он за месяц со своей новой вертихвосткой, заскучает и снова к ней вернется. Полная кретинка! Все беды от вас, вьете из нас веревки, все жилы вытягиваете! Да и я-то чем Вики умнее? Связалась вот с Николаем этим, а ведь сразу видать – такой же кобелина ненасытный! Нет, сегодня же уезжаю обратно в Екатеринбург! Слава тебе, Господи, что вовремя образумил! А то бегала бы такой же собачонкой несчастной, как бедная Вика за своим муженьком!

– И правильно, – сказал я, поднимаясь с кресла. – К тому же Николай-то давно женат. Двое детей у него.

– Вот подлец! – Гульнару аж перекосило. – А говорил, что холостой!

– Ладно. Счастливого пути.

Внизу на первом этаже «Теремка» стоял телефон на столике у дежурной.

В Сысерти больница была всего одна, и уже через минуту мне официально подтвердили, что доставленную из «Теремка» женщину с признаками острого отравления спасти не удалось. Летальный исход.

Не знаю, сколько времени таскался я по лесу без всякого дела, как лунатик, не разбирая дороги, но каким-то чудом не налетая на деревья и не сваливаясь в многочисленные овраги.

Когда стало темнеть, побрел в свою избушку. В дверях торчал листок бумаги. Развернув, прочел записку:

Монах, если желаешь черной смерти, то зайди в сарай. Я тебя жду.

Карат.

Отперев висячий замок, я прошел в комнату и вынул из-под подушки верного «братишку». Выщелкнув обойму, убедился, что все десять свинцовых птенчиков ждут своего смертельного для кого-то полета.

«Ясно. Карат, видно, узнал от Гульнары, что я наврал про его семью, и решил, глупый мальчик, со мной разобраться. Ладушки! Будь по-твоему!»

Чувство опасности дало необходимый выброс адреналина в кровь – я это ощущал по привычно напрягшемуся телу, по обострившимся рефлексам, зрению и слуху. Организм уже был готов к яростной борьбе за жизнь своего хозяина.

Мне даже стало весело:

– Хоть ты и Карат, но совсем не алмаз. И мои пули сейчас это докажут!

Выскользнув в окно, я бесшумно подобрался к сараю, стараясь оставаться в тени. Все же у Карата двадцатизарядный «стечкин» в наличии. И в калибре и в скорострельности мой маленький «братишка» ему явно проигрывал.

К сожалению, в сарае не было окон, а то мог бы легко расстрелять Карата, вообще сам не рискуя. Пришлось подойти к дверям. Стоя за косяком с поднятым пистолетом, долго прислушивался. Но напрасно – из сарая не доносилось никаких звуков. Может, Карат не такой дурак и сидит сейчас где-нибудь за деревом и смеется, держа меня на мушке? Но тогда почему я все еще жив?

Мне надоело мучиться сомнениями и, ударом ноги чуть не сбив слабенькую дверь с петель, я прыгнул в сарай, держа пистолет для верности обеими руками.

Карат мирно сидел в углу сарая на шерстяном одеяле за нехитрым ужином. Рядом с ним никакого оружия не просматривалось. Хорошо, что выдержка у меня на должном уровне – я не выстрелил, а лишь спросил: