Я-то ладно, а Киса готов порвать любого из-за той давней незаслуженной обиды его матери. Комплексует, бродяга. В персонале гостиниц видит поголовно только ханжей и хапуг – поэтому с ними не церемонится, так зажал поборами, что те пикнуть не в состоянии.

Пускай резвится, раз в кайф. Это, правда, чревато рискованными для него осложнениями, но зато весьма прибыльно нашей фирме. Как говорится, нет худа без добра.

Мы, не чокаясь, вразнобой выпили. Видно было, что каждый думает о своем, может, даже сокровенном.

Я это объясняю близостью природы-матушки. Да и само кладбище смотрелось через мутные оконца сторожки если не зловеще в лунном свете, то по меньшей мере таинственно-загадочно, будя в подсознании какие-то обычно дремлющие центры памяти о наших прошлых жизнях, об Истине, старательно скрытой в глубинных тайниках мозга от самого человечества. Наверно, чтоб оно не свихнулось в одночасье. Гомо сапиенс – человек разумный – амбициозная выдумка самовлюбленных гомо обезьянос. Не хочу, пусть косвенно, лить воду на мельницу Дарвина; его теория эволюции унизительна. Лично для меня. Просто человек вернее похож на обезьяну, чем на разумное существо. Куда ни глянь – одни инстинкты. Единственное отличие: у обезьяны, да и всех животных инстинкты в основном врожденные, а у людей условные, благо– или худоприобретенные в процессе существования. Так что мне больше близки Павлов и Фрейд.

Убежден, изначально человек пришел на Землю откуда-то извне, может, из другого измерения, параллельного мира. Здесь же он оскотинился, опустился до животного уровня, сам или по чьей-то высшей воле забыв, растеряв знание Истины. У Маркса есть дельная мысль, с которой спорить глупо-бесполезно: «бытие определяет сознание». Наглядный пример: люди, волей обстоятельств прожившие несколько лет среди обезьян или волков, напрочь забывают человечью речь, зато преотлично прыгают по деревьям или воют на Луну.

В унисон с настроением со двора донесся жутковато-тоскливый протяжный вой-плач волкодава.

– Смерть чует, – неестественно-беззаботно усмехнулся Киса. – Интересно, чью? Должно быть, Могильщик скоро копыта отбросит со своей сивушной самогонкой.

– Черта с два! – взбеленился Вадим, подрагивающей рукой наполняя стакан портвейном. – Верняк, ты раньше сыграешь в ящик; я еще цветы на твою могилку носить буду!

– Кончай каркать! – оборвал я разговор, зашедший в опасное русло, из которого выход один – скандал либо драка. Все же я молодчага, что заранее побеспокоился оставить этих головорезов без оружия. – Давайте о чем-нибудь веселеньком. Вадим, меня давно занимает, как ты в этой глуши без женщин обходишься? Может, тебе из Екатеринбурга резиновую бабу привезти? В секс-шопах сейчас неплохие модели, с подогревом.

Могильщик насупился:

– Благодарю. Обойдусь.

– А он однолюб, – рассмеялся Киса. Заметно было, что в борьбе с алкоголем он явно переоценил свои силы. – А когда приспичит, пользуется испытанным каторжным средством – Дунькой Кулаковой. – Он вытянул вперед руку и покрутил ею перед носом побагровевшего Могильщика.

Тот непроизвольно потянулся к заднему карману шорт, но, вспомнив, что безоружен, скривился в подобии улыбки, больше смахивающей на оскал.

– Да, онанирую. И что? Кому какое дело. Если очень попросишь, могу и тебя трахнуть – хоть в очко, хоть в рот, – они у тебя одинаково поганые.

Киса, навалившись на стол кулаками-кувалдами, начал тяжело подниматься на нетвердых ногах. Чтобы не дать ситуации выйти из-под контроля, я врезал ему хук справа в челюсть. Опрокинув стул, Киса грохнулся на пол и отключился. Через минуту раздался его беззаботный храп.

– Дело житейское. Перепил мальчуган. С кем не бывает. Нервишки на пределе, шифер съезжает. Нормально. – Я похлопал Могильщика по загорелой щеке, успокаивая. – Цыпа, отволоки нашего ослабевшего друга на двор, прикрой одеяльцем. Простынет еще, не дай Бог. А проснется – снова человеком станет. Извинится, если надо. Парень он в общем-то настоящий, наш до доски гробовой.

– До «вышки» то бишь, – мрачно уточнил Могильщик, налил себе граненый стакан «Распутина» и махом заглотил. – Лады. Зла не держу. Малолетка – отвечать за базар еще не научился.

Цыпа вернулся в избу уже без своей похрапывающей ноши и сел сбоку от стола, чуть сзади Вадима.

Моя школа – страхует на случай непредвиденных эксцессов со стороны явно захмелевшего Могильщика.

Тот исподлобья тяжело покосился на него, но вместо ожидаемой ругани вдруг по-детски всхлипнул и закрыл ладонью влажные глаза.

– Что, Монах? Уже и мне не доверяешь – этого костолома сзади подсадил. А когда я пахал на месте Кисы, ты меня за кента держал...

– Цыпа, пересаживайся к нам. Видишь, у коллеги мнительность разыгралась. Это все от самогонки: сивушных масел там грубый перебор, что пагубно для нервов. – Я подал знак, и Цыпа ловко наполнил три стакана «смирновской». – Вот что надо употреблять, если уж пришла охота. Или «капуста» кончилась? Но тогда где же твои накопления?

Могильщик поднял на меня стремительно трезвевшие глаза. Черные зрачки, еще только что расслабленно расширенные, сузились до игольчатых.

– Монет больше нет, Монах. Все отдал сторожу на Широкой речке.

– Сторожу городского кладбища? Но зачем? – Я ушам не верил.

Вадим осушил свой стакан и каким-то чужим глухим голосом продолжал:

– Набрел я тут как-то на чудную поляну. Вся в фиалках и лютиках, а по краям березки молоденькие... Не устоял... Перезахоронил Наташку, жену, с Широкой речки сюда. Пусть со мной будет. Ты не думай: сделано чисто, на городском все так и осталось – и памятник и плита. Никто не врубится, что гроба там нет. Завтра покажу место. Там меня, и похороните рядом, если что.

– Ты хоть гроб-то не вскрывал? – почему-то вдруг осевшим голосом спросил я.

– Грешен... Не сдержался. Все-таки девять лет не видались. Наташка почти такая же осталась. Усохла децал и почернела вся, ну прямо негритянка. Но все одно красавица...

Я залпом, как воду, выпил полный стакан «смирновской» и кивнул Цыпе.

– Выйдем, покурим на воздухе. Душно что-то.

Во дворе мы плюхнулись на какую-то собачью надгробную плиту. Цыпа протянул мне Кисин серебряный портсигар и щелкнул зажигалкой. Стянул, пока волок, понял я.

– Нет, Евген. Портсигар прихватил на случай, если ты пыхнуть захочешь, – словно прочитал мои мысли Цыпа и тоже закурил. – А духоту, кстати, можно ликвидировать. У Фунта есть запасной кондиционер. Могу привезти и здесь присобачить. Он автономный, в паре с мини-генератором. Я же электриком в зоне был.

– Дебил, – без эмоций констатировал я. – К чему кондиционер, если дом сквозняками проветривается?

– Вкурил... Так ты из-за перезахоронения? Ерунда. Все дело его знаю. У Вадима в зоне другая кликуха была – Отелло. Задушил он жену Наташку по пьяни из ревности. Любил уж слишком. За что и огреб восьмерку по сто третьей. Отсидел от звонка до звонка. Если помнишь, когда он с нами работал, по субботам почти всегда отсутствовал. Ты, должно, думал, он по борделям мотается? Я его выпас – Вадим на могилку жены цветы охапками таскал. В натуре, прикидываешь?..

– Могу. Но гроб сюда приволочь – отпад дальше некуда. У Могильщика явно крыша дымится. Надо крепко пораскинуть, как с ним быть. Нам еще двинувшихся по фазе не хватает для полноты счастья.

– Когда приступать? – по-деловому взял быка за рога Цыпа. – Сварганю один, без Кисы, вот увидишь. Работать под несчастный случай? Закрытая заслонка печи – задохся пьяный от угара?

– Нет. Рано. К этому, по ходу, мы еще вернемся. Во-первых, «Приют для друга» записан за ним, во-вторых, надо глянуть на его фиалковую поляну. Желание обреченного – закон. Если не слишком накладно.

Спать рядом с некрофилом было не в кайф, но усталость взяла свое. Мы с Цыпой устроились за печкой, а Могильщик лег на лавку под окнами. Ночь прошла тихо, если не считать немного жутковатого – в свете открывшихся фактов – уханья филина где-то в черной глубине леса.