Лора любила его, но тем не менее не только не сделала единственным наследником, но даже не допускала мысли о возможности брака с ним. Она делала Павлу дорогие подарки, но ее совершенно не волновало, каким образом ему удается хорошо одеваться, иметь деньги, необходимые для достойной жизни. Однажды Павел привел Лору в изумление, предложив ей стать его женой.

Она зажмурила глаза от такой невероятной наглости с его стороны. «Он что, полагает, будто я не знаю, каким образом он зарабатывает? Зарплата директора — это фиговый лист, под которым все знают, что находится. Он, по сути дела, самый обыкновенный бич-бой. Красивый, умный, образованный, может, и талантливый, но альфонс. Я не ставлю это ему в минус. Но делать мне, Лоре Ильховской, предложение — это наглость. Любовь любовью, но стать мадам Мельгуновой!.. Это, как говаривали в старину, моветон».

Лора, еще не желая расставаться с Павлом, по возможности постаралась замять его предложение. Но Павел не захотел выслушивать общие фразы.

— Хорошо, если тебе неловко выходить замуж за директора Дома-музея, помоги мне занять то положение, какое считаешь достойным твоего мужа. У тебя есть связи, деньги… Мне нужно совсем немного помочь. Дальше я пойду сам. Ты же прекрасно понимаешь, что без протекции ничего невозможно добиться.

Лора пообещала, но так, лишь бы он отвязался от нее. «Надо же, чего захотел! Чтобы я, как самая примитивная женщина, которая и стол накроет, и бутылку поставит, и ляжет, как ему удобно, стала бы лезть в глаза высокопоставленным людям с просьбами о протекции моему никчемному любовнику. Да я и мизинцем не пошевелю. Мне что, девяносто лет, чтобы я за мальчиков просила. Любишь меня и люби! Больше от тебя ничего не требуется».

С таким настроением они отправились отдыхать на Лазурный берег. Павел чувствовал, что от Лоры ничего не дождется, а быть альфонсом у дамочек, которые, соблюдая такт, якобы давали ему деньги на музей, становилось день ото дня противней.

Павел колесил по дорогам Подмосковья, дожидаясь сумерек. Когда совсем стемнело, он повернул в сторону одного городка. Машину оставил в гараже, который специально для этого снял, и пешком направился в Дом-музей. Музей был уже закрыт для посещений. Ремонт, которым Павел занимался все лето, так и не удалось окончить.

«Теперь мне все равно. Пусть новый директор голову ломает, где добывать средства, а я здесь только до 18 января. В управлении взял отпуск, если кто сунется, так я, мол, сам реставрирую, ремонтирую. Энтузиаст этакий… Ничего, поживу три месяца затворником в знаменитых стенах. Даже хорошо, о многом на досуге подумаю. Устрою себе “болдинскую осень”. Может, осенит меня. Сочиню что-нибудь…»

Павел устроился в мезонине, в своем кабинете. Окно закрыл плотными шторами, чтобы не был виден свет от лампы, диван застелил пледом, подушку вынул из шкафа. Продукты он припас заранее: консервы, супы пакетные, печенье, конфеты. И, конечно, чайник. А книг, журналов здесь было предостаточно. Читай, размышляй о жизни, о смерти.

Так как музей был законсервирован в состоянии неоконченного ремонта до весны, то все самые ценные экспонаты и даже рояль были перенесены в просторный флигель, который был сдан на охрану. Сам же дом заперт на множество замков, ключи от которых находились у Мельгунова.

Павел прилег на диван, взял книгу и принялся читать. Но усталость быстро взяла свое, и он крепко заснул. Проснулся поздно. Потянулся. Огляделся по сторонам.

— Н-да, — произнес тоскливо. Надел спортивный костюм и спустился вниз, где находился туалет.

«Хорошо, что я успел предупредить отключение воды. Сказал слесарю, что все уже в порядке, — подумал, умываясь. — Может, бороду отрастить? — посмотрел он на себя в зеркало. — А что? И для конспирации, и удобно. Решено!»

Умывшись, Павел поднялся в кабинет. Расхаживать по дому было опасно, приходящий сторож мог заметить. Вообще-то он должен был охранять музей постоянно, но по смете ему смогли выделить только половину оклада, вот он наполовину и охранял.

Выпив кофе с печеньем и джемом, Павел подумал, что такое житье и такое питание ему за три дня надоест. А надо было выдержать в заключении три месяца. Он стал приводить себе примеры из истории об узниках, проведших долгие годы в заточении. Вроде помогло. Когда стемнело, спустился вниз, чтобы поразмяться. Отжимался, работал с гантелями, эспандером, потом пошел освежиться в туалет. Заснул под утро.

«А что, если по ночам мне бодрствовать: заниматься физическими упражнениями, гулять по парку, опять же читать, а днем спать?» — подумал он и перешел на новый режим жизни.

Но пять дней спустя и новый режим надоел. Павла грызла тоска и приступы страха.

«Ведь я ничего не знаю. Жива ли Свергина? Может, я уже остался один? И Чегодаев повсюду рыщет, стремясь напасть на мой след. Если даже Свергина убита, об этом сообщать не станут. Кому она нужна?..»

С такими невеселыми мыслями Павел накинул велюровый халат и пошел умываться, его утро начиналось в одиннадцать ночи. Холодная вода освежила и придала бодрости.

«Как-нибудь дотяну. Главное, чтобы меня не вычислил Чегодаев!» — посмотрел он в зеркало на свое небритое лицо.

Вышел из туалета и прошел в гостиную, которая через окна освещалась парковыми фонарями. Вспомнились музыкальные вечера. Восторженные глаза многочисленных поклонниц, их жаркий шепот с предложением о встрече, о пожертвовании какой-то суммы музею…

Вначале жадные женские взгляды льстили его самолюбию, давали надежду найти богатую невесту. Однако Ильховская ему кое-что объяснила: молодые, богатые женщины ни за что не станут трамплином даже для красивого мужчины. Они слишком уважают себя. Пусть сначала он станет личностью, вот тогда они вступят за него в настоящую борьбу. А пока забавы ради охотятся за его телом. Только оно влечет их. Правда, выход всегда можно найти, если, к примеру, он надумает жениться на семидесятилетней Аиде Ивановне. Она вдова, богата, имеет связи. Но у нее два сына, соответственно, две невестки и трое внуков. Они разорвут на части любого, кто посмеет приблизиться к их вожделенному наследству. Аида Ивановна ведет себя как свободная женщина, но в глубине души отдает отчет, что потомки держат ее на поводке. Она была влюблена в Павла. Но когда потомки узнали, что она перечислила на счет музея некоторую сумму, они чуть не сжили ее со свету своими попреками.

«Ничего, вот получу наследство, я вам всем покажу!..» — послал Мельгунов мысленную угрозу охотницам за его телом.

Услышав едва уловимое поскрипывание полов, Павел насторожился и направился к лестнице. Сначала он подумал, что это сторож. «Но сторож включил хотя бы фонарик. Значит…» От этого «значит» Мельгунов похолодел.

На пороге залы возникла фигура в плаще и шляпе. Правая рука была опущена в карман. «Пистолет! У него пистолет!», — определил Павел и хотел осторожно подняться в кабинет. Но убийца заметил его. Он вынул руку из кармана, навел пистолет с глушителем на Мельгунова и выстрелил. Пуля пролетела мимо. Павел бросился наверх. Убийца следом. В небольшом низком коридорчике перед кабинетом в потолке был сделан люк. Павел подпрыгнул, открыл крышку, хотел влезть на чердак, но передумал и спрятался в кабинете, втиснувшись в угол за огромные старинные часы.

Ему удалось направить убийцу по ложному следу. Увидев открытый люк, тот поспешил залезть на чердак. Вначале до Мельгунова доносилось лишь легкое поскрипывание. Затем раздался вскрик, послышалась какая-то возня, топот, звон разбившегося стекла и глухой неприятный звук от чего-то большого, выпавшего из чердачного окна. Павел стоял ни жив ни мертв, позволяя себе лишь изредка переводить дыхание.

С чердака в коридор спустился убийца. Павел еще сильнее прижался к стене и вообще перестал дышать. Но убийца даже не заглянул в кабинет, а поспешил вниз. Это удивило Мельгунова. Выждав несколько минут, он осторожно подошел к окну и чуть отвел штору. Внизу, недалеко от ступеней веранды, он увидел что-то похожее на неподвижно лежащее человеческое тело. В тот же миг из-за угла дома выскочила фигура в плаще и шляпе и, пробежав мимо лежащего лицом вниз человека, скрылась за деревьями.