Молодым человеком был, по моему мнению, Саутгемптон. Те, кто горячо поддерживают притязание Уильяма Герберта, поскольку он так точно совпадает с господином W.Н., имеют серьезные основания. Мать Герберта, графиня Пемброк, и сестра сэра Филиппа Сидни, хотела, чтобы молодой граф женился, но он не выказывал желания: ситуация точно такая же, как у Саутгемптона. Возможно, эта известная покровительница науки и искусства попросила Шекспира написать стихи для ее сына, чтобы незамедлительно воспользоваться его умением убеждать. Возможно, она уже прочитала речи Венеры и считала, что легче одержать победу с помощью стихов, чем давать советы скучной прозаической лексикой. О литературной восприимчивости графини Саутгемптон нам ничего неизвестно. Но Пемброк не приезжал в Лондон до 1598 года, и не хочется думать, что сонеты были написаны в отчаянной спешке, с того года до конца века: более того, в сонетах есть упоминание о длительной разлуке и драматурга-поэта (отправился в путешествие?) с любимым другом и об очень давней дружбе — не меньше трех лет; есть также упоминание о праздновании («Свое затменье смертная луна пережила») шестидесятитрехлетия королевы в 1596 году и радость по поводу выхода ее из затянувшегося критического периода. Пемброк, как свидетельствует посвящение Первого фолио, был добр к Шекспиру в более поздние годы, но в девяностых у Шекспира был только один знатный друг и покровитель.

Нежелание Саутгемптона обзаводиться наследниками едва ли так уж сильно волновало Шекспира, что он не мог спокойно спать по ночам; отсюда убеждение некоторых ученых, что так называемые «родовые» сонеты были заказаны, возможно, графиней, на которую Шекспир изящно ссылается в своем третьем сонете («Для материнских глаз ты — отраженье / Давно промчавшихся апрельских дней»). Ему, вероятно, заплатили золотыми монетами, которые он мог послать домой в Стратфорд. Деньги были нужны: театры закрылись, и тяжело представить, что зарплата скупо выдавалась Уиллу беззаботным красивым юношей, который называл себя другом, а не работодателем. Подарки Уилл получал, но они не заменяли постоянную зарплату, выплачиваемую за сделанную работу. Я иногда думаю, что в фискальной метафоре четвертого сонета содержится косвенная мольба поэта о деньгах:

После того как сонет был прочитан, Уилл мог сказать: «Коль скоро мы заговорили о деньгах, мой господин…»

Если Саутгемптон не горел желанием жениться, это могло объясняться не только тем, что ему не хотелось расставаться с преимуществами холостяцкой свободы, но также и тем, что он питал отвращение к женщинам, возможно, только временное; может быть, это была поза, получившая поддержку в его окружении. Иметь мальчика на содержании или целовать и обнимать друзей-мужчин своего возраста считалось своего рода изысканным платонизмом. Более того, в разгар эпидемии чумы было бы самоубийством шататься по борделям или приводить женщин из города для ночных удовольствий. Кто-то спал с придворными дамами, немало рискуя при этом: королева сурово наказывала осквернителей ее фрейлин (так случилось с Рэли, а также с Пемброком и Саутгемптоном). Конечно, не было недостатка в достойных партнершах, с которыми можно было переспать, — от жен простых граждан до аристократических любовниц, — но по какой-то причине или по различным причинам окружение Саутгемптона, в период приобщения Уилла к радостям аристократической жизни, предпочитало смесь бедуинской стоянки, содержащегося в порядке монастыря и эллинистической целомудренной любви. Уилла не могли шокировать свидетельства гомосексуализма; возможно, он сам имел к нему склонность, в конце концов, он был членом театральной труппы. На сексуальную ориентацию елизаветинских актеров, возможно, влиял тот факт, что мальчики исполняли женские роли, и делали это хорошо. Уилл, конечно, воспел хвалу мужской красоте. Если это делалось ради завоевания высокого положения, то он делал это легко и охотно.

В качестве профессионального советника молодого графа в вопросах брака Уилл чувствовал себя неуверенно. «У меня самого есть жена и сын, мой господин, я вполне доволен жизнью». — «Да, оно и видно: ты чересчур доволен всем, вот почему ты не едешь домой, чтобы навестить семью». И скорее всего, именно так все и было: трудно представить себе Шекспира, галопом скачущего в Стратфорд, как только заканчивался театральный сезон или театры закрывали по причине чумы или бунта. «Все женщины непрерывно ворчат, Уилл, ты сам не раз показывал это на сцене. Выход один: вырезать у них язык, как у Лавинии». Что ж, Уилл мог читать Саутгемптону комедию об укрощении строптивой женщины, заканчивающуюся семейным счастьем, основу которого составляет мужское превосходство. Пьеса была впервые поставлена, судя по всему, в 1594 году. Шекспир, возможно, работал над ней в период службы у графа, черпая сведения об Италии от своего господина или от его приятелей-лордов, вернувшихся из путешествия. Он все больше походил на итальянцев в своих комедиях, и весь солнечный свет и элегантность он получал из вторых рук. Его Италия напоминала кьянти лондонского разлива.

Пьеса «Укрощение строптивой» не была аристократической комедией, она вся пропитана театральным духом, но ее вполне могли поставить любители в доме Саутгемптона. Комедия открывается интродукцией, или прологом, не имеющим никакого отношения к пьесе, которая следует за ним, но этот пролог обретает смысл, если мы рассмотрим положение Уилла в то время. Пьяного уорикширского медника, Кристофера Слая, разыгрывают, устраивая для него мистификацию: он пробуждается от похмельного сна, и ему говорят, что он знатный господин, который потерял память. Оказавшись в красивой спальне, он совершает целую серию комических смешных деревенских оплошностей, а затем начинается пьеса «Укрощение строптивой», поставленная актерами из интерлюдии. Уилл сам был уорикширским деревенщиной, внедренным в спальню знатного господина. «Да спросите вы Мериан Хеккет, толстую трактирщицу из Уинкота, знает ли она меня», — говорит Слай. Уинкот, или Уилмкот, был деревней матери Шекспира. И в пьесе есть замаскированное напоминание Саутгемптону, что его поэт уже сослужил ему хорошую службу:

Уилл избегает упоминать свое собственное имя: «Слаи не мазурики. Загляни-ка в хроники. Мы пришли вместе с Ричардом Завоевателем». Если мы подпишемся под теорией Джойса о том, что брат Уилла захватил его постель, тогда этот текст становится пророческим. Уилл появляется перед нами в маске, хотя и в прозрачной: человек, который лудит пьесы, который пытается быть Кристофером, как Марло, является, по существу, рабом. Это, конечно, довольно слабо аргументированная фантазия.

Еще одна комедия, и далеко не столь удачная, была, конечно, сочинена исключительно для воспитанной публики. Это была комедия «Бесплодные усилия любви», которая, вероятно, датируется концом 1593 года. Шекспир взял на заметку одну из пьес Лили, написанных для труппы «детей Королевской капеллы и Святого Павла». Это были утонченно-изысканные и довольно очаровательные комедии, изобилующие напыщенной игрой слов (Лили с его романом «Эвфуэс» уже доказал, что вполне способен снабжать желающих подобным материалом). Эти маленькие пьесы не предназначались для общедоступных театров: их нежные лепестки завяли бы под чесночным дыханием невзыскательного зрителя. Их ставили при дворе королевы и в частных домах. Кружку Саутгемптона они, вероятно, нравились, или они старались показать, что это им нравится. В 1590-х годах некоторые из пьес были опубликованы: «Галатея», «Мидас», «Эндимион», все это добротные классические темы; их медоточивый язык и наивные, причудливые образы можно было исследовать на досуге. Шекспир исследовал их и потом создал свою собственную прекрасную придворную комедию, полную язвительных каламбуров, большого количества разговоров и аллюзий иностранных путешествий. «Бесплодные усилия любви» почти болезненно аристократична.