Эту вожделенную победу принесет Помазанник Ягве, рожденный для Его незакатного славного Царства.

Подобно тому, как Эммануил, имя царственного младенца, означало спасение Сиону во дни сирийской угрозы, так и теперь Сын Давидов нарекается символическими именами. Прямо царем он не назван, вероятно, с целью подчеркнуть, что единственный Царь — это Бог. Шеветханогес — Чудо-Советник — знаменует мудрость Помазанника; Эл-гибор — Бог-крепок — означает, что Его власть будет утверждена силой Ягве; Аби-ад — Отец вечности — указывает на необоримость мессианского града;, Сар-шалом — Властитель покоя[4] — говорит о конце зла и страданий после воцарения Мессии.

Главное, что отличает это пророчество от прежних картин мессианской эры, — это ясное указание на личность Помазанника, которая вырисовывается в ореоле почти сверхъестественном. Пророк, несомненно, видит особую высшую печать на грядущем Царе. Хотя Он действует силой Господней, но именно в Нем воплощаются заветные чаяния народов: через Него осуществится единение Бога с человеком.

Впрочем, сын своего времени, Исайя не всегда мог целиком отрешиться от понятий той эпохи. Чудесный Царь некоторое время еще носил у него черты политического мессии. Только в конце жизни надежда на политическое освобождение перерастет у него в чаяние всеобщего исцеления мира от зла.

Итак, венец спасения — Божие Царство, властитель его — Мессия-Христос. Тема эта сначала входит в Ветхий Завет робко и неуверенно, но постепенно слышится все громче, захватывает все большее пространство и наконец становится ведущей в уповании Израиля. Мессия-личность… Помазанник, который восстановит мир между Творцом и людьми.

Если бы это пророчество не свершилось в Новом Завете, то мы должны были бы признать, что пророки обманулись и что вся вера Израиля была тщетной и пустой грезой. Но это свершилось и свершилось с такой невероятной реальностью, что принять чудо оказалось не по силам многим в Израиле. Метафоры пророческой поэзии перестали быть метафорами.

Когда Церковь в Рождественский сочельник повторяет гимн Исайи о Помазаннике Господнем, каждое слово его наполняется живым и вечным значением, ибо поистине Сын Марии — Сын Давидов основал на земле вечное Царство и даровал миру истинное спасение. «С нами Бог, разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!» '

Говоря о наводнении, затопляющем Израиль, пророк Исайя избрал образ, наиболее точно отражающий судьбу народа Божия в ассирийскую эпоху. Все выше поднимались воды, все меньше становилась спасительная суша, превращаясь в крохотный островок. Но трагедия Израиля усугублялась тем, что оба еврейских царства собственными руками приближали конец. Мир, сплоченность, веру они променяли на племенную гордость, распри и химерические проекты.

Когда в 727 году умер Тиглатпаласар III, самарийский царь Гошея вошел в сговор с египтянами и стал задерживать посылку дани в Ассирию. Лазутчики донесли Салманасару V о военных приготовлениях в Самарии, и Гошея как изменник был схвачен и брошен в темницу.

Однако, лишившись своего царя, эфраимиты не опустили стяга восстания. Нашлись военачальники, которые возглавили армию, а стены Самарии казались скалой, которую не могут сокрушить никакие тараны. О причиненных вторжением Тиглатпаласара бедствиях вспоминать не хотели; повсюду распевали задорную песню повстанцев:

В Иерусалиме между тем злорадствовали; Ахаз считал себя неуязвимым, так как был верным вассалом «царя вселенной». «Мы вошли в союз со Смертью, — говорили при его дворе, — и заключили договор с Преисподней, и когда придет пожирающий меч, он не коснется нас».

Исайя обращался с предостережением к вождям обоих царств, но его не желали слушать. Придворные пророки открыто смеялись над ним. Казалось, всех охватило безумие. Положение Израиля в те дни Исайя изображал в виде пьяной оргии, где уже нет ни одного здравомыслящего человека (28.7 сл.). Но чем ясней ощущался конец этого «пира во время чумы», тем теснее и сплоченнее становился круг верных последователей пророка. Он был для Исайи последним островом народа Божия.

Под «драгоценным камнем» Исайя подразумевал веру тех, кто не изменил слову Господню и войдет в Остаток народа Его.

Египет и на этот раз обманул надежды своих союзников, а в 725 году войска Салманасара осадили Самарию. Библия в скупых выражениях говорит об агонии северной столицы Израиля; известно только, что под ее стенами ассирийцы стояли три долгих года. В течение этого времени, заглядывая через зубцы стен в долину, израильтяне неизменно видели одно и то же: необозримое море палаток, дым костров и зловещие очертания осадных машин. Временами у них вспыхивала надежда: ведь ушел же Салманасар, так и не покорив Тира финикийского; может быть, и здесь он в конце концов отступит?

Однажды, когда третий год изнурительной блокады подходил к концу, самарийцы заметили необычное оживление в стане врагов. По лагерю, вызывая громовой рев солдат, ехала колесница, окруженная стражей. В ней стоял широкоплечий человек в белой тиаре… Салманасар; не был больше властелином Ассирии; заговор сановников возвел на трон человека, принявшего имя Саргон, что значит «истинный царь».

Вероятно, этот переворот ободрил осажденных, но скоро они убедились, что Саргон не собирается уводить армию. В одном только отношении появился слабый просвет: по слухам, новый царь не был так жесток и беспощаден, как его предшественники. Быть может, эти слухи и обещание Саргона пощадить жителей ускорили капитуляцию города. Во всяком случае, известно, что после вступления войск в город Саргон не разрушил его, как это делали обычно ассирийцы. Двадцать семь тысяч человек были переправлены в Ассирию, где им предоставили удобные места для жительства. Саргон был настолько великодушен по отношению к побежденным, что, взяв в свою гвардию еврейские колесницы, оставил при них и колесничих, которые таким образом оказались в привилегированной части его войска.

Самария же была заселена людьми с востока. «Я поставил над ними моих чиновников, надзирателей и наместников, — гласит надпись Саргона, — обложив их такими же налогами, какие платят ассирийцы».

Постепенно Эфраим приходил в запустение; длительные войны и массовые высылки подорвали его жизненные силы, обилие иноземцев превратило его в безликую провинцию, населенную «подданными царя». В разоренной стране вспыхнул голод; были случаи, когда стаи голодных львов забегали в самую Самарию и утаскивали людей. Переселенцы решили, что все эти беды — кара местного Божества, и обратились к губернатору с просьбой прислать им священника религии Ягве. По разрешению Саргона просьба их была удовлетворена: в Бетэль возвратили одного из священников, и он восстановил прежний культ. Это был тонкий расчет на сохранение религиозной розни между Севером и Югом. Вдобавок переселенцы, приняв веру в Ягве, не оставили и отечественных суеверий.