«Ох, нелегкая это работа — из болота тащить бегемота», — сопровождаемая тихим смешком снова всплыла в памяти вычитанная в детстве строчка. Со смешком, потому что я даже не чувствовал веса на другом конце веревки, а тащил медленно и аккуратно только из опасения порвать ее. Даже на колени встал, чтоб угол уменьшить.

Нет, что ни говорите, все-таки здорово быть суперменом. Столько возможностей открывается, что голова кругом идет. Никакой супостат не страшен. Все тебе по плечу. Единственно, на личном фронте, то бишь с обустройством личной жизни напряг… Наверное, именно поэтому все герои стараются держать свои умения в тайне от обычных людей.

Чтоб не завидовали.

Сорока тем временем затараторила еще громче. Даже подруг на помощь позвала. Справедливо. Только нет у меня ничего. Так что извини. В другой раз сочтемся…

— Хальт! Хенде хох!

Фраза, до мозолей в ушах заезженная сотнями фильмов о войне, прозвучала так неожиданно и неуместно, что я даже не сразу сообразил, что обращаются ко мне. А когда осознал, удивленно обернулся посмотреть на шутника.

Увы, никто и не думал шутить. Вдоль ельника, как духи, материализовавшиеся из старого, затертого гобелена, стояли вооруженные люди. Десяток или больше, недосуг считать. Основная масса — в кольчугах поверх пестрых камзолов, кое-кто в мешковатых пехотных бригантинах, на головах шлемы разного фасона, но при этом все железные. Большинство держит руки на рукоятях коротких мечей. Пара даже воинственно обнажили клинки. На левом фланге — трое арбалетчиков. Оружие взведено, но острия стрел смотрят вниз. Ну правильно, весит самострел изрядно, навскидку долго не продержишь. А вскинуть и нажать спуск — секундное дело.

Впереди строя, важно подбоченясь, насмешливо скалится молодой воин. В неполном доспехе, то бишь одной кирасе с ламинарной юбкой. Судя по богатству убранства, не рыцарь. Скорее всего, сержант. Во главе отряда он чувствовал себя настолько беспечно, что держал «собачий» бацинет[33] в руке, позволяя длинным, ржавого оттенка волосам свободно падать на укрывавший плечи белый плащ. С уже набившим оскомину черным крестом.

Храмовник!

Как же вы не вовремя нарисовались, хлопцы. Нельзя мне отвлекаться. Пока веревка натянута, вес тел и на нее распределяется, а отпущу — зыбкое равновесие может нарушиться, и над моими друзьями только булькнет. Эх, была не была, авось выдержит…

— Schauen Sie, Jungs. Wir fingen Fischer![34] — осклабился немец. Остальные заржали.

Ну, гогочите, гогочите. Мне много не надо, еще две-три минутки, а там вместе и повеселимся, и похохочем.

— Ком… — видимо, командиру тевтонцев надоело ждать, и голос его построжел. — Ком!

— Я, я… — пришлось вытащить наружу все свои познания в немецком. — Нихт шиссен. Их бин… — тут я вспомнил одну весьма популярную песенку и, как мог ритмичнее, запел: — Айн, цвай — полицай. Драй, фир — официр…

Впечатлило. На несколько секунд запала такая тишина, что было слышно, как сопит болото под ускользающей от него волокушей из монашка, груженного раненым. Еще пара метров до более-менее твердой почвы, и можно будет отвлечься на крестоносцев.

— Ком цу мир, русише швайн!

Значит, не понравился мой вокал. Ну, что поделать? На вкус и цвет…

— Шнель!

Блин, да что ж такое? По нужде отойти нельзя, чтоб на засаду не напороться. То разбойники, то эти — с крестами на броне. И до чего обнаглели, вражьи морды: даже мои габариты их не впечатляют. Ну, держите меня семеро. Будет вам, немчура поганая, сейчас и швайн, и шиссен, и шайсен до кучи.[35]

Скуфейка на голове Митрофана аккурат заползла на берег, и я, подтянув последний раз, с облегчением отпустил веревку. Не маленький, дальше сам справится.

— Банзай!

Боевой клин японских самураев вырвался как-то сам собой. Наверное, потому, что я понятия не имел, с каким воплем идут в бой китайские воины. Впрочем, какая разница, что орать? Главное — подобрать правильную интонацию. Чтоб до пят проняло. И пока крестоносцы соображали, я вскочил и бросился к ним. Благо расстояние было невелико. Хватило ровно пяти прыжков.

Раз! Немцы широко раскрывают глаза, наконец-то оценив реальные габариты противника. Два! Сержант открывает рот и повелительно протягивает в мою сторону правую руку, левой пытаясь нахлобучить шлем. Три! Стрелки вскидывают арбалеты, торопливо выцеливая меня на мушку. Четыре! Оказываюсь прямо перед командиром и, не дав юноше вытащить меч, толкаю в сторону арбалетчиков.

Хорошо пошел, кучно. Всех завалил. Да и сам, судя по тому, что не торопится вставать, немного ушибся головой. А нечего технику безопасности и форму одежды нарушать. Был бы в шлеме, может, и обошлось бы… Белое полотнище с черным крестом живописно укрывает его, как флаг гроб мертвого героя. О, дернулся убогий. Живой, значит. Ну, ничего, это дело поправимое…

Пять! Совсем чуть-чуть замешкавшись, оказываюсь в самой середке отряда, попутно корпусом сбив с ног еще одного воина.

Кнехты, те, что рядом, пытаются тыкать в меня своими железками, но это уж извините: я вам не подушка для булавок. Получи, фашист, гранату!

— Банзай!!!

Поскольку я не тратил времени, чтобы подобрать дубину, и ринулся на врагов фактически безоружным, то стал размахивать руками налево и направо, даже не сжимая их в кулаки. Словно вдруг напрочь позабыл все приемы благородного мордобития, именуемого боксом. Тем не менее прием «взбесившаяся ветряная мельница» тоже оказался неплох. Минуты не прошло, как весь десяток валялся на земле, отдельно от оружия, даже не помышляя снова за него схватиться. Впрочем, возможно, и помышлял. Но попыток не предпринимал.

На этом можно было и остановиться, если бы меня интересовали пленники и выкуп, — но не в этот раз. Словно затмение какое-то нашло. Такая лютая злость поперла наружу, и не дать ей выхода я не мог. Родовая память всех славянских предков требовала убивать проклятую немчуру, невзирая на чины и звания. Чтоб не лезли в другой раз, чтоб неповадно, чтоб…

Видимо, именно такие чувства обуревали мирных землепашцев, когда они поджигали свои хижины вместе с крестоносцами. Запекая рыцарей на кострах прямо в латах.

Я был милосерднее. Не ломал через колено, не топтал сапожищами, не откручивал головы, а всего лишь побросал их, одного за другим, в топь. Всех. Потонут — ну и черт с ними. Будет у наших кикимор сытный ужин, или что там они с утопленниками делают. А удастся кому-то выбраться — стало быть, под счастливой звездой фриц родился. Авось поумнеет и другим расскажет.

Лес огласился бульканьем, хрипом, жалобными воплями и проклятьями тонущих немцев — тех, кто был в сознании. Но меня это больше не волновало. Своих забот хватало.

Митрофан хлопотал над раненым, безуспешно пытаясь привести его в чувство. Увы, даже такому профану в медицине, как я, хватило одного взгляда, чтобы понять: тут нужен лекарь. Да не какой-нибудь фершал, — настоящий целитель. А еще хоть самое маленькое, но чудо. Иначе парню не выкарабкаться. И времени у него в обрез. Больше часа он не протянет…

Ничего не объясняя, я усадил Митрофана на шею, бережно подхватил на руки раненого гонца и припустил со всех ног обратно. К монастырю. Кому же еще, как не монахам, чудеса творить-то?

Я где-то слышал, что в забеге на длинные дистанции, типа марафонской, пеший гонец обгоняет лошадь. Не знаю, как обычный человек, а я сегодня так уж точно покрыл все мировые рекорды. Жаль, никто не зафиксировал. А то могли бы увековечить в записях Гиннеса. Где-нибудь между самым длинным плевком и самой едкой порчей воздуха. Причем как минимум дважды. За скорость бега и громкость. Я же не в кроссовках бежал, а в ботфортах самого последнего размера. То бишь топотал, как целое стадо самого крупного рогатого скота. Да что там стадо, сходящая с гор лавина ведет себя скромнее. Поэтому наше приближение в монастыре услыхали, наверное, поприща за три-четыре. И навстречу вышли. Дружно…