Да, я помню. Подвешенные к потолку.

— А кто их повесил на потолок?

— Ты, Ствол. Ты и повесил.

— Да, точно. Я. Звездочка, это я их повесил. Ну, на потолок. — Я опять тяну руку и прикасаюсь к резинкам, которые качаются от ветра. Который на улице и задувает в комнату. — Слушай, Звездочка. Это вообще не твоя квартира. Это моя квартира. Да, точно. Моя. — Они плывут прямо по воздуху, кругами — вокруг моей вытянутой руки, и не дают мне себя схватить. Как та часть меня, ну, которая внутри, та, которая не хочет тутулиться, когда Звездочке хочется потутулиться, и она начинает ко мне приставать и пытается сделать так, чтобы мне тоже хотелось тутулиться. — Звездочка, помоги мне схватить эту штуку. А то они что-то не ловятся.

— Ты сам вполне справишься, Ствол.

— Нет, лучше ты помоги.

— Ну хорошо. — Звездочка вкладывает мне в руку презик. — Вот видишь. Ты его поймал.

Поймал. Держу его в руке. У меня синие ногти.

— Ты у меня не мужчина, а зверь.

— Ммм... — говорю. — Да, я такой.

— Теперь оторви его и открой.

— Звездочка, а зачем я повесил их на потолок?

— Потому что они постоянно теряются. Здесь все теряется. Постоянно. Никогда ничего не найдешь, когда нужно. — Звездочка говорит: — Вот так, правильно. А теперь я сяду на тебя верхом.

Она снова привязывает меня, то есть делает со мной номер два и сразу же — номер четыре.

Комната уже не такая синяя, потому что на улице светает. Солнце светит сквозь оранжевые занавески, которые на окне. Окно открыто, и занавески шевелятся. Потому что на улице ветер. И еще — солнце, оранжевое. Звездочка лежит рядом. Она еще спит. Ее футболка слегка задралась на животике, который немного испачкан... ну, этим самым. Которое из моего безобразника. Значит, испачкан он из-за меня. Сейчас весна. Я встаю и хожу взад-вперед по комнате. Пытаюсь вспомнить, что было. Вчера и вообще. Стены в комнате синие, но кажется, будто оранжевые. Из-за солнца, которое светит в окно. Из-за солнца вся комната стала оранжевой. Я сажусь на кровать и смотрю на Звездочку. На свою девушку. Она сама маленькая и худенькая, но зато с большой попой. Как раз как мне нравится. И волосы у нее тоже — как раз как мне нравится. Длинные и каштановые. Ее ноги укрыты пледом, и поэтому сейчас их не видно. Плед видно, а ноги не видно. Потому что плед сверху, а ноги — снизу. Под пледом.

Звездочка говорит:

— Мммм-ммм ммммм ммм.

Это она разговаривает во сне. Сейчас мы с ней поговорим.

Я ложусь рядом со Звездочкой, ну, как будто я тоже сплю, и говорю ей:

— Мммм. Мммм.

Звездочка говорит:

— Мммм-ммм ммммм мммммммммммм.

У нее замечательно получается. Ну, разговаривать во сне. А у меня получается плохо, потому что я даже не сплю. И это странно. Что-то есть в этом странное.

Так. Я, кажется, знаю, в чем дело. Звездочка даже не знает, что мы с ней разговариваем. Она — потому что спит. А я — нет. Не сплю. Она даже не знает, что я сейчас рядом. Как будто...

Как будто меня вообще нет.

И мне страшно.

— Звездочка, — говорю. — Звездочка. Просыпайся.

Звездочка говорит:

— Мммммм.

— Пожалуйста, Звездочка. Просыпайся. А то за мной некому присмотреть.

— Мммммм.

— Звездочка. Просыпайся. Пожалуйста. — Я легонько трясу ее за плечо. Прикасаюсь к ее плечу. Хотя это не настоящее прикосновение. Не совсем настоящее. Потому что я даже не чувствую, как прикасаюсь. Это все из-за стразов. После ешек уже отпустило, но от стразов еще осталось, и поэтому я ничего не чувствую. Но я все-таки к ней прикасаюсь, и она должна что-то почувствовать, не что-то, что чувствуешь, когда к тебе прикасаются, ну, чтобы поласкаться, а просто почувствовать, что тебя трогают. Раньше не трогали, а теперь трогают. Что-то ведь изменилось, правильно? И она должна что-то почувствовать.

— Что?

— Звездочка, просыпайся. Пора вставать. А то опоздаешь в школу. — На самом деле Звездочка в школу не ходит. — Пора вставать, разносить газеты. — На самом деле Звездочка не разносит газеты. Она, потому что, уже не ребенок. Просто я говорю всякое разное, что, как мне кажется, может заставить ее проснуться.

— Что?

— Звездочка. Просыпайся. Пожалуйста. А то... э... а то уже скоро опять будет ночь, и опять надо будет ложиться спать. Так что быстрее вставай, а то проспишь целый день. Целый день потеряешь. Ты же не хочешь его потерять.

Звездочка говорит:

— Хочу, — и пытается накрыться пледом.

А я стягиваю с нее плед:

— Вставай, Звездочка.

Звездочка приподнимается на локте и сонно смотрит на меня;

— Ну, что еще?

Мне страшно.

Так я ей и говорю:

— Мне страшно.

Звездочка, которой сонно, обнимает меня за плечи. Меня, которому страшно.

— Почему тебе страшно, Ствол? Что тебя напугало?

Я утыкаюсь носом ей в щеку.

— Почему тебе страшно? — повторяет Звездочка. — На вечеринке у Коробка тебе не было страшно. Мы замечательно повеселились. И вообще было классно. А потом, когда мы уже вышли на улицу, ты вдруг стал подгоняться, и тебе стало страшно. Дома вроде бы отпустило, и мы с тобой занялись всякими глупостями, уже совсем нехорошими глупостями, и ты был вполне адекватным. И все было супер, и ты был супер. Потом мы заснули, а теперь тебе снова страшно. Что с тобой, Ствол?

— Я не знаю. Раньше такого не было. Никогда. Я вообще без понятия, что происходит. И как с этим бороться.

Эта сонная улыбка у нее на лице, у моей Звездочки, она такая хорошая. От нее улыбается все лицо.

— Да нет же, Ствол. Было. Сколько раз уже было. Ты постоянно такой. Всегда.

— Когда у меня отходняк после стразов.

— Не после стразов, а после ешек. От стразов так не бывает. — Звездочка говорит: — От ешек обычно бывает вверх-вниз. А от стразов — внутрь и наружу, и все внутри взбалтывается, как шипучка. Иногда от них сильно вставляет. А иногда просто вставляет, даже без них. А как будто под ними. И в голове что-то переключается, и тебя замыкает. Дело даже не в стразах и ешках. Это все у тебя в голове.

— А у тебя в голове этого нет?

— Нет, у меня не бывает таких проблем. — Звездочка говорит: — Моя голова и твоя голова — это две разные вещи. Твоя голова, она такая... ну, в ней все в беспорядке. И ты ее забиваешь всякой ерундой.

— Но ты меня любишь?

Звездочка улыбается и говорит:

— Да. Люблю. Даже такого, какой ты есть. Я тебя очень люблю.

— И я у тебя не мужчина, а зверь?

Звездочка говорит:

— Да, — и кивает.

— Тогда как же...

— Ну...

Я утыкаюсь лицом ей в грудь. Как будто она рассказывает мне сказку, а я ее слушаю, и мне интересно, что будет дальше.

— Так бывает, да. Человек может быть не совсем адекватным, ну, не очень дружить с головой, и при этом быть мужиком хоть куда. Так бывает. Вот посмотри. Посмотри на мой животик. — Она мне показывает свой животик. — Видишь, он грязный. Это все потому, что ты кончил мне на животик, пока я спала. И поэтому он грязный. То есть он не совсем в порядке. Но это по-прежнему мой животик. Если что-то не совсем в порядке, оно все равно остается тем, что оно есть и было всегда.

— Ага, понятно. Это по-прежнему твой животик, хотя он не совсем в порядке, потому что он грязный. — Она всегда так хорошо объясняет. А я... я... — Слушай, Звездочка. А если ты съешь больше стразов, ну больше, чем я, у тебя тоже будет не все в порядке... ну, в беспорядке... с твоей головой? Больше, чем у меня?

— Не знаю.

— Давай попробуем, — говорю. — Посмотрим, что с тобой будет. Будет тебе тоже страшно, как мне, или нет.

Звездочка говорит:

— Хорошо. Сколько у нас там таблеток?

Я беру свой пакетик с таблетками. Ну, который мне дал Коробок. На вечеринке. Он такой маленький и прозрачный, и в нем таблетки. Я высыпаю их на ладонь. И считаю. Трогая каждую пальцем с синим ногтем. Ноготь синий, потому что накрашен лаком. Который синий.

— Всего двенадцать, — говорю. — И две ешки.

Звездочка морщит нос, забирает у меня таблетки и высыпает их на постель. Такой маленькой кучкой. Считает все стразы, которые есть. Ну, чтобы знать, сколько их там всего.