Гучков не угрожал, говорил почтительно, уважая статус Григория Ивановича, хотя уже тогда прекрасно понимал, что Бут если и не порвал фактически с Корпорацией, взрастившей его, сделавшей его президентом, то старался непосредственно с ней не взаимодействовать. Стоять как бы над старыми дружескими связями.

Гриша неважно выглядит, сказал Гучков в тот же вечер в Гаррикале молодому вице-президенту Михаилу Павлову, устал, а замены нет, а? Павлов растерянно пожал плечами: ну, не знаю, думаю, замена всегда возможна…

К этому моменту Бут поручил Мише курировать силовые ведомства. Не люблю тупых. Не было в этом никакой стратегической ошибки – указы о назначениях, очередных званиях и продвижениях подписывал Бут, а спрос за всякие безобразия, творимые генералами, учинялся с Миши. Плохо ты их воспитываешь! Миша старался. Говорил: моя голубятня, с детства обожаю гонять голубей! Это не касалось, конечно, старых друзей по Корпорации. Их он не гонял.

Бут узнал об их разговоре в тот же вечер. А Гучков узнал о том, что он знает, чуть позже. И они стали ходить вокруг друг друга осторожно, кругами, как бы на цыпочках…

…Он слышит шаги у дверей, осторожно берет крысу и опускает в карман пиджака. В кабинете появляется Миша Павлов. Лицо у него… Если бы сестрица Аленушка стала мужчиной, у нее, наверное, было бы такое лицо. Обмениваются приветствиями, затем вошедший говорит, что хочет стать академиком. Зачем? – удивляется хозяин кабинета. Ну, как же – престиж и, вообще, статусу соответствует. Ох, Павлов! – восклицает Бут, когда же ты перестанешь гоняться за цацками, изображать из себя фрика, ты как будто специально все делаешь, чтобы над тобой смеялись. Ой, ой! – восклицает гость, кто бы говогил (он слегка картавит)…

Кто бы говорил? Бут, похоже, уязвлен этими словами. А что – я люблю спорт, говорит он, да, технику, дрова рубить люблю… когда-то… Он замолкает. Не хочет продолжать. Он мог бы сказать, что иногда бросает все дела, отправляется в пригородный лес и за Миколиной горой пилит примитивной бензопилой столетние сосны. Не останавливается, пока на землю не рухнет десяток-другой этих красавиц. Конечно, без участия помощников не обходится. Но уж без всякой пресс-службы, не тот случай. Настоящий драйв! После разминки на свежем воздухе хочется жить! А Миша Павлов, катаясь на велосипеде по территории Кремля, умудрился упасть ровно в пролом Царь-колокола. Недотепа! Но этого он вслух не говорит.

Появляется Лариса, ставит перед ним орешки и воду. Вопросов не задает. Старая школа. Уходит. Следом за ней уходит и явно недовольный Павлов.

Так вот, крыса теперь всегда с ним. Он берет ее с собой даже в душ – перекладывает в карман халата. А когда меняет костюмы, ревниво следит, чтобы никто не шарил по карманах. Да, да, конечно, вы правы – в карманах она и испражняется. Что ж, Бута это нисколько не беспокоит. Он спокойно переодевается, а испорченную одежду выбрасывает. Все просто.

Зиновий Давыдов

Тата звонила обычно к вечеру и говорила, что приедет ночевать. И каждый раз он не находил в себе сил, чтобы сказать: не надо. Он без конца перебирал в уме эпизоды совместной жизни. Это его выматывало, но поделать с собой он ничего не мог.

Он прожил здесь лет пятнадцать, этажом выше располагалась неспокойная квартира. Хозяева там менялись каждые полтора-два года. И сразу же затевали ремонт – ломали и выбрасывали все, что было оставлено предыдущими жильцами. Он слышал треск отдираемых панелей, тяжелые удары, от которых на голову сыпалась штукатурка и раскачивались светильники, и главное – невыносимое визжание дрели рано утром или поздно вечером, когда он пытался что-нибудь писать или читать. Закончив ремонт, очередной владелец квартиры спешно ее продавал, а вселившийся новичок тут же начинал ломать и перестраивать то, что нагородил предшественник.

Зиновий втыкал беруши в слуховые отверстия и слушал шумы внутри себя. Внутри шумело море, волны лизали шершавый песок и гоняли вдоль берега мокрую гальку.

Он никогда не покидал свой дом надолго. Он боялся больших расстояний. Боялся неба и никогда не летал. Не переносил гостиниц и общественных туалетов. Ненавидел прачечные. Он задыхался от ароматизаторов. Дома мог ходить в рваных футболках, но никогда не выходил на улицу в неотглаженной рубашке и нечищеных башмаках…

Во время последнего звонка она была той первоклассницей, которой доверили звонить в колокольчик, а он тем самым выпускником, который подхватил этот цветочек в белом фартуке и усадил к себе на плечи. Придерживал ее руками за ноги в ажурных гольфах. А потом? Он все вспоминал эти гольфы. Возвращался. Как бы случайно встречал во дворе, она сразу узнавала его и улыбалась. Как своему.

Бездонным августовским вечером Зина сидел на балконе с биноклем, выискивая объекты для наблюдения. Ой, не надо! Объект был один. Он смотрел только на ее окна. Эти воображаемые касания… озноб невозможного, нереального, несбыточного… Считается, если представляешь близость с кем-то слишком убедительно, ничего никогда в реальности не случится. Наверное, это так. Но у него случилось совсем по-другому. Ей было шестнадцать, когда она пришла к нему среди бела дна и сказала: раздевайся. Еще чего, сказал он, рановато тебе. Она рванула на нем рубашку: ты хочешь, чтоб я сделала это с кем-то другим? Мог ли он устоять.

В сексе она пыталась достичь самого дна. Забывала обо всем. Он все ждал, когда же она, наконец, откусит ему голову. Ее посещали странные идеи. Думаю вести эротический дневник, – сказала она как-то, – день за днем, ночь за ночью, но я не могу видеть себя глазами мужчины и чувствовать, как он. Предлагаешь соавторство, улыбнулся он. А что? До такого никто еще не додумался.

Она сочиняла стихи, но были они у нее садистские, похожие на пионерские страшилки. Когда она пришла в газету, ее прямолинейность и язвительность, помноженные на безграничную самоуверенность, оказались как раз здесь впору. Она освоила метод. Рисовала запутанные схемы – кто с кем и как связан; мэр у нее имел отношение к сомнительным делишкам банкира Галошина, а Тимур Мосолапов начинал службу в учебке с нынешним начальником УБЭП, который, в свою очередь, крышевал бизнес двоюродной племянницы арестованного в прошлом году вице-губернатора, которая третьим браком жила с виноторговцем Дагаевым, брат которого… При желании в этих цепочках можно было обнаружить кого угодно, даже самого себя. Ты всегда в схеме, брат мой! Вот почему так популярны сюжеты о необитаемом острове и пришельцах…

Ее заметили. Ее стали хвалить и побаиваться. Она ощущала себя восходящей звездой. Ей казалось, она способна на многое и путь ее лежит к каким-то вершинам. Вершин, правда, было не разобрать. Много было тумана. Она потопталась, подергалась, почувствовала, что совсем не движется, ей стало скучно. Она бросила газетное ремесло. Он попробовал пристроить ее к предвыборному штабу одного из кандидатов, но это кончилось конфузом – Тата стала прилюдно называть кандидата кретином и лицемером. Она была мало приспособленной для таких дел, ей хотелось самой определять, а не подчиняться чужим указаниям.

По выходным она ездила со Светиком, соседским юношей, на пейнтбол. На губе у нее постоянно вскакивал герпес, и она не знала, что с этим делать. Ой-ля, сказал он ей, врать не надо.

ТАТА: О чем это ты?

ЗИНОВИЙ: Будто не знаешь – герпес появляется у тех, кто врет. А поскольку ты врешь постоянно, у тебя он и не сходит.

ТАТА: Ну да – капусту я квасить не умею. Телевизор смотреть ты не велишь. Пейнтбол – говно. Мама моя – жирная корова. Трусы надо менять каждый день. Что еще?

Зимой он регулярно кипятил белье, а летом выдерживал его в морозильной камере. А Тата не умела даже гладить. В постели она могла всю ночь говорить о своих грандиозных проектах или делиться дикими фантазиями. Это его бесило. Особенно когда она начинала смеяться и сравнивать выдуманное с реальным. В такие минуты ему казалось, что они в комнате не одни, вокруг кровати толпятся стриженые новобранцы. Новобранцы сидят в его креслах. Новобранцы плещутся в ванне. Новобранцы заглядывают в окна.