— Если мы так сделаем, — объяснил он, — то тогда ни у кого из членов делегации не возникнет вопроса, почему выделили ту или иную комнату.
— Прекрасно, посмотрим, что мы можем сделать, — сказал Шерголд.
Затем Пеньковский попросил, чтобы Винну не разрешили в мае взять с собой в Москву жену.
— Она абсолютно не нужна. Это будет лишняя трата денег, она может вмешаться в наши дела. Прошу, чтобы ее оставили в Лондоне{184}.
Пеньковский размышлял о своем недавнем предложении выбрать некоторые объекты в Москве, которые необходимо уничтожить:
— В отношении основных объектов в Москве, которые нужно будет уничтожить, вы можете задать мне логичный вопрос: почему я не включил в этот списо ракетную академию, ведь ракетные силы — одна и основ современной войны? Но я собираюсь включить академию в этот список и сейчас объясню, как думаю это сделать, — сказал он{185}.
Бьюлик с Кайзвальтером разложили на коктейльном столике крупномасштабную карту центра Москвы и попросили Пеньковского отметить на ней все военные объекты. Отмечая цели, Пеньковский рассказывал вкратце о тех людях, которые руководят этими учреждениями. Он сказал, как Хрущев отобрал у начальства ЗИСы, самые большие официальные машины, и заменил их «Чайками», поменьше. А еще рассказал о том, что каждые пять лет ему выдают два гражданских костюма и пальто{186}.
Затем он обозначил на карте новые цели и рассказал о соперничестве между маршалом Варенцовым и маршалом Москаленко, командующим ракетными силами. Он объяснил также, что Москаленко — командующий наземными ракетными силами, то есть всеми стратегическими ракетами с атомными и водородными боеголовками. Вся эта разрушительная сила у него в руках. Сюда включено ядерное оружие для авиации и военно-морского флота{187}.
— Между ними идет борьба. Каждый командующий понимает, что ему нужно как можно больше технического оборудования, а денег на это не выделяют. Поэтому они ругаются друг с другом, и все эти обсуждения выходят на Военный совет, который возглавляет главнокомандующий Никита Сергеевич (Хрущев). Варенцов был на Совете и рассказал мне, как он проходил. А потом добавил: «Олег, об этом ни слова».
Варенцов сказал, что на последнем заседании (Военного совета) речь шла о трудностях в сельском хозяйстве. После этого Хрущев поехал по стране. Он прибыл в Тбилиси, как вы помните, затем поехал на восток, на целину, и все говорил об огромных новых территориях и городах. В то время, когда Хрущев путешествовал, мечтая о бескрайних кукурузных полях, Военный совет встретился с членами Президиума Анастасом Микояном и Михаилом Сусловым, чтобы предъявить свои жалобы. Военным нужны были деньги для проведения ракетных испытаний и решения ряда проблем, поскольку некоторые испытания окончились неудачей.
Варенцов сказал мне: «Ведь не нашлось никого, кто v это поддержал! Сталин просто стукнул бы кулаком о столу, и все было бы решено». Вы должны дать маленький магнитофон, чтобы я мог записывать что рассказывает Сергей Сергеевич (Варенцов). Я разговариваю с ним на даче или где-то в другом Он рассказывает мне о встречах с маршалами, — добавил Пеньковский{188}.
А теперь о Латвии, о военном штабе в Риге и вообще о районе Прибалтики в целом. Народы Прибалтики ждут не дождутся освобождения. Настроение там плохое, но это нам на руку. Мне, конечно, будет жалко, если придется подвергнуть бомбардировке или полностью уничтожить все три республики. Это вопрос, который должны решить великие стратеги, а теперь вам известна и моя точка зрения. Может, когда-нибудь вы дадите мне какое-нибудь задание в Риге, а из Риги я перейду к вам, а может, из какого-нибудь другого порта. Во всяком случае, я хочу сказать, что уничтожать балтийские народы совсем необязательно, — сказал Пеньковский по-английски{189}.
Вечер подходил к концу, а Пеньковский все рассказывал о себе.
— Как я попал в Государственный комитет и как я приехал в Англию? Что ж, 29 февраля 1960 года меня назначили старшим офицером в отделе Пакистана, Индии и Цейлона Четвертого управления ГРУ. Я принял назначение, начал работать и стал руководителем программы по подготовке офицеров. Моя работа была оценена на партийных собраниях. Я составлял телеграммы и работал с агентами. Потом началось сокращение личного состава. В основном сокращали пожилых людей, инвалидов, тех, кто был уже не нужен или политически ненадежен. Почему держали меня? Я с тревогой ждал, что меня могут выгнать из-за отца. Многие знали о нем. Я видел, что людей постоянно увольняют. После этого сокращения меня не трогали еще три месяца{190}.
Затем, в июне 1960 года, я был назначен в Военно-Дипломатическую академию членом приемной комиссии, которая занимается приемом абитуриентов. В 1960 году я руководил набором курса, который заканчивает академию в 1963 году. Как начальник курса, я должен был получать генеральское жалованье, так как в прошлом этот пост соответствовал званию генерал-майора. Если бы я стал начальником курса, то имел бы приличную зарплату.
— Какую? — спросил Кайзвальтер.
— Сейчас это 500 рублей в месяц (450 долларов). И звание генерала. У меня накоплен опыт для такой работы. Однажды я уже командовал и курсом, и полком одновременно; такая работа мне и по нраву, и по возможностям{191}.
— Там-то вы и получили сведения о личном составе ГРУ? — спросил Кайзвальтер.
— Конечно. Когда в июле или в начале августа я вернулся из отпуска, мне сообщили, что я уже не начальник курса, но могу остаться инструктором или служить в информационном управлении ГРУ. Я отказался и был снова зачислен в резерв ГРУ. Меня вызвали к Шумскому в отдел кадров ГРУ. Он сказал: «В чем тут дело?» И послал меня к Смоликову. Смоликов — любитель выпить и погулять.
Смоликов спросил меня: «Как долго вы служите?» У меня подогнулись коленки, и я ответил: «В 1962 году будет двадцать пять лет». Затем последовал вопрос об отце. Он сказал, что за границу меня не пускают из-за отца, но на работе он все-таки держал меня. В Центральном Комитете Коммунистической партии Советского Союза лежало мое личное дело вместе с предложением Комитета отправить меня в поездку в Англию как демобилизовавшегося полковника. И еще военный отдел ГРУ дал мне для Комитета хорошую характеристику. Все было в мою пользу, кроме биографии отца. Это, конечно, и помешало ГРУ оставить меня на работе. «Это неудобно, — сказал мне Шумский. — Как человек с таким прошлым может быть инструктором шестидесяти будущих разведчиков? Для меня, может, это ничего и не значит, но в Центральном Комитете решили за этим проследить. Утвердить вас на эту должность невозможно».
Когда я был в отпуске в Одессе и Киеве, меня понизили до должности инструктора. Это было для меня неприемлемо. Я бы читал лекции по методам работы. Это для пассивного человека. Может, они считали, что, назначив меня инструктором, проявляют ко мне доверие, но я категорически отказался. Это не жизнь, как вы понимаете. Я решил перебежать на вашу сторону. Три раза рисковать жизнью, двадцать один год быть членом партии — не знаю, по-моему, я все сделал для страны. «Дайте мне в Индии или Пакистане какую-нибудь оперативную работу», — сказал я им. Я показал им, что справился бы с этим. «Это невозможно», — иными словами, им не хотелось, чтобы хоть у кого-то из оперативного состава была запятнана биография.
15 ноября — этот приказ у меня дома — я был назначен экспертом отдела международных отношений Государственного комитета по координации научно-исследовательских работ.
