«Меня же берут». «Но ты же не едешь». «А Вадик?»

В тот раз мы так ни до ничего и не договорились. Потом на протяжении трех или четырех месяцев достаточно регулярно перезванивались (то

есть Лора звонила мне и рассказывала сагу о своей

трудной жизни и о невозможности продать за приличные деньги ни обеденный сервиз из Саксонии, ни антикварное бюро из Южной Баварии). Пару

раз виделись — я приезжала к Лоре, привозила какие-то заказы на перевод или перепечатку. Деньги

за это платили не бог весть какие, но — платили, а мне было искренне жаль генеральскую дочь и одну из первых школьных красавиц, которая попала

в такой суровый переплет.

«Лера умерла, — сказала мне Лора во время

очередного телефонного звонка. — Я думала, она

опять в больницу угодила, она оттуда месяцами не

выходит, а оказывается — умерла. Нинка случайно

встретила ее старшего сына, он сказал, что маму

уже два месяца как похоронили».

«Господи! — искренне ахнула я, — она же молодая женщина! И почему она месяцами не вылезала

из больниц? Я же о ней ничего не знаю». Выяснилось, что Лора о своей многолетней подруге знает

все, и это «все» она тут же обрушила на мою голо428

ву. Именно обрушила, потому что, насколько я

могла судить, жизнь обошлась с Лерой еще круче, чем с Лорой.

… Когда умер Лерин отец, она с мужем и сыновьями вернулась в родительскую квартиру, чтобы мама не была одна. Младший Лерин брат к тому времени как-то нелепо погиб в автокатастрофе, а второй служил военным советником то ли в Индии, то ли в Индонезии и сидел там практически безвылазно — высиживал генеральские погоны. Деньги

как-то быстро закончились, и вдова маршала, чтобы сохранить прежний уровень жизни, продала

роскошную двухэтажную дачу в Архангельском, оставив себе «всего-навсего» охотничий домик на по-

лугектарном участке. Домик, правда, был двухэтажный, со всеми удобствами, даже с городским телефоном. Но это все равно рассматривалось, как

необходимость «жить в хрущобе».

А потом умерла и сама маршальша. Буквально

на следующий день муж Леры, полковник, ушел из

дома и подал на развод. Сама Лера не интересовала его ни капельки, тем более, что после перенесенной тяжелой полостной операции бывшая

красавица здорово похудела и подурнела. Сыновья были уже практически взрослыми — девятнадцать и восемнадцать лет, так что развод состоялся

молниеносно. На квартиру полковник не претендовал — ушел к своей давней любовнице, вдове известного архитектора, которая не испытывала недостатка ни в квадратных метрах, ни в каких бы то

ни было материальных благах, зато была бездетна

и бесконфликтна.

Оба сына как-то одновременно скоропалительно женились и встал вопрос о размене роскошной генеральской квартиры на две попроще.

Поскольку Лера была, мягко говоря, непрактична, за роскошные хоромы удалось получить только

429

трехкомнатную квартиру в пятиэтажке без лифта

и двухкомнатную — в чуть более приличном доме, куда переехал младший сын с супругой. Старший

сын остался с матерью, поскольку жену свою знал

с рождения и невестка называла свекровь на ты

и тетя Лера.

«Знаешь, я помогала ей переезжать. Лерка сохранила большую часть мебели, которая кое-как

влезла в новую квартиру. Там же не комнаты, а клетушки, сама понимаешь. А потом хотела повесить люстру, которая у нее в столовой висела.

Австрийскую, хрустальную. Так нижняя подвеска

оказалась в десяти сантиметрах от пола: потолки-

то почти на два метра ниже, чем в прежней квартире. Лерка села на пол — и ну реветь. И я с ней за

компанию».

«О чем?» — искренне изумилась я.

«Ну, не о люстре же, — туманно отозвалась Лора. — О жизни… и вообще… Какие-то мы с ней неудачливые, все было, и все — как в песок ушло. И дети

тоже не очень-то радуют. Тогда тоже всякие заморочки с нашими деточками происходили».

Про «заморочки» с Ниной я уже знала. А сыновья

Леры вроде бы были вполне нормальными ребятами, во всяком случае, без психических заскоков. Зато отличилась супруга старшего, та самая, почти

родственница. Бросив новорожденного сына на мужа и бабушку, уехала за границу вслед за любовником, да так там и осталась навсегда.

Отец-одиночка — это, пока еще, явление у нас

достаточно редкое. И желающих соединить свою

жизнь с таким уникумом не так уж и много. То есть

замуж — хоть сию минуту. Но вот маленький ребенок… Лучше нового завести, своего. А этого куда?

Так бабушка же есть!

Так Лера в сорок с небольшим стала «бабуш-

кой-одиночкой». Сын благополучно женился вто430

рой раз и перебрался к новой жене. У второго сына все было в порядке и дела матери и брата его

интересовали крайне мало. Так что Сашенька вырос на руках у Леры, которая вплоть до окончания

ребеночком школы исправно его воспитывала

и пестовала, после чего Сашенька заявил, что бабка надоела ему хуже горькой редьки своим нытьем и пилежкой, что уж лучше он с папой и мачехой поживет, а бабуля пусть выметается на дачу, все равно на пенсии — по инвалидности. Лерина

операция даром не прошла, она от нее так и не оправилась окончательно и жила на лекарствах, благо доступ в спецбольницу и спецполиклиннику

у нее остался, а там и медицинское обслуживание

и лекарства практически бесплатны. Да и инвалидность было оформить куда легче, чем в районной поликлинике. Здоровья это, правда, не прибавило, но избавило от унизительной участи, постигшей большинство ее бывших коллег: быть

выброшенными из научно-исследовательского

института на улицу за ненадобностью самого института. Действительно: в стране перестройка, рыночные отношения внедряются, все меняется, а эти оригиналы и оригиналки занимаются проблемами античного мира. Да кому они нужны, проблемы-то эти?

В результате Лера оказалась постоянно живущей

на даче, фактически брошенной обоими сыновьями и обожаемым внуком. Лора все это, в принципе, знала, но для себя абсолютно никаких выводов не

сделала, то есть никак не сопоставляла свое положение с положением стародавней подруги. И вот

в один далеко не прекрасный день ей позвонил

старший Лерин сын и сообщил, что мама приказала

долго жить. Обнаружили это лишь потому, что несколько дней страшно выла собака — Лерина любимица, и соседи забили тревогу. Как выяснилось, 431

сравнительно молодая женщина умерла из-за внезапного сердечного приступа, даже не из-за него самого, а из-за того, что потеряла сознание и упала виском на острый угол прикроватной тумбочки. Нелепо, невероятно, но…

«Умерла практически в нищете, — рыдала

в трубку Лора. — Все отдала детям, сама ходила в каком-то тряпье, в Москву несколько лет носа не показывала: у нее всегда была аллергия на общественный транспорт, а собственная машина давно и безнадежно сломалась. И умерла одна, как бродяжка

какая-то. Двое детей, трое внуков, а — одна… Ужас

какой!»

И тогда мы впервые заговорили о той поездке

в Болгарию, о нашей весне. Лора плакала. Говорила, что все вышло точь-в-точь, как напророчила Ванга.

Лере жизнь уготовила горе, нищету и болезни. Лора

вспоминала, как Ванга тогда неприятно поразила

нас, говоря о проклятом богатстве родителей Леры, о том, как ее отец, Герой Советского Союза, обидел

какую-то вдову. Мы говорили о том, что, скорее всего, речь шла о награбленном нашими высшими военными кадрами в Берлине имуществе, когда неразбериха в первые дни после Великой Победы

и чувство ненависти к народу, который взрастил

в себе фашизм, оттеснило на задний план элементарную божескую заповедь — «Не укради!» Тогда

в уцелевших немецких квартирах грабилось все.

Рядовым удавалось набить сумки женскими тряпками, бельем, посудой. Высший генералитет вез

трофеи вагонами… Тогда всем казалось, что это

право победителей.

Я осторожно спросила Лору — помнит ли она,