Многие из первых приказов о выселении вражеских подданных определенно подразумевали и поляков. Даже если приказ особо не оговаривал включение поляков, обычная процедура, принятая у военных, не способствовала их изъятию из общих списков. Например, генерал Я.Г. Жилинский 3 августа 1914 г. отдал приказ о том, что вражеские подданные славянского происхождения непризывного возраста могут быть освобождены от выселения из польских губерний, только «если их лояльность и национальное происхождение известны местной полиции или удостоверены вполне благонадежными лицами»{565}. Учитывая предубеждения местных российских властей против поляков, можно быть уверенным, что лишь немногие получали освобождение. В течение всей осени 1914 г. польские организации разных типов обращались к властям с ходатайствами об издании общих правил об освобождении от выселений. Но Янушкевич сильно усложнил процесс, потребовав получения санкции Верховного главнокомандующего в каждом отдельном случае. Особенно активен в этом вопросе был польский депутат Думы Г.И. Свенцицкий. В декабре 1915 г. на одно из его ходатайств был наконец получен благоприятный ответ от командующего Юго-Западным фронтом Н.И. Иванова, который давал разрешение освобождать враждебных подданных поляков при условии получения ими документа от любой значительной польской организации, удостоверяющего их национальность, и при отсутствии нареканий со стороны военных и полиции{566}.
Таким образом, в начале войны многие поляки оказались среди высылаемых вражеских подданных. Уже в январе 1915 г. Польский комитет взаимопомощи утверждал, что имеет сведения о 20 тыс. гражданских вражеских подданных польской, чешской и словацкой национальности, высланных только в поволжские губернии. Немалое число поляков было выслано и в другие губернии, особенно в Киевскую{567}.
Высылка вражеских подданных польской национальности в Поволжье осуществлялась с особой жестокостью. По сведениям Польского комитета, поляков селили в основном в сельской местности, в татарских и чувашских хозяйствах, где они зачастую были вынуждены жить вместе с домашним скотом. Многие успели взять с собой только летнюю одежду и не имели денег. Рассказывали, что некоторые группы переселенцев вынуждены были часть пути проделать пешком в ужасающих условиях. Одну группу польских переселенцев отправили пешком на расстояние в 475 км, что привело к смерти тридцати человек. Местные жители считали выселенцев каторжанами и отказывали им в работе и помощи. Воровство их скудных пожитков стало обычным явлением, а враждебность местных жителей постоянно усиливалась, поскольку переселенцев считали виновниками роста цен на местных рынках{568}.
Положение выселенных поляков немного улучшилось после того, как 5 марта 1915 г. было принято решение разрешить их проживание в любом месте империи за пределами территорий, объявленных на военном положении. К весне 1915 г. освобождение от принудительного выселения стали получать все славяне, а не только чехи, словаки и сербы. Однако вражеские подданные польской национальности как особая категория так никогда и не получили безусловного освобождения от принудительного переселения из районов, находившихся на военном положении, или из зон безопасности, установленных вокруг ряда заводов, вдоль рек и железных дорог по всей стране. Более того, 25 октября 1916 г. императорским указом польским выселенцам и беженцам было запрещено возвращаться в родные места Привислинского края до окончания войны{569}. Временное правительство изначально выступило против этого закона, но не отменяло его до июля 1917 г. из-за сильного противодействия военных{570}.[175] Эта запоздалая отмена стала лишь формальным fait accompli, поскольку многие выселенцы, воспользовавшись ослаблением государственной власти, к тому времени уже давно отправились домой[176].
При выявлении выселяемых категорий населения, несмотря на его случайный характер, главным нередко считался фактор национального происхождения, а не официальное подданство. Это можно рассматривать как часть общего подъема национального чувства, произошедшего под воздействием тягот тотальной войны. Однако славянское происхождение не для всех групп населения служило достаточным основанием для успешного уклонения от выселения. Для болгар, например, подданство и внешнеполитическая позиция их родины по отношению к войне были гораздо важнее, чем национальность.
Когда возникла вероятность того, что Болгария вступит в войну против России в сентябре 1915 г., российские власти приготовились проявить снисходительность к болгарским подданным, проживавшим в империи. Начальник штаба Ставки генерал Алексеев писал своим подчиненным, что, если Болгария вступит в войну, им не следует планировать высылку болгарских подданных en masse{571}. В сентябре 1915 г. правительство предпринимало некоторые усилия, чтобы сдерживать разраставшиеся в обществе антиболгарские настроения, настоятельно советуя российским промышленникам перестать увольнять болгарских подданных со своих предприятий в Одессе и по всей южной России{572}. Когда 5 октября 1915 г. Болгария наконец вступила в войну на стороне Центральных держав, болгар добавили к списку тех, кого следовало высылать из прифронтовых районов, запретных зон и полос, но лица христианского вероисповедания при этом освобождались от выселения. Поскольку почти все болгарские подданные были православными христианами, это означало, что де-факто освобождались практически все болгары.
Однако вскоре были получены известия, что в Болгарии дурно обращаются с российскими подданными, а в отчетах военной контрразведки утверждалось, что болгары особенно опасны как потенциальные шпионы ввиду близости болгарского и русского языков и культур. В результате Совет министров разработал новое законоположение, аннулировавшее все прежние льготы и исключения для болгарских подданных. Закон требовал депортации всех болгарских подданных с территорий, находившихся на военном положении, из районов расположения оборонных предприятий и других запретных зон по всей империи без каких бы то ни было исключений{573}.[177] Таким образом, менее чем за год болгары, проживавшие в Российской империи, превратились из привилегированных друзей во вражеских подданных.
В ходе применения насильственного переселения и других практик военного времени значение национального фактора выросло как на макроуровне, так и в тысячах отдельных случаев. Одной из причин, по которым царский режим предпочел рассматривать национальное происхождение как более основательный признак, чем официальное подданство, была слабость института подданства в российской имперской традиции. После целого века великой интернационализации Европы в условиях долгого мира Первая мировая война заставила все страны резко перейти к введению паспортов, виз, пограничного контроля и надзора за иностранцами{574}. Россия не стала и не могла стать исключением{575}.[178] Но, налагая санкции на российских подданных немецкого и еврейского происхождения и освобождая от них вражеских подданных славянского происхождения, царский режим демонстрировал, что подданство не стало основным решающим фактором, определяющим членов единого национального общества и внутренних врагов. Здесь можно выявить несколько основополагающих проблем. Царь и его приближенные настаивали на сохранении понятия личной преданности царю и Богу в тексте законов о натурализации как ключевом факторе для получения российского подданства. Либералы, напротив, выступали за гражданство европейского типа и такую натурализацию, когда индивид присягал бы на верность государству, нации и конституции, а не лично царю. Эти противоречия не были преодолены даже во время войны, когда согласие по важнейшему вопросу о патриотизме было столь необходимо. В результате в России так и не было принято законов о подданстве и натурализации вплоть до Февральской революции{576}. К июлю 1915 г. Россия фактически была единственной воюющей страной, которая запретила всякую натурализацию на время войны{577}. Отчасти по той причине, что подданство так и не стало тем общепринятым критерием, по которому можно было отличать своих от чужих, царский режим полагался прежде всего на национальную принадлежность.
