Землевладельцы, решавшиеся продать имущество «добровольно», и те, чья недвижимость шла на публичные торги, получали гораздо меньше, чем можно было выручить до войны, вследствие резкого снижения цен на землю в годы войны. Например, житель Таврической губернии Яков Зудерман получил на аукционе в сентябре 1916 г. лишь 90 руб. за свой земельный участок, который до войны стоил 900 руб.^{345} Это было вызвано призывом большого количества крестьян в армию (что уменьшило спрос на землю) и массовой распродажей земель немецкими выселенцами, наводнившими рынки в ряде губерний. Таким образом, хотя указы и упоминали о компенсации, применяемые именно в такой форме, они привели к обнищанию большинства затронутых лиц^{346}.[116]

Декабрьские узаконения 1915 г. решительно отбросили прежнюю осторожность властей в вопросе о нарушении прав собственности. Закон впервые посягнул на землю, первоначально предоставленную общинам колонистов в конце XVIII — начале XIX в. в «вечное потомственное владение». Эти владения, исключенные из действия февральских указов, составляли приблизительно половину всей земли, намечаемой для конфискации к концу 1916 г. Кроме того, декабрьские указы требовали конфискации земель, находившихся в совместном или общинном владении, если любой из членов общины или иного сообщества подпадал под действие данного закона, таким образом подводя многих потомков первых поселенцев-колонистов и их земли под действие указов, даже если они получили российское подданство задолго до 1880 г.

Выявление владельцев подлежащего отчуждению имущества

Первая задача исполнения закона состояла в том, чтобы установить фамилии и опубликовать списки лиц, подпадавших под действие конфискационных указов. Это оказалось чрезвычайно запутанным и трудным делом. Февральские и декабрьские указы устанавливали для местных властей лишь двухмесячный срок, чтобы опубликовать списки всех соответствующих вражеских подданных в местной официальной печати, и от десяти до восемнадцати месяцев, чтобы опубликовать списки враждебных российских подданных. МВД довольно быстро оказалось заваленным ходатайствами местных властей о том, что число их сотрудников и финансирование совершенно не адекватны поставленной задаче; в результате лишь в немногих губерниях списки были опубликованы в установленные сроки. В большинстве случаев публикация списков была отсрочена на несколько месяцев, но в течение 1916 г. организация работ значительно улучшилась, поскольку МВД предоставило чрезвычайные бюджетные кредиты и дополнительный персонал для успешного выполнения задачи[117].

Крестьянский банк собрал наиболее достоверные, хотя и неполные данные о числе земельных имуществ и отдельных лиц, попавших в конфискационные списки. К 1 января 1917 г. у банка была информация относительно 2906 участков вражеских подданных площадью 296 351 дес. и 41 570 участков российских подданных площадью 3 223 559 дес.^{347}К началу 1917 г. для конфискации было намечено более 44 тыс. земельных имуществ вражеских и враждебных подданных общей площадью 3,5 млн. дес. Поскольку среднее домохозяйство немецкого колониста состояло из восьми человек, можно приблизительно подсчитать, что около 350 тыс. человек попали в конфискационные списки.

Эти данные не включают значительные территории, оккупированные немецкими и австрийскими войсками, которые к концу 1915 г. охватывали все польские губернии, Лифляндскую и части Курляндской, Холмской, Минской, Подольской, Волынской и Бессарабской губерний. До отступления из этих областей военные власти успели секвестровать и передать новым владельцам немало недвижимого имущества немцев. Кроме того, МВД дало указание, чтобы процесс конфискации продолжался даже на территориях, оккупированных противником. Поскольку это было явно невыполнимо, эвакуированные губернские чиновники делали что могли, работая с имеющимися данными по землевладению, готовя все необходимое для процедуры полной конфискации на территориях, контролируемых противником. Когда некоторые из них были освобождены в результате летнего Брусиловского прорыва и наступления 1916 г., многие чиновники были готовы быстро прибыть на место и продолжить процесс конфискации^{348}. Данные Крестьянского банка также не включают существенные изменения в структуре землевладения и фактическую передачу прав собственности, вызванную требованием, чтобы все арендные договоры были разорваны в течение одного года после издания важнейших февральских и декабрьских указов. Крестьянский банк не собирал статистику земельных аренд, но их число было существенным. Только в четырех губерниях Новороссии (Таврической, Херсонской, Екатеринославской и Бессарабской) 20 тыс. немецких поселенцев арендовали более полумиллиона десятин земли уже в 1890 г.^{349} Хотя никаких сводных статистических данных предоставить невозможно, судя по ходатайствам и материалам прессы, требование закона о разрыве арендных договоров широко выполнялось^{350}.[118] Нужно отметить, что, хотя арендные отношения не фигурировали в официальной статистике, разрыв арендного договора мог быть столь же разрушительным для отдельных семей и общин колонистов, как и конфискация находившихся в их собственности земель, и возможно даже более, поскольку бывшие арендаторы не получали вообще никакой денежной компенсации. Большинство репрессированных были долгосрочными арендаторами и вкладывали значительные средства в домашний скот, постройки и различные усовершенствования. В отсутствие компенсации они были вынуждены продавать свой скот, инвентарь и строения по очень низким ценам на местных рынках, заполненных подобными товарами других колонистов, оказавшихся под угрозой конфискации своих земель. Весьма приблизительные подсчеты арендуемых немцами земельных участков, затронутых конфискационными указами, предполагают около 75 тыс. арендаторов, владевших 750 тыс. дес. земли[119]. Если включить в подсчет оккупированные Центральными державами территории, это число должно быть по крайней мере удвоено.

Очевидно, что одни лишь выкладки Крестьянского банка неадекватны в качестве ориентира для подсчета общего числа лиц, чье имущество было намечено для конфискации до Февральской революции. В качестве осторожной оценки можно назвать приблизительное число в 6 млн. дес. и по крайней мере 0,5 млн. собственников, подлежавших экспроприации к началу 1917 г. Расширение территории, на которую предполагалось распространить действие узаконений августа 1916 г. и 6 февраля 1917 г., не включено в эти числа. Это расширение угрожало общинам немецких поселенцев конфискацией по крайней мере 750 тыс. дес. в Сибири и, вероятно, 1 млн. дес. в поволжских губерниях, хотя Февральская революция вмешалась в процесс прежде, чем земли, подлежащие экспроприации, могли появиться даже в опубликованных списках[120].

Масштаб запланированной передачи собственности был внушителен. Чтобы поместить цифровые данные в некий ретроспективный контекст, отметим, что за время проведения столыпинской аграрной реформы с 1907-го и до 1915 г. приблизительно два миллиона крестьянских домохозяйств перевели около 14 млн. дес. земли из общинного в частное владение[121]. Хотя фактически конфискованных до февраля 1917 г. земельных имуществ было гораздо меньше, чем включенных в списки на экспроприацию, нельзя недооценить значение самого внесения в списки. Процесс сбора данных и публикации списков серьезно воздействовал на местные сообщества. Чтобы собрать данные для списков, оценщики и местные полицейские чиновники приезжали в немецкие поселения и на отдельно стоявшие фермы, осматривали границы земельных участков, внимательно проверяли счета и всю документацию поселений и подробно фиксировали размеры и текущую стоимость земельных имуществ, количество скота, инвентаря, строений и вообще всего, представлявшего какую-либо ценность. Подобные посещения достаточно много значили для напуганных колонистов и поселений в целом, что вело к индивидуальным или коллективным отказам засевать поля, распродаже дойных коров, домашнего скота и инвентаря, а также демонтажу оборудования на мельницах, текстильных фабриках и других предприятиях и мелких производствах на подлежащих экспроприации землях.