– Где и были, в кустах, – кивнул Маюни. – Караулят. Да ничего с ними не сделалось, да-а.

– А тебя-то они как?..

– Это же мой лес.

– Поня-атно…

…К юному остяку ватажники отнеслись спокойно и даже радостно: хороший, знающий здешние леса проводник лишним не был. Что же касаемо Карасева Дрозда с Лютенем – недавних мучителей Маюни, – так те вообще не узнали парня или сделали вид, будто не узнали, тем более что остяки, вогуличи и прочая самоедь для многих казаков были на одно лицо: маленькие, скуластые, смуглолицые.

После впадения Иртыша в Обь – Ас-ях, как ее называли остяки и вогулы, – струги молодого атамана выплыли на широкий простор и даже, пользуясь попутным ветром, подняли паруса. Потеплело, даже по ночам не было заморозков, правда, все небо окуталось серыми плотными облаками и темно-синими, частенько изливавшимися дождем тучами, утром же по всей реке стоял густой туман.

– То не беда, да-а, – уверял Маюни. – Ас-ях – река глубокая, мелей нет – плыть можно.

Продвигались и в тумане, осторожно загребая веслами, тут главное было – не набрать скорость, не наткнуться на какой-нибудь коварный топляк.

Впрочем, ближе к обеду тучи обычно разгонял ветер, а иногда в небе показывалось солнышко.

– Хорошо, – щурил глаза отец Амвросий. – Вот ежели б не деревья голые – так словно бы и весна.

Иван молча вздохнул: до весны-то еще далеко, однако, еще надо вставать на зимовку, копать землянки, городить частокол от зверья или лихих лесных людишек – мало ли, нападут?

– Не нападут. – Сидевший на носу судна проводник обернулся, в темно-зеленых глазах его вдруг встала тоска. – Не нападут. Некому нападать, да-а. Сир-тя убили всех, а кого не убили, так лучше бы им погибнуть!

– А что такое?

– Сир-тя угнали их, чтобы принести в жертву своим жестоким богам!

– Ой, спаси, Господи! – Испуганно перекрестившись, сидевший за веслом Афоня обернулся к священнику, коего давно уже считал своим покровителем. – Не дай бог угодить в лапы нехристям.

Отец Амвросий, хмыкнув, пригладил бороду:

– Ничо, Афонасий. Доберемся – там поглядим, кто кого. Идолы порушим, пожжем капища. То доброе, угодное Господу дело.

– Так-то оно так, – недоверчиво качнул головой парень. – Да ведь вогулич наш говорит: нехристи-то – волхвы, ага! Как же мы с ними сладим?

– Сладим! – уверенно заявил святой отец. – Кто в вере православной крепок, тому никакие волхвы не страшны! Святый животворящий крест да слово Божие – всяко посильней нехристей будут!

Афоня облизнул губы:

– Ой, отче… И все же сомненье меня берет… Все ж таки нас-то не очень и много.

– А ты не сомневайся, отроче! Лучше чаще молись!

– Да я молюсь, отче.

…Отношения казаков с девушками складывались по-разному. Бывших пленниц сам атаман строго-настрого приказал не забижать – никто и не забижал, действовали уговорами, лаской. Уже наметилось несколько пар, и ходили упорные слухи, что кое-кто – к примеру, рыженькая Авраама и кормщик Кольша Огнев – уже давно яко муж с женою живут – в блуде. Слухи таковые вызывали зависть, а отец Амвросий даже несколько раз говорил с кормщиком, вразумлял… дело шло к свадьбе.

Что же касается молодого атамана и Насти, то упрямая девушка по-прежнему отказывала в близости, да Иван и не настаивал – боялся обидеть, спугнуть то самое нарастающее чувство, что с недавних пор связывало их обоих. Наверное, и здесь нужно было бы подумать о свадьбе, но Еремеев пока молчал, подбирал кандидатов на роль посаженого отца и сватов. Тем более дел в походе хватало, да еще нужно было хорошенько подумывать о зимовье. Землянки рыть либо строить избы…

– Не надо рыть ничего, да-а, – повернул голову проводник. – Здесь чуть вниз по реке – заброшенное стойбище, деревня. Курум-пауль называлась когда-то, да-а. Ныне осквернена: сир-тя напали, убили, увели всех, колдовали – с тех пор там никто не живет. А жилища, амбары – остались, частокол разве что починить, да-а. И это…

Маюни замялся, искоса поглядывая на отца Амвросия. Тот сидел далеко, на корме, и беседы сей не слышал.

– Ваш шаман, я вижу, могучий, да-а. Пусть поколдует, и злые чары сир-тя уйдут – снова в стойбище жить можно будет.

– Поколдует, – еле сдержав смех, заверил Иван. – А стойбище – это славно. Говоришь, и дома там есть? Настоящие избы?

– Есть, есть, – улыбнулся остяк. – Никто их не разрушал, все колдунам досталось, сир-тя. А сир-тя тепло любят, им холода ни к чему – вот и ушли, вернулись к своему злому солнцу.

Поправив на голове шапку, атаман почесал шрам и тихо спросил:

– А от стойбища до солнца злого – далеко?

– Недалеко, – задумчиво пояснил Маюни. – Но и не так уж близко. Четыре раза по семь дней пути, да-а.

– Верст четыреста. – Иван покивал, оглядываясь на корму, где сидели девчонки: переглядывались, смеялись, говорили о чем-то своем. Отец Амвросий, нынче бывший за кормщика, вполголоса затянул песню про Илью Муромца. Перестав смеяться, девушки дружно подхватили – вышло хорошо: слаженно, славно.

Даже Маюни – и тому понравилось:

– Хорошо поют, да-а.

– Так ты до самого идола златого нас проводишь? – улучив момент, справился атаман.

Игравшая на тонких губах остяка улыбка живо сошла на нет:

– Что ты, господине! Там же колдуны. Вам золотой идол нужен – вы и идите. А дорогу я покажу.

– Так ведь дедушка твой, сам же говорил, шаманом был, – подначил Иван с усмешкой. – И бубен теперь у тебя есть.

– Их колдовство сильнее, – со вздохом признался отрок. – Это дедушка был шаман, а я…

– Ладно, – атаман похлопал парнишку по плечу, – там разберемся. Так далеко, говоришь, твое стойбище?

– Да недалече уже, да-а. Через три дня, коль позволит Аутья-Отыр, доплывем.

– Кто-кто позволит?

– Аутья-Отыр. Большое, могучее божество, речное. В устье Ас-ях живет, в образе большой щуки, да-а.

…Аутья-Отыр позволил – до заброшенного стойбища казаки, как Маюни и обещал, добрались за три дня, без всяких недоразумений, если не считать случайно свалившегося в воду Афоню Спаси Господи – неудачно прошел по борту, вот и грохнулся, брызг целую тучу поднял, а сколько крику было! Девчонки бедолагу в свой шатер забрали, растерли барсучьим салом, чтобы не захворал. Не захворал Афоня, Бог миловал – из шатра выбрался весь в смущении, красный… но довольный.

– Нам, что ль, тоже за борт нырнуть? – смеялись казаки. – Потом бы к девам, в шатер…

– Я вам дам, к девам! – Отец Амвросий сурово погрозил охальникам кулаком. – Гребите ужо да молиться не забывайте.

Если б не Маюни, проплыли бы мимо: селение остяков с реки не очень-то было заметно, сей таежный народец вообще не любил выделяться, вот и избы себе неприметные выстроил – не избы даже, а полуземлянки, с бревенчатыми, обложенными дерном крышами.

Внутри жилищ неожиданно оказалось просторно и даже уютно, хоть и темновато – свет проникал лишь сквозь распахнутую дверь да в отверстие для выхода дыма. Зато очаги казаки растопили сразу, как только осмотрелись. Как проводник и говорил, селенье оказалось покинутым – в землянках валялся нехитрый скарб да гнили оленьи шкуры, а кое-где, ближе к околице, белели разбросанные человечьи кости.

– Зверье обглодало, – перекрестившись, покачал головой священник. – Надо бы похоронить, а то нехорошо как-то.

– Да, нехорошо. – Иван согласно кивнул и понизил голос: – Одначе те, чьи кости, ведь нехристи… как их погребать будем? Просто так, что ли, зарыть?

– А про то, друже, у остяка нашего спросим, – неожиданно заявил отец Амвросий. – Пущай по-своему упокоит, хоть и нехристи, а все ж – люди. Негоже так-то…

Обернувшись, Еремеев махнул рукой уже начинавшим ставить частокол казакам:

– Эй, парни. Как закончите – соберите кости.

Вдруг услыхав девичий смех, атаман обернулся, увидев возвращавшихся из лесу девушек: их водил Маюни, показывал какие-то пахучие травы – хоть как-то заменить соль, запасы которой таяли прямо на глазах.

Настя подошла ближе, сверкнула глазищами карими – видать, услыхала приказ. Волоса ее, как всегда распущенные – не отросли для кос еще… а скорее, девчонке самой не хотелось косы, – связывала лента из оленьей кожи, на плечи, поверх рубахи, была накинута старая малица с изящным узорчатым рисунком: