пил из крашеного воску целые картины; охоту за зай­

цем с борзыми, которую раз всего нам пришлось видеть,

вылепил очень удачно, также переход через Граник

и сражение при Арбеллах 9, со слонами, колесницами,

украшенными стеклярусом, и косами из фольги. Прояв­

ления же поэтического таланта в нем вовсе не было за­

метно в то время, все сочинения по заказу Capet он пи­

сал прозой, и нисколько не лучше своих товарищей.

Когда собирались соседки, устраивались танцы и ра­

за два был домашний спектакль; бабушка сама была

очень печальна, ходила всегда в черном платье и белом

старинном чепчике без лент, но была ласкова и добра,

и любила, чтобы дети играли и веселились, и нам было

у нее очень весело 10.

Так прожили мы два года. В 1827 году она поехала

с Мишелем в Москву, для его воспитания, а через год

и меня привезли к ним. В Мишеле нашел я большую

перемену, он был уже не дитя, ему минуло четырнадцать

лет; он учился прилежно. M-r Gindrot 11, гувернер, поч­

тенный и добрый старик, был, однако, строг и взыскате­

лен и держал нас в руках; к нам ходили разные другие

учители, как водится. Тут я в первый раз увидел русские

стихи у Мишеля: Ломоносова, Державина, Дмитриева,

Озерова, Батюшкова, Крылова, Жуковского, Козлова

и Пушкина, тогда же Мишель прочел мне своего сочине­

ния стансы К***; меня ужасно интриговало, что значит

слово стансыи зачем три звездочки? Однако ж промол-

35

чал, как будто понимаю. Вскоре была написана первая

поэма «Индианка» 12 и начал издаваться рукописный

журнал «Утренняя заря», на манер «Наблюдателя» или

«Телеграфа» 13, как следует, с стихотворениями и изящ­

ною словесностью, под редакцией Николая Гавриловича;

журнала этого вышло несколько нумеров, по счастию,

перед отъездом в Петербург, все это было сожжено,

и многое другое, при разборе старых бумаг.

Через год Мишель поступил полупансионером в Уни­

верситетский благородный пансион, и мы переехали

с Поварской на Малую Молчановку в дом Чернова 14.

Пансионская жизнь Мишеля была мне мало известна,

знаю только, что там с ним не было никаких историй;

изо всех служащих при пансионе видел только одного

надзирателя, Алексея Зиновьевича Зиновьева, бывав­

шего часто у бабушки, а сам в пансионе был один только

раз, на выпускном акте, где Мишель декламировал

стихи Жуковского: «Безмолвное море, лазурное море,

стою очарован над бездной твоей» 15. Впрочем, он не

был мастер декламировать и даже впоследствии читал

свои прекрасные стихи довольно плохо.

В, соседстве с нами жило семейство Лопухиных,

старик отец, три дочери-девицы и сын; они были с нами

как родные и очень дружны с Мишелем, который редкий

день там не бывал. Были также у нас родственницы со

взрослыми дочерьми, часто навещавшие нас, так что

первое общество, в которое попал Мишель, было пре­

имущественно женское, и оно непременно должно было

иметь влияние на его впечатлительную натуру.

Вскоре потом умер M-r Gindrot, на место его по­

ступил M-r Winson 16, англичанин, и под его руковод­

ством Мишель начал учиться по-английски. Сколько мне

помнится, это случилось в 1829 году, впрочем, не могу

с достоверностью приводить точные цифры; это так дав­

но, более тридцати лет, я был ребенком, никогда ника­

ких происшествий не записывал и не мог думать, чтобы

мне когда-нибудь пришлось доставлять материалы для

биографии Лермонтова. В одном могу ручаться, это

в верности как самих фактов, так и последователь­

ности их.

Мишель начал учиться английскому языку по Бай­

рону и через несколько месяцев стал свободно понимать

его; читал Мура и поэтические произведения Вальтера

Скотта (кроме этих трех, других поэтов Англии я у него

никогда не видал), но свободно объясняться по-анг-

36

лийски никогда не мог, французским же и немецким

языком владел как собственным. Изучение английского

языка замечательно тем, что с этого времени он начал

передразнивать Байрона.

Вообще большая часть произведений Лермонтова

этой эпохи, то есть с 1829 по 1833 год, носит отпечаток

скептицизма, мрачности и безнадежности, но в действи­

тельности чувства эти были далеки от него. Он был ха­

рактера скорее веселого, любил общество, особенно жен­

ское, в котором почти вырос и которому нравился жи-

востию своего остроумия и склонностью к эпиграмме;

часто посещал театр, балы, маскарады; в жизни не знал

никаких лишений, ни неудач: бабушка в нем души не

чаяла и никогда ни в чем ему не отказывала; родные

и короткие знакомые носили его, так сказать, на руках;

особенно чувствительных утрат он не терпел; откуда же

такая мрачность, такая безнадежность? Не была ли это

скорее драпировка, чтобы казаться интереснее, так как

байронизм и разочарование были в то время в сильном

ходу, или маска, чтобы морочить обворожительных мос­

ковских львиц? Маленькая слабость, очень извини­

тельная в таком молодом человеке. Тактика эта, как

кажется, ему и удавалась, если судить по воспомина­

ниям.Одно из них случилось мне прочесть в «Русском

вестнике» 17 года три тому назад. Автор этих «Воспоми­

наний», называвшийся Катенькой, как видно из его рас­

сказа, у нас же и в то время известный под именем

Miss Black-eyes * Сушкова, впоследствии Хвостова, ве­

роятно, и не подозревает, что всем происшествиям был

свидетель, на которого, как на ребенка, никто не обра­

щал внимания, но который много замечал, и понимал,

и помнит, между прочим, и то, что никогда ни Alexandrine W. 18, ни Catherine S. 19 в нашем соседстве, в Москве, не жили; что у бабушки не было брата,

служившего с Грибоедовым, и тот, о ком идет речь, был

военным губернатором (Николай Алексеевич Столыпин)

в Севастополе, где в 1830 году во время возмущения

и убит; что, наконец, Мишель не был косолап и глаза

его были вовсе не красные, а скорее прекрасные.

Будучи студентом, он был страстно влюблен, но не

в мисс Блэк-айз и даже не в кузину ее (да не прогне­

вается на нас за это известие тень знаменитой поэтес­

сы) 20, а в молоденькую, милую, умную, как день,

* Черноокая ( англ.) .

37

и в полном смысле восхитительную В. А. Лопухину 21,

это была натура пылкая, восторженная, поэтическая

и в высшей степени симпатичная. Как теперь помню ее

ласковый взгляд и светлую улыбку; ей было лет пят­

надцать — шестнадцать; мы же были дети и сильно

дразнили ее; у ней на лбу чернелось маленькое родимое

пятнышко, и мы всегда приставали к ней, повторяя:

«У Вареньки родинка, Варенька уродинка», но она, до­

брейшее создание, никогда не сердилась. Чувство к ней

Лермонтова было безотчетно, но истинно и сильно, и

едва ли не сохранил он его до самой смерти своей, не­

смотря на некоторые последующие увлечения, но оно не

могло набросить (и не набросило) мрачной тени на его

существование, напротив: в начале своем оно возбудило

взаимность, впоследствии, в Петербурге, в гвардейской

школе, временно заглушено было новою обстановкой

и шумною жизнью юнкеров тогдашней школы, по всту­

плении в свет новыми успехами в обществе и литера­

туре; но мгновенно и сильно пробудилось оно при не­

ожиданном известии о замужестве любимой женщины;

в то время о байронизме не было уже и помину.

В домашней жизни своей Лермонтов был почти

всегда весел, ровного характера, занимался часто музы­