(публикация Э. Г. Герштейн).

9

Каждое его слово — он сам, вся его натура, во всей глубине

и целости своей. Я с ним р о б о к , — меня давят такие целостные,

полные натуры, я перед ними благоговею и смиряюсь в сознании

своего ничтожества».

В этом признании Белинского перед нами как бы воочию

встают две исполинские фигуры — фигура «неистового Виссариона»,

безудержного в проявлении своих чувств, и фигура Лермонтова с его

«озлобленным взглядом на жизнь», наперекор всему верующего

в высокое назначение человека.

Проникнув в заповедную глубину натуры поэта, Белинский

и Герцен «высветили» его творческую индивидуальность, отметили

психологическую близость между Лермонтовым и его любимыми

героями, намекнули читателям на интимный, автобиографический

подтекст его произведений. «...что за огненная душа, что за могучий

дух, что за исполинская натура у этого мцыри! — восклицал Белин­

с к и й . — Это любимый идеал нашего поэта, это отражение в поэзии

тени его собственной личности. Во всем, что ни говорит мцыри, веет

его собственным духом, его собственной мощью» 1.

Аналогичные суждения высказал Герцен в немецком журналь­

ном варианте своего труда «О развитии революционных идей

в России»: «На немецком языке имеется отличный перевод «Мцыри».

Читайте его, чтобы узнать эту пламенную душу, которая рвется из

своих оков, которая готова стать диким зверем, змеей, чтобы только

быть свободной и жить вдали от людей. Читайте его роман «Герой

нашего времени», который напечатан во французском переводе

в газете «Démocratie pacifique» и который является одним из наиболее

поэтических романов в русской литературе. Изучайте по ним этого

человека — ибо все это не что иное, как его исповедь, его признания,

и какие признания! Какие грызущие душу терзания! Его герой он

сам. И как он с ним поступил? Он посылает его на смерть в Персию,

подобно тому как Онегин погибает в трясине русской жизни. Их судь­

ба столь же ужасна, как судьба Пушкина и Лермонтова» 2.

В свою очередь, Белинский в статье о «Герое нашего времени»

создал восторженный апофеоз Печорину — Лермонтову: «Вы пре­

даете его анафеме не за пороки, — в вас их больше и в вас они чернее

и позорнее, — но за ту смелую свободу, за ту желчную откровенность,

с которою он говорит о них. < ...>Да, в этом человеке есть сила духа

и могущество воли, которых в вас нет; в самых пороках его про­

блескивает что-то великое, как молния в черных тучах, и он пре­

красен, полон поэзии даже и в те минуты, когда человеческое чувство

восстанет на него... Ему другое назначение, другой путь, чем вам.

Его страсти — бури, очищающие сферу духа; его заблуждения, как

1 Б е л и н с к и й В. Г. Полн. собр. соч., т. IV. М., 1954, с. 537.

2 Цит по статье: Г и л л е л ь с о н М. Лермонтов в оценке Гер­

ц е н а . — Творчество М. Ю. Лермонтова. М., 1964, с. 385.

10

ни страшны они, острые болезни в молодом теле, укрепляющие его

на долгую и здоровую жизнь» 1.

Личность и поэзия Лермонтова мужали в раскаленном горниле

событий, очистительное пламя которого сжигало дотла старые

верования, вековые предрассудки, обветшалые догмы. «Но перед

идолами света // Не гну колени я мои; // Как ты, не знаю в нем

предмета // Ни сильной злобы, ни любви» («Договор»).

Читателю конца XX века трудно понять, какой могучий отклик

вызывали эти строки у наиболее дальновидных современников

Лермонтова, как они непосредственно ассоциировались с отрицанием

«средневековья» во всех сферах человеческого общежития. «Я знал,

что тебе понравится «Договор», — писал В. П. Боткин Белинскому

22 марта 1842 г о д а . — В меня он особенно вошел, потому что в этом

стихотворении жизнь разоблачена от патриархальности, мистики

и авторитетов. Страшная глубина субъективного я, свергшего с себя

все субстанциальные вериги. По моему мнению, Лермонтов нигде

так не выражался весь, во всей своей духовной личности, как в этом

«Договоре». Какое хладнокровное, спокойное презрение всяческой

патриархальности, авторитетных, привычныхусловий, обратившихся

в рутину. Титанические силы были в душе этого человека» 2.

Как мы видим, высокая самооценка поэта подтверждается

вескими свидетельствами наиболее проницательных современников.

Их суждения являются для нас незыблемым эталоном, умственной

вершиной, с которой надлежит обозревать жизнь, личность и твор­

чество Лермонтова.

2

Детство, отрочество и юность, вся жизнь поэта, за исключением

его странствий по Кавказу, просто и бесхитростно описаны Акимом

Павловичем Шан-Гиреем, троюродным братом поэта. Мемуариста

порой упрекают за то, что он допустил ряд неточностей. Он запа­

мятовал, что Лермонтов родился в Москве, а не в Тарханах; на год

позднее датирует он поступление Лермонтова в Московский универ­

ситет; среди произведений, написанных в Москве, называет поэмы

«Боярин Орша» и «Беглец», созданные в Петербурге, и т. д. Не всегда

можно согласиться и с его оценками произведений Лермонтова.

И, тем не менее, нельзя отрицать, что во всей мемуарной литературе

о Лермонтове нет более полного и психологически верного рассказа

о жизни поэта, о его радостях и горестях, о его круге чтения,

о трогательной привязанности к бабушке, о верной и горькой любви

к В. А. Лопухиной, чем воспоминания его младшего друга.

1 Б е л и н с к и й В. Г. Полн. собр. соч., т. IV, с. 235—236.

2 Б о т к и н В. П. Литературная критика. Публицистика. Письма.

М., 1984, с. 242.

11

Первую часть воспоминаний А. П. Шан-Гирея дополняют рас­

сказы тарханских старожилов, собранные П. К. Шугаевым в его

публикации «Из колыбели замечательных людей». Тарханские

впечатления запомнились Лермонтову на всю жизнь. Его одаренность

и повышенная восприимчивость помогли почувствовать, а затем

понять и воплотить в своих произведениях трагические контрасты

окружавшего его мира. В юношеских драмах, в незавершенном

романе «Вадим», в поэме «Сашка» Лермонтов верно изобразил нравы

крепостнической деревни.

Скупо сообщают мемуаристы о семейном конфликте, в который

были вовлечены родители и бабушка поэта. В записях П. К. Шугаева

мы читаем о сложных, драматических взаимоотношениях в семье

Лермонтова. Трудно решить, кто был прав и кто виноват в этой

семейной распре. Вероятно, каждый из ее участников внес свою

посильную «лепту». Для нас важен самый факт непримиримых

столкновений между матерью, отцом и бабушкой Лермонтова: ведь

эта вражда предопределила появление некоторых трагических

мотивов в творчестве Лермонтова. Достаточно вспомнить строки

«Ужасная судьба отца и сына // Жить розно и в разлуке умереть...»,

посвященные смерти отца, чтобы почувствовать, как напряженно

вдумывался поэт в историю отношений своих родителей. В одном

из черновых набросков 1831 года он писал:

Я сын страданья. Мой отец

Не знал покоя по конец.

В слезах угасла мать моя;

От них остался только я,

Ненужный член в пиру людском,

Младая ветвь на пне сухом...

Ранняя смерть матери, разрыв между отцом и бабушкой, рас­

сказы о самоубийстве деда на новогоднем балу в Тарханах, — все

это, несомненно, повлияло на характер Лермонтова, а следовательно,

и на его творчество.

За последнее время наши сведения о детских и отроческих