«Официальное открытие вечера» состоялось около восьми. Ирочка настояла на том, чтобы сидеть между братьями, и была чрезвычайно оживлена.

— Ой, как мило, как славно, как уютно! — повторяла она.

— Ну, — начал отец, — ну, Костенька, долго мы ждали этого часа, сынок, ох, как долго.

— Хочешь «байкальчику»? — шепнул Игорь, подтолкнув Соню локтем.

— Нет, я выпью вина, — громко ответила Соня, не принимая шутки. — Только немного.

— Сегодня можно, — сказал отец, наливая гостям «Лидию» — любимое вино обеих Нин. — В порядке исключения, я отвечаю. Даже справку в школу могу написать.

Все заняли свои места, притихли.

— Дорогой сынок! — Отец встал с рюмкой в руке. Страшно подумать, как далеко тебя занесла судьба. Пешком не дойдешь, на поезде не доедешь. Ты делаешь там хорошее дело, а мы здесь…

При этих словах Костя тоже поднялся. Ирочка смотрела на него с выражением беззаветной любви и преданности, Соня потупилась (наверное, она ждала, что будет сказано или сделано что-то неуместное), мама всхлипнула, лицо ее зарумянилось. Отец строго глянул на нее и чуть изменившимся голосом продолжал:

— …А мы здесь ждем тебя, любим тебя и верим, что ты не посрамишь ни чести нашей земли, ни доброй фамилии Шутиновых.

Все стали недружно подниматься (с дивана вставать было сложнее), чокаться с Костей, говорить ему разные трогательные слова. «И никто не знает, — подумал Игорь, — что он никогда, никогда больше туда не вернется…» Наверное, Костя думал о том же, потому что он побледнел, нахмурился, левая рука его крепко сжала край стола, так что суставы пальцев стали белыми.

Началась обычная застольная суета: звон вилок, передавание друг другу тарелок и блюд. Минут через двадцать, после тостов «за процветание земли андаманской» и «за добрых людей, с которыми ты там встречаешься», завязались разговоры: отец расспрашивал Соню о брянских способах засолки грибов, а она охотно и со знанием дела ему отвечала, не переставая, однако, при этом прислушиваться, о чем говорят Костя и Ирочка, Костя заметно повеселел: он по-дружески подтрунивал над Ирочкой, излагая ей теорию переселения душ, да так забавно, что Нина-маленькая покатывалась со смеху, а мама с умилением на Костю смотрела.

— Ты понимаешь, — внушал Костя Ирочке, — важнее всего угадать свое предыдущее существование. Если ты, к примеру, и прошлый раз была доктором наук, а в этот раз поднялась только до кандидатской степени, то в новом существовании тебе уже выше ассистента не подняться. Так можно дойти бог знает до чего.

— До чего же? — поинтересовалась Ирочка.

— А до улитки, например. Если же ты не оправдаешь себя как улитка…

— Мне все равно! — перебила его Ирочка. — Я согласна быть хоть улиткой, хоть вирусом, лишь бы снова и снова рождаться. Ты знаешь, Костенька, эта философия мне очень подходит. Я с юных лет чувствовала, что буду практически бессмертна. И еще я вспоминаю, как была пчелой, рыбой, просто другим человеком, даже мужчиной. Возможно, я была раньше Игорем, а может быть, — Ирочка многозначительно посмотрела Косте в лицо, — а может быть, и тобою.

Тут Соня резко оборвала разговор с отцом и, повернувшись к Игорю, тихо сказала:

— Мне пора.

Игорь растерянно взглянул на нее:

— А как же слайды?

— Мне пора, — зло и решительно повторила Соня.

Но в это время задвигались стулья, все стали подниматься. Нина-маленькая, Ирочка и отец отправились на лоджию курить, Костя подошел к проектору и принялся его настраивать, а Соня с Игорем остались сидеть на диване. Мама начала убирать со стола.

— Нина Ивановна, — проговорила Соня и встала.

— Помочь мне хочешь? — спросила мама. — Ну, помоги, помоги. Вот тебе фартучек…

«Ну, мама, — с восхищением подумал Игорь, — ну, умница, и фартучек под рукой оказался… Нет, все-таки в женщинах заложена древняя мудрость».

Порозовев, Соня посмотрела на Игоря, потом на Костю (тот, морщась, возился с проектором и делал вид, что все происходящее его не касается, быстро и ловко повязала фартук и принялась собирать тарелки. Игорь еще ни разу не видел ее в хозяйственных хлопотах и любовался каждым ее движением.

— Сонечка, отчего же ты к нам не заходишь? — с укоризной спросила мама. — Наверно, Игорь плохо тебя приглашает. И заниматься вы могли бы у нас, вся эта комната в полном распоряжении Игоря.

— А Константин Сергеевич? — спросила Соня.

— Что «Константин Сергеевич»? — не поняла мама.

— Он тоже должен где-то жить, — пояснила Соня. — Ему за отпуск отдохнуть надо.

— Он будет отдыхать с Ирой в Карелию, — сказала мама. — А отдохнет — опять на год уедет. Так что Константин Сергеевич вам не помеха. Приходите к нам, хоть через день, а то неудобно.

— Хорошо, спасибо, — коротко ответила Соня, и по ее тону Игорь понял, что этому не бывать.

Соня и мама понесли посуду на кухню, а Игорь сидел и смотрел им вслед, «Интересно, — думал он, — какая ей разница — там или здесь? И почему Соня не хочет сюда приходить? Не хочет знать, как я жил раньше, каким был маленьким, какие истории со мною случались, какие слова я в детстве говорил? Почему, когда я смотрю ее детские фотографии, у меня сердце болит от жалости к ней, к маленькой, и еще от обиды, что меня не было с нею тогда? Почему она ни разу меня не попросит: „Расскажи о себе“. Разве она все обо мне знает?»

Эти мысли никогда не приходили Игорю В голову в Сониной комнате. Там, у нее, все было настолько полно ею, что Игорь и сам не решился бы принести а это святилище свою детскую фотографию, а тем более завести монолог о себе.

«Она любит только себя, и никого больше, — подумал Игорь. — Ни на что другое у нее не остается сил. Потому она так равнодушна ко всему остальному, ей достаточно самой себя. Что ж, тем хуже для тебя, заунывный дебил, все равно это ничего не меняет. Все твое при тебе». Игорь погладил себя по карману, где лежал его пузатый «этруск»… Вдруг он почувствовал на себе Костин взгляд. Костя смотрел на него без улыбки, склонив лысоватую голову к плечу и как будто к чему-то прислушиваясь. «Эгоист, — обругал себя Игорь, — разнюнился…»

— Помочь? — спросил он, поспешно вставая. Костя покачал головой.

— Все готово. Созывай народ.

По просьбе женщин большой стол был отставлен к стенке, и все расположились на диване и стульях, как в первом ряду бенуара. Свет погас, вентилятор в проекторе зажурчал, экран засветился. Соня сидело, выпрямив спину. Игорь нечаянно коснулся ее локтем, она вздрогнула и отодвинулась. «Крапива, — подумал Игорь. — Ну отчего столько злости? Откуда? К кому? К безвредному „дяде Жоре“? А что он ей делает? Ну, пусть там сложно, но его же здесь нет. К Косте? А он-то чем ей мешает? Нет, Костя тут ни при чем: пожалуй, даже наоборот. „Роль человека в обществе“, „ловкач из-за границы“ — все это Соней забыто. Костя понравился Соне, да по-другому и быть не могло. Родители, Нина-маленькая? Нет, здесь стопроцентное миролюбие, прямо хоть пиши с них со всех картину „Чаепитие в Мытищах“ или вроде того. Ирочка? А чем ей мешает Ирочка? Скорее всего, они больше никогда не увидятся. Так кто же ее раздражает? Может быть, я? А может быть, вообще все люд и?»

Тут на экране вспыхнула сияющая зелень Андамана — крупнолистая, всклокоченная, усыпанная большими фиолетовыми цветами. Просторное серое двухэтажное здание, кажущееся таким незначительным под гигантскими куполами акаций.

— У меня здесь около тысячи слайдов, — сказал Костя, — но я не стану рисковать вашим терпением. Покажу только первую сотню, самое общее представление. Начнем, так сказать, с парадного подъезда. Это аэропорт Каба-Эя, а вот шоссе, ведущее в столицу. — Аэропорт пропал, по экрану зазмеилась синяя лента хорошо асфальтированной дороги, по обе стороны которой — заполненные разноцветной водой прямоугольники рисовых полей. — Дело к вечеру, жаль, что вы не слышите кваканья лягушек: царственный хор! Вот центральная улица, проспект Конституции, Дворец правительства, монумент Независимости, главная пагода…