Меня благополучно переместили в СИЗО и водворили в одиночку. Никто меня ногами не бил и прикладами в спину не тыкал – наверно, проинформировали, что я за птица. Правда, мне не понравилось, что при перевозке были предприняты, на мой взгляд, излишние меры предосторожности. Во-первых, на меня натянули наручники в положении «руки за спину» и хромированные ножные кандалы, не позволявшие широко переставлять ноги. Во-вторых, начальником караула был пожилой капитан – командир роты по конвоированию. Я выходец из внутренних войск и знаю, что начкаром в данном случае мог быть и обычный прапорщик. Офицер, тем более командир роты, возглавляет караул только в особом случае.
Обстановка одиночной камеры комфортом не отличалась: откидные нары и отвратно воняющая в углу чаша «Генуя» (на местном диалекте – «параша» или «толчок»), над которой сиротливо зависал протекающий водопроводный кран. Когда я намекнул, что неплохо было бы заполучить матрац, робу, туалетные принадлежности и так далее, корпусной терпеливо разъяснил:
– Вот на зону придешь – тама тебе все и дадут. Тута ни фуя не получишь. А матрац – с бикарасами. Хошь?
Я решительно отказался – уж лучше на голых досках бока отдавливать, чем потом беспрерывно чесаться…
– И вооще – должен радоваться, – сообщил свое мнение корпусной. – У нас тута людишек – как сельдей у бочке. А ты, как король, – отдельно. По режиму, вишь ты, полагается ему! Хм… Ну, бывай, хлопец. – И со страшным скрежетом захлопнул железную дверь, похоронив меня в замкнутом пространстве камеры…
На следующий день, после завтрака, который состоял из пары кусков липкого черного хлеба и тарелки перловки с острым привкусом хлорки, меня повели на допрос. Комната для допросов располагалась в этом же корпусе, на последнем этаже. За ближним к зарешеченному окну столом сидел румяный молодой человек с бездонно-голубыми глазами и скучающе обрабатывал ногти маникюрной пилкой.
– Спасибо, – сказал он корпусному и сделал отмашку рукой – типа удались, тот ретировался, оставив дверь слегка приоткрытой.
– Дверь-то закройте! – возвысил голос румянолицый.
В коридоре раздалось брюзгливое бурчание по поводу какой-то матери и безопасности следователя, однако дверь закрылась.
– Ну вот и ладненько, – констатировал румянолицый и указал рукой на свободный стул: – Садитесь, пожалуйста.
– Спасибо, – буркнул я, присаживаясь, и уточнил: – На сколько?
– В смысле? – не понял румянолицый.
– На сколько садиться – лет на двадцать? – Я внимательно посмотрел на собеседника, стараясь определить степень сопричастности следака моим напастям.
– Ах, вон что! – румянолицый смущенно улыбнулся и нервно мигнул – значит, в курсе, сволочь, почем дровишки! – Я полагаю, мы разберемся с вашим делом, угу… и расставим все точки над «i». Кстати – я ваш следователь. Звездорванцев, Василий Хафизуллович…
– Василий Хафи… как? – переспросил я.
– Хафизуллович, – зарделся следак. – От слова Хафизулла.
– Эк вас угораздило, – посочувствовал я. – А на вид вы совсем даже бледнолицый! Да и фамилия… Хм! Н-н-да…
– Ну… где вы встретите сейчас носителя чистого этноса? – заоправдывался Звездорванцев. – Сейчас все так перемешалось… мгхм… хммм… монголы там, видите ли, триста лет, ага… Так что… А насчет фамилии – увы, мы не выбираем. Впрочем, давайте займемся делом.
Давайте, давайте, – согласился я и выдал: – Вы в курсе, что без своего адвоката я вам ничего не скажу? Там, на подходах к изолятору, должен где-то топтаться такой толстенький курчавый дедок – мой адвокат. Гольдман его фамилия.
– Ну, дорогой вы мой! – поморщился следователь. – Зачем же вам сразу заручаться протекцией такого маститого адвоката, уподобляясь каким-то рэкетирам? Мы будем разбираться по существу дела скрупулезно, дотошно, не упуская ни одной детали. С материалами предварительного следствия я ознакомился, прекрасно знаю…
– Вы не поняли! – перебил я. – Гольдман – адвокат, работающий на нашу фирму. Я сотрудник фирмы. Быть может, мы с вами беседуем в последний раз, достопочтимый Василий Хафи… тьфу! – короче, гражданин следователь, тащите сюда этого старого еврея, ежели желаете контактировать! Кстати, вы его видели или так – понаслышке знаете? А то я вам его опишу…
– Видел, – Звездорванцев замялся. – Ээээммм… дело в том, уважаемый Эммануил Всеволодович… знаете, Гольдман вчера вечером попал в автокатастрофу. Мммм… сейчас он лежит в реанимации…
– Что?! – Я вскочил и подался через стол к следователю: – Чего вы несете? Я вчера с ним разговаривал!
Следователь опасливо отодвинулся и покраснел. Рука его нашарила на столе черную кнопку звонка и зависла над ней, как кошка, изготовившаяся к прыжку.
– Но-но! Эмоции! – петушиным всхлипом выдал Звездорванцев. – Говорю вам – в реанимации… Вчера, между десятью и одиннадцатью часами вечера, его машина столкнулась с бульдозером, который на большой скорости…
– Бульдозер на большой скорости?! – Я скривился в ухмылке. – А каток асфальтный на большой скорости не пролетал?! С реактивным двигателем?! Вот уроды-то! Все куплено! От бля, а!
– Прекратите, – тихо попросил Звездорванцев, утирая внезапно вспотевший лоб. – Я никакого отношения к бульдозеру не имею. И вообще никакого отношения к адвокатам не имею – я из другой службы…
– Службы, службы! – передразнил я. – Знаем мы вашу службу! Не буду ничего показывать. Точка. – Я пристукнул кулаком по столу и для пущей убедительности продемонстрировал следователю кукиш: – Вот вам, а не показания!
– Ясно. – Звездорванцев тяжело вздохнул. – Имеете отвод?
– От каких вод? – удивился я. – Я секретарь-референт! Водами никогда в жизни не торговал! Ну, вы даете!
– Да нет, – досадливо нахмурился следователь, – если я вас не устраиваю, можете написать заявление – официальный отвод. Если причины отвода – веские, вашим делом будет заниматься другой следователь. А вам назначен адвокат Иноземцев – очень, знаете ли, опытный и авторитетный…
– Когда назначен? – живо поинтересовался я.
– Сегодня, естественно! – Следователь смутился.
