На другой же день, рано утром, все собрались на берегу озера в ожидании шлюпок, их крайне удивило, что Ниари также пожелал принять участие в прогулке. Но он так просил, что его наконец согласились взять с собой. При этом он с таким волнением смотрел на Лотию, что все стали думать, что, возможно в конце концов его сердце и смягчится. Когда Ниари садился в лодку, он имел какой-то странный, почти торжествующий вид.

Корсар ожидал своих гостей на палубе судна, и, когда они спустились в салон, корабль медленно опустился и, миновав подводный тоннель, вышел в залив, окруженный полукругом скал на берегу.

— Этот залив имеет какое-нибудь название? — спросила Оретт.

— К чему этот вопрос? — уклончиво ответил Джеймс.

— Потому что, если он никак не называется, я бы хотела предложить назвать его вашим именем.

— К несчастью, он уже получил более правильное название.

— Какое же?

Пак колебался, отвечать или нет.

— Опять тайна! — вскричал Лаваред с комическим отчаянием.

— Нет, это не тайна. Залив носит имя одного на моих сотрудников. Этот человек умел поддерживать меня, когда я ослабевал духом, и в знак благодарности я, не спросившись, назвал залив его именем. Теперь я боюсь, как бы он не обиделся на меня за мое молчание, — и он как бы невольно взглянул на Маудлин.

— Вы не могли сделать ничего дурного, сэр Джеймс, — проговорила девушка с необъяснимым смущением.

— Вы думаете? В таком случае я решаюсь сказать: залив называется «Силли-Маудлин».

Все захлопали в ладоши, одна только Маудлин опустила глаза. Но из-под полуопущенных ресниц она бросила на корсара взгляд, который не выражал неудовольствия.

— Западный мыс, — продолжал Джеймс, — носит имя лорда Грина, восточный называется мыс Джоан, друзья-утесы, защищающие вход в гавань, носят имена, которых я никогда не забуду: Лаваред, Робер, Лотия и Оретт.

Все были очень довольны такой любезностью, которую проявил хозяин так тонко, желая навеки сохранить воспоминание о их пребывании на Золотом острове, но Оретт заметила вопиющую несправедливость.

— Почему же тут нет вашего имени? — спросила она.

— Есть и мое. Глубокий пролив, единственный путь, по которому может пройти в бухту более или менее значительный корабль, назван моим именем.

— Как же он называется? — спросил Арман с тайной надеждой узнать имя своего таинственного хозяина.

По лицу Джеймса скользнула лукавая улыбка.

— Он называется пролив Триплекса, — отвечал он самым естественным тоном. — А вот мы как раз и входим в этот пролив. Не угодно ли вам взглянуть в люки? Я хочу обратить ваше внимание на систему защиты острова.

— Что это? — спросил Арман, уже смотревший в люк. — Вы провели здесь железную дорогу? Я вижу какие-то рельсы.

Действительно, на дне можно было ясно различить линию, напоминающую вполне железнодорожные пути.

— Вот это я и хотел вам показать, — сказал Джеймс.

— Но какое назначение имеют рельсы?

— Все сооружение имеет чисто оборонительный характер. Постройка его не представляла затруднений благодаря тому, что у моих людей есть усовершенствованные скафандры. Я имел в виду, по желанию, закрывать вход в пролив.

— Закрывать вход в пролив? — вскричал Арман.

— Да. Предположите, что в виду острова появляется какой-нибудь подозрительный корабль, и он не может пристать к берегу иначе, как пройдя через пролив, так как остров со всех сторон окружен неприступными рифами.

— Тогда судно, конечно, начнет искать проход, — нетерпеливо перебил его Арман.

— И не найдет его, — докончил за него Джеймс. — На чугунных тележках по рельсам передвигаются искусственные утесы, приводимые в движение электрическими машинами, которые я вам показывал в первый же день приезда на остров. Стоит только нажать несколько кнопок, как они задвигают проход, и залив превращается во внутреннее озеро, так что кораблю остается только удалиться. Если бы моя система была известна, то она могла бы защитить любой порт лучше всяких миноносцев, прибавил он с иронией.

Слушатели были положительно подавлены необычайной творческой силой этого корсара-инженера. Каждую минуту он им показывал какое-нибудь изобретение, которое могло бы изменить весь социальный строй цивилизованного мира.

Между тем судно миновало пролив и начало быстро погружаться.

— Скоро мы будем на дне? — спросил Робер.

— Через десять минут, — ответил Пак, — мы опустимся на глубину двух тысяч восьмисот метров. Я думаю, что нам пора надевать скафандры.

Все вышли из салона, и едва успели одеться, как судно коснулось дна. Они очутились на дне «ямы», отделяющей архипелаг Кука от архипелага Тонга.

Как известно, «ямами» географы называют значительные впадины, встречающиеся в Тихом океане, действительно ни одно море не представляет собой таких резких колебаний уровня дна. Таковы «ямы» Джеффрей и Томсон на юге и востоке Австралии, Газель вокруг острова Норфолка, Нэр, Челленджер около Каролинских и Марианских островов и многие другие. Они достигают семи тысяч миль глубины, а рядом с ними лот показывает не более тысячи метров. Мало того, во французской Полинезии (острова Таити, Тубуе, Гамбье, Маркизы) работа кораллов и вулканическая деятельность с поднятием дна уменьшили глубину до ста метров. Если это движение будет продолжаться, то не пройдет и ста лет, как под властью Франции окажется территория, которая больше Новой Голландии и Борнео, вместе взятых, и, следовательно, втрое превосходящая саму Францию.

В одну из таких ям и опустились теперь наши путешественники. Дверь была отодвинута, и они очутились в своих скафандрах под страшным давлением, которого они, однако, почти совсем не замечали.

Солнечный свет не доходит до такой глубины, и ввиду этого к каскам были привинчены электрические лампочки, приводимые в действие тем же аккумулятором. Прежде всего они испытывали крайнее удивление. Никогда не повидавшие своих кабинетов ученые с уверенностью утверждают, что уже на глубине восьмисот метров невозможна никакая растительность, а между тем несмотря на вчетверо большую глубину, все дно вокруг них было покрыто восхитительными растениями. Правда, это были уже не прежние водоросли, фукусы, варексы, гуэмоны, а что-то другое. Но это другое было восхитительно. Растения эти представляли собой студенистые образования различных цветов. При этом все они были прозрачны и, казалось, сделаны из драгоценных камней. При свете электрических ламп они отливали всеми цветами радуги. Невиданной формы животные скользили, как тени, между этими растениями. Они были такой же студенистой формации, как и растения, которыми они питались, другие же приближались к известным породам, но, разумеется, были в сотни раз сильнее, так как иначе не смогли бы вынести такого страшного давления. Но эти чудовища не обращали никакого внимания на путешественников.

— Однако ваши рыбы, должно быть, видали виды, — протелефонировал Джеймсу Лаваред. — Наше появление не произвело на них никакого впечатления.

— А вы не догадываетесь, почему?

— Нет.

— Причина этого равнодушия наши электрические лампы. Мои рыбы, как вы выразились, принимают нас за стерноптихидов.

При этом удивительном названии журналист всем телом повернулся к Джеймсу.

— Виноват. Как вы сказали?

— Стерноптихидов.

— Это что за звери?

— Это рыба, которую природа назначила для освещения морских глубин.

— Значит, вроде газовых фонарей?

— Лучше — электрических. Светоносные железы, которые они несут на голове, производят настоящий электрический луч.

— Неужели? И вы видели эти живые яблочковские фонари?

— Нет. Видя наш собственный свет, они или уплывают, или потухают.

— Но как же вы можете быть уверенным в их существовании и в их свойствах?

— В их существовании, потому что мне удавалось ловить их, а в их свойствах я убедился простым рассуждением, дело в том, что живущие в темноте животные все слепы, точнее, лишены органов зрения. Между тем все окружающие нас животные имеют глаза и, следовательно, должны знать свет. Солнечный свет сюда не доходит. Остается заключить, что рыбы, имеющие электрические железы, производят необходимый свет, заметьте, что и французские ученые, которым удалось выловить их с глубины четырех тысяч метров, пришли к одному со мной выводу.