Эти компании получали огромные прибыли, а чилийская экономика оставалась крайне зависимой от них. Поэтому многие чилийцы, особенно придерживавшиеся левых взглядов, активно выступали за национализацию шахт. А Соединенные Штаты оказывали серьезное давление на чилийское правительство с целью заставить его разогнать профсоюзы горняков и запретить Коммунистическую партию.

Застряв в ожидании машин среди голых, пустынных гор на полпути к шахте, Эрнесто и Альберто повстречали супружескую пару, вынужденную оставить свой дом. Мужчина был шахтером, только что вышедшим из тюрьмы, куда его посадили за участие в забастовке. Ему еще повезло, сказал он: другие его товарищи просто исчезли после ареста и, вполне возможно, убиты. Теперь ему как члену запрещенной Коммунистической партии не дают работу, и они с женой, оставив детей на попечение добросердечного соседа, вынуждены идти в глубь гор на шахту, где добывают серу. Там, объяснил их новый знакомый, условия работы настолько ужасны, что никому нет дела до твоих политических убеждений.

Перед ними во плоти и крови предстали самые настоящие жертвы капиталистической эксплуатации. Эрнесто и Альберто на время разделили с ними их жизнь: холод и голод, усталость и нищету. Но молодые аргентинцы путешествовали по собственной прихоти, а эти люди оказались на дороге потому, что подверглись преследованию за свои взгляды.

На следующее утро друзья остановили грузовик, ехавший в сторону Чуки, и попрощались со своими случайными знакомыми, которых ждала неведомая судьба. Их образ запал Эрнесто глубоко в сердце, и посещение шахты Чукикамата стало для него настоящим политическим событием. Он с презрением говорил об управляющих-американцах, которые нехотя позволили молодым людям осмотреть шахту — при условии, что они покинут ее как можно скорее, поскольку Чуки «не достопримечательность для туристов».

Им дали проводника-чилийца, который, хотя и был «верным псом хозяев-янки», за глаза честил их на чем свет стоит. Он рассказал о готовящейся забастовке: «Безмозглые гринго теряют на забастовке тысячи песо в день, а все из-за того что отказывают в грошовой надбавке бедным рабочим».

В Чили в это время разворачивалась жаркая кампания по выборам президента. Эрнесто и Альберто заметили, что большинство представителей рабочего класса, с которыми они общались на эту тему, высказывались в поддержку кандидата от правого крыла — бывшего диктатора генерала Карлоса Ибаньеса дель Кампо, отличавшегося, как и аргентинский президент Перон, склонностью к популистской риторике.

В своих «Путевых заметках» Эрнесто назвал политическую обстановку «неопределенной», но высказал некоторые предположения. Отметив отсутствие каких-либо шансов у кандидата от левых Сальвадора Альенде, Эрнесто предсказал победу Ибаньеса, выступавшего с антиамериканскими лозунгами о национализации шахт и проведении крупномасштабных социальных реформ.

На состоявшихся выборах Ибаньес был избран на пост президента, а Сальвадор Альенде пришел к финишу последним. Шахты, однако, не были национализированы при Ибаньесе, который вскоре стал просить у Международного валютного фонда денег на покрытие дефицита платежного баланса.

Жесткие антиинфляционные требования МВФ привели к массовым беспорядкам и последующей поляризации политических сил в стране. Господство американцев в экономической сфере сохранялось вплоть до 1970 г., когда Сальвадор Альенде оказался первым в Южном полушарии свободно избранным президентом-социалистом; одним из первых его шагов стала национализация шахт. Американское влияние в Чили, однако, не уменьшилось. Через три года правительство Альенде было свернуто военной хунтой при поддержке США.

После Чукикаматы друзья отправились в Перу и уже через два дня пересекли границу. Сидя в кузове среди молчаливых индейцев аймара, они ехали в направлении озера Титикака, расположенного на высоте пять тысяч метров над уровнем моря. Перед ними раскрывались красоты этой земли: древние акведуки инков, падающая каскадами вода, пронзающие облака снежные вершины Анд. Этот пейзаж наполнил сердце Эрнесто восторгом: «Перед нами — легендарная долина, которая остановилась в своем развитии уже много веков назад и которую сейчас дано видеть нам, счастливым смертным, до последней клетки пропитанным цивилизацией XX века».

Эйфория Эрнесто была недолгой. Во время остановки в индейском городке Тарата он во всей красе увидел последствия испанского завоевания: «Народ побежденных смотрит, как мы проходим по городским улицам. Взгляды индейцев кротки, почти пугливы и совершенно безразличны к внешнему миру. Такое ощущение, что некоторые из них живут только по привычке, от которой им никак не избавиться».

Они путешествовали по Андам еще несколько недель, и постоянное общение с представителями «народа побежденных», живущего на одном с ним континенте, произвело на Эрнесто сильное впечатление. Если в его собственной стране аборигены были практически уничтожены, растворившись в кипящем котле аргентинского общества с его миллионами эмигрантов из Европы, то здесь, в высокогорьях Перу, индейцы по-прежнему составляли заметное большинство, сохранявшее свою уникальную культуру, несмотря на приниженность и забитость.

Когда Эрнесто и Альберто садились в грузовики, их обычно приглашали в кабину к водителю. А в открытых кузовах сидели индейцы, в неизменных грязных пончо, вшивые и зловонные. Друзья, при всем их безденежье, прекрасно понимали, что находятся в привилегированном положении. Образованные белые люди, да еще из Аргентины, они были куда «выше уровнем», чем окружавшие их индейцы.

Если им требовались кров и еда, они всегда могли обратиться к перуанской Гражданской гвардии, местной полиции, участки которой имелись в любом городе. И гостям почти никогда не отказывали. В одном городке глава местной полиции даже воскликнул: «Как так? Неужели аргентинские доктора будут спать на улице только потому, что у них нет денег? Этого нельзя допустить», — и настоял на том, чтобы оплатить им номер в гостинице.

В Хулиаке друзья получили в баре бесплатную выпивку от пьяного сержанта полиции, который, решив продемонстрировать свое мастерство стрелка, изрешетил из револьвера стену. Когда владевшая баром индейская женщина побежала за помощью и вернулась со старшим по званию офицером, то Эрнесто и Альберто подтвердили версию своего благодетеля, заявившего, что никакой стрельбы не было. Это Альберто, сказали они, выпустил «шутиху». Отделавшись устным внушением, молодые люди свободно вышли из бара. Только пострадавшая индейская женщина возмущенно прокричала им в спину: «Эти аргентинцы везде как у себя дома!»

Перуанские индейцы не раз расспрашивали их о «чудесной стране Перона, где бедные имеют равные права с богатыми». Эрнесто и Альберто знали, что это не так, но, как врачи, вынужденные лгать обреченным на смерть пациентам, рассказывали слушателям то, что те желали услышать.

Живописный колониальный город Куско, построенный на развалинах древней столицы инков, вдохновил Эрнесто, и он испещрил страницы дневника заметками по поводу местной архитектуры и истории. Они с Альберто провели много часов в городском музее и библиотеке, чтобы получить более полное представление о загадочных сооружениях и культуре инков.

В Куско Альберто отправился в гости к врачу, с которым когда-то познакомился на одной конференции. Врач милостиво предоставил им в распоряжение свой «лендровер» с водителем, чтобы гости смогли посетить Священную долину инков, а также достал им бесплатные билеты на поезд до развалин Мачу-Пикчу.

Несколько часов друзья бродили по каменным развалинам, в горах, поросших настоящими джунглями. Затем они поиграли в футбол с деревенскими ребятами, «блеснув», по выражению Эрнесто, своим мастерством, и управляющий местной гостиницы предложил им ночлег. Правда, два дня спустя их попросили съехать, поскольку в Мачу-Пикчу прибыл целый автобус с американскими туристами, готовыми платить за постой.

Возвращаясь в Куско по проложенной через горы узкоколейке, Эрнесто увидел, что собой представляет вагон третьего класса, предназначенный специально для индейцев: примерно в таких вагонах в Аргентине перевозили скот.