Митрани показалось, что Гевара стал значительно более резким, чем в годы их юношеской дружбы. Его по-прежнему отличало чувство юмора, только теперь оно было куда более язвительным. Лишь во время третьей или четвертой встречи Митрани почувствовал, что может открыто поговорить с Че.

Он сказал Геваре о том, что Израиль хотел бы наладить отношения с Кубой, и Че одобрил эту идею. (День, когда Куба примет позицию СССР в поддержку Палестины, был еще далеко.) Затем Митрани затронул наиболее неприятную для себя тему: участие Че в карательных действиях. Он сказал, что никогда этого не поймет, ведь сам Гевара не кубинец и не пострадал от рук батистовцев. Откуда же эта ненависть и жажда возмездия? «Знаешь, — ответил Че, — в таких делах ты должен убить первым, чтобы не быть убитым».

Перед отъездом Митрани Че вручил ему одну из новеньких кубинских банкнот со своим автографом и три подписанных экземпляра «Партизанской войны»: для самого Митрани, для старого наставника Че в Мехико Саласара Маллена и для президента Лопеса Матеоса. Посвящение на книге, предназначавшейся Митрани, гласило: «Давиду с пожеланием снова встать на правильную дорогу».

26 июля, выступая в Орьенте, Фидель озвучил давнюю идею Че. Обращаясь к своим латиноамериканским соседям, он заявил, что, если они не улучшат условия жизни своих народов, «пример Кубы обратит все Анды в одну большую Сьерра-Маэстру». И пусть Фидель предупредил, что его высказывание не стоит воспринимать буквально, — символическим оно точно не было.

Принятие Фиделем плана «общеконтинентальной партизанской войны» в сочетании со скрытой угрозой Хрущева в адрес Вашингтона несказанно обрадовали Че. Через два дня, выступая перед делегатами I Латиноамериканского молодежного конгресса, он был эмоционален как никогда:

«Народ Кубы, который вы видите ныне, говорит вам, что, даже если против него будет объявлена ядерная война и он исчезнет с лица земли… он будет поистине счастлив, если каждый из вас, вернувшись к себе домой, сможет сказать:

"Вот и мы. Слова наши дышат влагой кубинских джунглей. Мы карабкались по Сьерра-Маэстра и видели рассвет, и сердца наши, и руки полны семян рассвета, и мы готовы посеять их в этой земле и защищать, пока они не взойдут".

И из всех братских стран Америки, и из нашей земли, если она останется живым примером всем, голос народов будет вторить вам вечно: "Да будет так: пусть же каждый уголок Америки обретает свободу!"»

Че говорил как человек, не имеющий ни малейших сомнений в правоте своего дела. Его слова звучали как литургия, как обращение в свою веру. Эрнесто Че Гевара, тридцати двух лет, стал верховным жрецом всемирной революции.

А среди слушателей легендарного Че было немало жадно внимавших его словам молодых людей левых взглядов со всех концов Западного полушария: от Чили до Пуэрто-Рико. Был там и Хакобо Арбенс, которому Че воздал должное, поблагодарив за «отважный пример», показанный им в Гватемале.

Выступая в конце августа перед студентами-медиками и работниками здравоохранения на тему «революционной медицины», Че дал им понять, что скоро Кубе предстоит вести «всенародную» партизанскую войну. Новое поколение кубинских врачей должно войти в состав революционного ополчения — «величайшего выражения народной солидарности» — и воплотить в жизнь «социальную медицину», чтобы защищать здоровье кубинцев, освобожденных революцией.

Че рассказал собравшимся о том, что когда он сам начинал изучать медицину, то хотел стать «знаменитым исследователем». Он «мечтал неустанно трудиться на благо человечества, но смотрел на это через призму личного успеха». И только после окончания университета и путешествий по Латинской Америке в нем, истерзанном «нищетой, голодом, болезнями», начала расти политическая сознательность. В Гватемале он начал думать над тем, как ему стать «революционным врачом», но гватемальский социалистический эксперимент потерпел крах. «Я осознал тогда один фундаментальный факт: чтобы быть революционным врачом или революционером вообще, для начала нужно, чтобы была сама революция. Отдельные усилия одного человека, вне зависимости от чистоты его идеалов, ничего не стоят. Чтобы быть полезным, нужно совершить революцию — такую, какую мы совершили на Кубе, где весь народ мобилизуется и учится пользоваться оружием и сражаться вместе. Кубинцы узнали цену оружию и народному единству».

Сущность революции состоит в устранении индивидуализма. «Индивидуализму… на Кубе места нет. Индивидуализм будущего должен выразиться во всецелом подчинении индивида абсолюту — общественной пользе».

В своей речи Че коснулся понятия «нового человека», над которым давно размышлял: «Как совместить индивидуальные усилия с нуждами общества? И вновь мы должны вспомнить, какова была жизнь каждого из нас, что каждый из нас делал и думал — будучи врачом или любым другим работником сферы здравоохранения — до революции. Мы должны сделать это со всей возможной критичностью. И мы заключим тогда, что почти всё, что мы думали и чувствовали в ту, прошедшую эпоху, следует "сдать в архив" и что необходимо создать человека нового типа. И если каждый из нас сам будет архитектором этого нового человеческого типа, то создание этого нового человека — который станет представителем новой Кубы — окажется куда более легким делом».

Через несколько дней после этого выступления Че встретился с Рене Дюмоном, французским экономистом-марксистом, который стремился помочь Кубе в тяжелый период перехода к социализму. После продолжительных поездок по стране Дюмон заключил, что одна из самых серьезных проблем, с которой сталкиваются недавно образованные сельхозкооперативы, состоит в том, что их работники не чувствуют себя собственниками. Он призвал Че подумать о том, чтобы оплачивать труд тех, кто работает дополнительно в несезонное время для поддержания жизнедеятельности кооперативов, так чтобы люди могли чувствовать себя их совладельцами.

Но Гевара, по словам Дюмона, «с гневом отверг» эту идею. Че доказывал, что не чувство собственника нужно прививать кубинцам, но чувство ответственности, и он обстоятельно объяснил французу, что имеет в виду.

Как пишет Дюмон, это было «представление о некоем идеальном социалисте, который не будет восприимчив к меркантильной стороне вещей, будет работать на общество, а не ради личной выгоды». «Че весьма критически относился к успехам Советского Союза в области индустриализации, где, как он выразился, каждый стремится перевыполнить план, но только для того, чтобы заработать больше денег. Гевара считал, что советский человек в действительности не является человеком нового типа, — он не находил в нем существенных отличий от янки. Он не хотел участвовать в сознательном создании на Кубе "второго американского общества"».

Как понял Дюмон, Че склонялся к идее «перешагивания через ступени» в социалистической трансформации Кубы и в прямом переходе от капитализма к коммунизму (примерно это пытался сделать в Китае Мао, когда в 1956 г. начал свой знаменитый «Большой скачок» с принудительной коллективизацией). «Короче говоря, Че шел впереди времени — мыслями он уже жил при коммунизме».

Тем временем в НСП также нарастало разочарование действиями Фиделя. При всех завоеваниях компартии начиная с января 1959 г. было ясно, что она все более становится подчиненной его единоличной воле. Теперь господство Кастро над партией было подтверждено Хрущевым, который в мае отправил ему еще одно личное послание, где говорилось, что Кремль «не рассматривает ни одну из партий как посредника» между собой и Фиделем. Таким образом, на Кубе установился вполне традиционный для Латинской Америки культ сильной личности, пусть даже и с коммунистической окраской.

Владелец и редактор «Боэмии», Мигель Анхель Кеведо, пережил настоящее крушение идеалов, особенно болезненное, если вспомнить, что всего годом ранее он сравнил Че не с кем иным, как с Христом; теперь же Кеведо закрыл свою газету и бежал из страны. Перед этим он обвинил Фиделя в придании Кубе позорного статуса «русского вассала».