- Ты себя понимаешь?.. На самом деле?.. Ты подумал?..

- На другом предприятии никто не станет меня терпеть.

- Это точно. Подожди, я позвоню жене, расскажу ей, вот уж она повеселится.

- Ты мог бы остаться, как акционер, имея пятнадцать процентов, как я сейчас. Таким

образом нужно было бы выкупить семьдесят процентов, несмотря на то, что я по уши увязну в долгах.

- Ты говоришь серьезно, ты на самом деле думал об этом?

- Ты знаешь, что у кладовщика есть дочь-даун?

- Только не говори мне, что ты делаешь это, потому что тебе жалко кладовщика.

- Кладовщик мне по барабану. Я делаю это, потому что идейка кажется мне

занимательной. Выкупить предприятие. Важно звучит. Быть предпринимателем, создавать рабочие места, поднимать страну, это придает твоей жизни смысл, а?

Хосе Мануэль подходит к двери и громко просит Хеновеву принести виски.

- Или, может, тебе кажется, что виски пить рано.

- Откуда Хеновева возьмет виски?

- У нее в столе есть бутылочка. Вот только льда у нас нет.

- С десятком служащих мы могли бы работать в последующие месяцы без потерь. С

девятью, поскольку я лишил бы себя оклада, и предприятие не выплачивало бы мне социальное обеспечение.

- Ты же мне сказал, что предприятие не смогло бы работать с меньшим количеством

рабочих.

- На самом деле иногда я говорю не то, что думаю. Мы должны уменьшить количество

материалов на складе, чтобы арендовать под склад меньшее помещение и иметь меньше простаивающих грузовиков с тем, чтобы немедленно реализовывать то, что поступает. Как на воздушных линиях. К слову сказать, они здорово экономят на том, что самолеты проводят мало времени на земле. Мы должны выработать план для того, чтобы наши поставщики привозили нам материалы прямо перед нашей доставкой. Тютелька в тютельку, как я это называю.

Входит Хеновева с подносом, на котором стоят два стакана с бутылкой. Она ставит

поднос на стол и не решается уйти, как будто ожидая объяснений.

- Нам нужно купить холодильник, – продолжаю я. – Если мы пристрастимся к виски в это

время, по крайней мере, нам будет нужен лед.

- Я не сказал “да”. Я тебя слушаю.

Хеновева все-таки вышла, хотя по ее коротеньким и медленным шажкам, едва заметно

повернутому телу, по слегка вытянутой шее было видно, что ей хотелось бы остаться и выяснить, зачем она принесла начальству виски, и почему они собираются выпить в половине одиннадцатого утра.

- Серьезно, – продолжаю я, – я готовлю план по финансам и логистике. Связи с

общественностью – твоя задача. Переговоры с поставщиками, замена тех, кто к нам не приспосабливается, привлечение клиентов. Мы должны осуществить переход к продукции с большой добавочной стоимостью. Больше кафеля, меньше кирпича. Больше стекла и меньше пластика. Чем дороже, тем лучше.

- Но, это увеличивает первоначальное вложение, а мы в кризисе.

- Кризис касается продукции низшего класса. Они приносят плохие и средние показатели

продаж. Потребление роскошной продукции во времена кризиса неизмеримо вырастает.

- Все это мы могли бы начать уже давно. Я провожу целый год, пытаясь улучшить

производительность.

- Все верно. Я был всего лишь администратором. Сейчас я начал думать, как компаньон.

- Ты и раньше был компаньоном.

- Немножко. Я не примеривал это на себя. Сейчас я вижу вещи, как капиталист.

- Ты клоун.

- Я говорю серьезно.

- Я подумаю, ладно? Я подумаю над этим, но, если я соглашусь, то на пятьдесят один

процент. Я не могу поверить в твою перемену. Преображение Святого Павла, да и только, – Хосе Мануэль неожиданно подмигивает мне. Он внимательно изучает меня, как оценивает картину эксперт, думающий, что это подделка. – Ты влюбился?

- Я всегда влюблен, не в одну, так в другую.

- Если это так, я немедленно продаю предприятие косовцам. Если судьба предприятия

зависит от твоей сентиментальной жизни и от твоего энтузиазма, спровоцированного твоим гормональным возбуждением, я не стану держать его ни секунды.

- Ее зовут Карина. Я влюбился в женщину, которую зовут Карина. Я и сам удивлен. Я не

знаю, находка ли она, та, о которой я сейчас сказал, или сотворение. Я сказал “я влюбился в Карину”, хотя обычным было для меня сказать “я встречаюсь с”, “у меня отношения с”, “я с”. Но как же здорово звучит “ я полюбил Карину”, хотя я точно не знаю, что это означает, и поэтому я не знаю, правда ли это.

Хосе Мануэль ставит стакан на поднос, берет бутылку, но, вместо того, чтобы плеснуть

немного виски, ставит бутылку на колени и несколько раз отвинчивает и завинчивает пробку. Наконец, он говорит:

- Нет, парень, нет. Я даже не мечтал.

- Знаешь, я встречался с кучей женщин, но никогда не стремился работать. И еще меньше

– брать на себя ответственность.

- Это правда. Но почему ты добиваешься таких высот сейчас. Ты мог бы подумать об этом

и раньше, – Хосе Мануэль встает, берет бутылку и стаканы, и я вынужден помочь ему открыть дверь. Он встряхивает головой, как озабоченный отец. – Ладно, подготовь мне отчеты, и мы поговорим, – с видимой неохотой разрешает он, – но косовцам я скажу, что мы собираемся продавать предприятие. Я не собираюсь ничего менять за ночь из-за твоей прихоти.

Это вранье, он уже все изменил. Он уже строит планы и придумывает, как бы сохранить

предприятие, цепляется за него. Он так быстро соглашается обдумать мое предложение, что я невольно задаю себе вопрос, а хотел ли он на самом деле продавать предприятие и не устроил ли спектакль, чтобы заставить меня отреагировать.

После нашего с Хосе Мануэлем разговора я спускаюсь на склад. Поначалу он кажется мне

пустым и безлюдным. Я не вижу в помещении ни одного рабочего, толкающего ручную тележку, нет и разгруженных грузовиков. Хосе Мануэль уволил румын, принятых на работу совсем недавно, но остальные должны были бы ходить где-то поблизости, теряя время, как и я. Из складской конторы доносится все время повторяющаяся, однообразная электронная музыка. Внутри конторы находятся кладовщик и несколько рабочих, но не все. Не знаю, что они здесь делали, вероятно, ничего. Несколько человек сидели вокруг небольшого металлического письменного стола, другие стояли около радио, как в сценах фильмов, где какая-нибудь семья слушает по радио сводку о продвижении вперед войск союзников. Но здесь радио цифровое и звучит дискотечная музыка.

- Больше он никого не уволит, – говорю я им. Вместо того, чтобы повернуться ко мне, они

поворачиваются к кладовщику. Тот поднимает взгляд, но, похоже, не находит в моем лице ничего интересного. Он роется в коробке и достает оттуда что-то, завернутое в фольгу. Он опять в своей всегдашней бейсболке, скрывающей плешь. На лице, как обычно, наполовину скучающее, наполовину раздраженное выражение человека, не желающего беспокоиться из-за самозванцев.

- И кто это говорит?

Он проводит рукой по лбу, как будто только что совершил неимоверное усилие. Он не

ко времени пожимает плечами, и двое эквадорцев подражают ему.

- Я. Мы собираемся преобразовать предприятие, а не продавать его.

- И ты нас просишь, чтобы мы старались, из кожи вон лезли, потому что это наш общий

корабль, и, если он потонет, потонут все. Потому что это наше предприятие, и мы образуем одну большую семью.

Кладовщик по-хозяйски разворачивает бутерброд с колбасой и разглядывает его

несколько секунд перед тем, как поднести ко рту. Он откусил от бутерброда кусок, достойный сказочного великана. Из тех, которые в одной руке держат болтающего ногами ребенка, а в другой – вырванное с корнями дерево, одним махом перешагивая гору. Он продолжает разглядывать остаток бутерброда, а поверх него и меня.

- Нет, я только хотел сообщить вам.

- И ты собираешься принять обратно тех, кого вы уволили, – бурчит кладовщик.

- Они – жертвы системы.

Он улыбается мне набитым ртом, с трудом проглатывая пережеванную пищу.