- Я хотел сообщить тебе хорошую новость.

- О том, что у нее не было кошек? Что жена обманывала меня? Благодарю покорно.

- Нет, совсем другое.

Он ничего не понимает, достает из кармана резинку и стягивает волосы в конский хвост.

Он тянет время.

- Давай, только если новость хорошая, с меня хватит бед.

- Отличная. Клара не покончила с собой. Это был несчастный случай. Ты не имел к нему

никакого отношения.

- Черт, уже лучше. Уф-ф-ф, посмотреть только, ведь говорил же я себе, что этого не могло

быть, что, в любом случае, моей вины не было, это было только ее решение. Только она представлялась мне настолько отчаявшейся, что захотела врезаться в дерево. Знаешь, парень, это такое безутешное горе, у меня слезы сами текли при мысли о том, что эта нежная, веселая девушка хотела разбиться на скорости сто километров в час, хотела, чтобы ее тело оказалось зажатым среди груды железа. Ты меня понимаешь? Вот, в конечном счете, все так и вышло, хотя это не одно и то же, потому что аварии случаются, и она, пожалуй, даже не поняла всего, у нее не было времени на раздумья… Но, откуда ты знаешь, кто тебе это сказал?

- Ее сестра.

- Блин, опять сестра. Откуда она знает?

- Клара оставила записку.

- Записку человек оставляет, когда заканчивает жизнь самоубийством. Ты не напишешь на

листочке “не волнуйся, дорогой, сегодня я не брошусь с моста.”

- Была записка ее мужу. В ней говорилось, что она собирается уйти от него.

- Я в это не верю. Сегодня никто не оставляет записки. Шлют сообщения на электронку

или СМС. Как ты думаешь, в каком веке мы живем? Ты еще скажи, что она написала гусиным пером.

- Я рассказываю тебе нечто важное.

- А мне уже ничего не важно. Оглянись вокруг. Тебе кажется, что для меня что-то имеет

значение?

- Так ты хочешь знать, что она написала или нет?

- Как будто теперь уже не все равно. Ладно, валяй, скажи, что она написала?

- Это не дословно. Я скажу тебе по памяти то, что мне сказала Карина.

- У тебя стакан пустой. Налей себе еще. А я собираюсь пойти лечь в кровать. Я умираю от

усталости.

- Клара не покончила с собой. Ты меня слышишь?

- Как не слышать. Ты сказал мне это три раза. Или два. Я ужасно рад, просто куча радости.

Только, знаешь, иди домой. Я больше не могу.

- В записке она сообщила Алехандро, что бросила его. И, хотя она его очень любила,

остаться с ним, было бы все равно, что предать.

- Это она, моя Кларита.

- Потому что она была не такой женщиной, какую он знал, она была другой.

- Еще бы, разумеется.

- И, сама того не понимая, любила Самуэля.

- Меня.

- Тебя. И собиралась тебя ждать, хоть ты и сказал ей, что не хочешь жить с ней. Но, она

любила и должна была быть верна своим желаниям, а не разуму.

- Это она, моя Клара, – говорит он и снова повторяет, – это она, моя Клара.

- Она оставила записку, а потом ушла из дома. Села в машину и поехала, хотя мы и не

знаем, куда. Мы знаем только, что это было не самоубийство, потому что она собиралась ждать тебя. Ждать, когда ты захочешь жить с ней.

- Просто сериал, – говорит он, но звучит это слегка фальшиво, а сам Самуэль остается

сидеть с открытым ртом. Сейчас я обращаю внимание на какие-то беловатые пятна вокруг уголков его губ. А замечаю я их потому, что он несколько раз очень медленно облизывается, но пятна так и остаются там. Он тянет время. Сначала подыскивает точную фразу, которой подвел бы итог тому, что только что услышал. Сейчас в глубине его, в общем-то, усталых глаз заметно значительное оживление. Не знаю почему, я думаю о звездных картинах. Как в ускоренной съемке перед моими глазами быстро проносятся в головокружительном движении звезды и планеты, расширяется вселенная. “Вау, – сказал бы он, увидев это, – какой “лимончик²²””. Но, может быть, в его глазах скрывается всего лишь пустота, неспособность обдумать и произнести одну-единсвенную фразу. Он тянет время. Не знаю, сколько времени я стою здесь, с любопытством ученого наблюдая за его неподвижностью. Это, как эксперимент, который вот-вот подтвердит теорию, разрабатываемую уже много лет.

- Она на самом деле собиралась ждать меня? – спрашивает он, наконец. – Она ушла от

Алехандро из-за меня? Чувак, Клара собиралась все бросить, потому что любила меня. И сейчас она могла бы…

Я сажусь.

- Верно.

- Если бы она не погибла, мы были бы вместе. Че-е-ерт, она собиралась ждать меня. Я был

ее мечтой. Я, понимаешь, парень, я. Я.

Он валится на диван и, лежа на боку, яростно лупит по ножкам стола, как ребенок.

Бутылка и стаканы падают. Я не шевелюсь, чтобы увернуться от брызгающего на меня вина. Вино растекается по стеклу, а затем и по полу. Самуэль трет глаза кулаками, как сонный ребенок. Я сижу и жду, пока он что-то невразумительно бормочет себе под нос. Время от времени он ударяет ногой в сторону ножки стола, но теперь он попадает только в воздух. Наконец-то он снова садится и трет лицо руками.

- Оставь меня одного, ладно?

Перед тем как уйти, я кладу руку ему на плечо. Самуэль с раздражением сбрасывает мою

руку с плеча. Я оставляю Самуэля где-то там. Того, другого Самуэля, теперь мысленно представляющего себе, какой могла бы быть его жизнь. Самуэля, который тогда перетасовал и отверг, я это знаю, все возможности, которые теперь уже никогда не утвердить.

²² “лимон” – доза ЛСД, на русском сленге наркоманов одно из названий “лимон”

Глава 26

Я вхожу в кабинет Хосе Мануэля без стука, как входит ко мне он, и усаживаюсь на

кожаный диван. Он не отрывает взгляд от монитора.

- Я заболел, поэтому и не пришел.

- Никто и не заметил твоего отсутствия. Скорее всего, мы уже просто привыкли.

- У меня был тяжелый период.

- И у меня. И у компании. Ты знаешь, что это такое, согласовывать все одному, без

администратора. Ах да, тебе же все равно. Ты делаешь то, что тебе хочется, не беспокоясь о других. Я пашу здесь целыми днями…

- Мы похожи на мужа и жену.

- Ты знаешь, что косовцы снизили цену на пятнадцать процентов? Они говорят, что

предприятие находится в худшем состоянии, чем мы их уверяем.

- Они правы. На складе много материалов, стоимость которых мы посчитали по

рыночным ценам, но они не продаются.

- Спасибо, что предупредил. – Он встает со своего директорского вращающегося

кожаного кресла с высокой бордовой спинкой, которое кряхтит и скрипит, когда Хосе Мануэль ездит на нем, как в фильме Жака Тати. Он подходит и садится на диван рядом со мной, а я предаюсь своему любимому занятию, соскребанию ногтем чешуек с кожаной обивки дивана.

- А если я куплю предприятие? – Я ожидал жаркой реакции, его натянутой улыбочки,

чередования проклятий, сопений, выходов из себя, притворной, фиглярской недоверчивости.

- Я уволил пятерых. Пятерых из пятнадцати, но косовцы говорят, что еще двое лишние.

- А что думает Хеновева?

- Она даже не знает.

- А что думаю я?

- Не знаю, поскольку, будучи таким умным, ты приносишь мало пользы.

- У нас самая большая выслуга лет и самые высокие оклады. Они хотят, чтобы наши

увольнения оплачивал ты.

- Думаю, тебе все равно. Если мы продадим, то ты не останешься.

- Этого они не знают. Того, что им не пришлось бы увольнять меня.

- То есть, увольняя тебя, я оказываю тебе услугу. Так я не собираюсь этого делать.

- А если я куплю у тебя предприятие?

- Не парь мозги, Самуэль, не беси меня.

- Ты сказал грубость.

- Я могу послать тебя в задницу.

- У меня идея купить предприятие, а не в задницу идти.

Вот теперь Хосе Мануэль принимается хохотать по-настоящему, он буквально трясется от

смеха, отрицательно качая головой, будто не веря своему столь бурному веселью.