- Не вся.

- Ну, часть. И мы существуем не для того, чтобы швыряться деньгами.

- Это можно исправить.

- Да уж, но я уверен, что они поторопились одобрить смету, и это торговый документ. Если

захотят, они могут подать на нас в суд за невыполнение контракта.

- Это ошибка, черт возьми, не преувеличивай.

- Вот и исправь ее. У тебя один день, чтобы исправить, сегодня. Сначала позвони им,

извинись и пошли новую смету по факсу. Так не может продолжаться. Что с тобой происходит? По правде говоря, я подумываю купить твою долю, ты потерял к делу интерес. Если бы ты был служащим, я бы подумал, что фирма тебе безразлична, но ведь ты совладелец, черт тебя побери!

И тогда я почувствовал, как же я на самом деле устал. Не только из-за бессонной ночи,

похмелья, не потому, что сегодня пятница. Я устал возиться с бумагами, от того, что я служащий и одновременно акционер, от образа серьезного, респектабельного человека, каким я никогда не хотел быть. В равной мере я устал и от друзей, которые вдруг становятся подозрительно похожими на своих родителей, словно они были теми чужеземными похитителями тел, которые жили в северо-американском городке и знакомились со своими жертвами. Эти жертвы продолжали казаться самими собой, но на самом деле подчинялись извращенной воле других⁵.

Ничего не отвечая Хосе Мануэлю, я подошел к нему и уселся на кожаный диван, слишком

блеклый для офиса процветающей фирмы. У меня не было ни малейшего желания вступать с ним в новый спор по поводу стремления и настойчивости, необходимых, чтобы в будущем получить прибыль, по поводу взаимного доверия и положительной энергетики, о которых Хосе Мануэль почерпнул сведения в книгах по самообразованию для предпринимателей.

- Завтра я еду на похороны, – сказал я Хосе Мануэлю, соскребая ногтем чешуйки с дивана.

- На похороны? Кто-то близкий?

- Да, очень.

Хосе Мануэль порывисто шагнул к дивану, желая выразить соболезнования, возможно,

простым пожатием руки, но развернулся и сел за свой стол.

- Парень, почему ты ничего мне не сказал? Мы – компаньоны, но, также и друзья. Мать

или…?

- Нет, подруга. Одна очень близкая подруга.

- Та, с которой ты ездил в прошлом году?

- Хулия? Нет, о ней я уже давно ничего не знаю. Другая. Ты ее не знаешь. Ее звали Клара.

- Ну да, ты никогда даже не упоминал о ней. Да, жена говорила мне о том, что она не

верит в то, что ты всегда один.

- Как видишь, она была права.

- Ты никогда ни о чем не рассказываешь. Она умерла? Она была молодой? Черт, какая

глупость, конечно же, она была молодой.

- Несчастный случай. Она объезжала пешехода. Когда мы ездили на машине, за рулем

всегда была она, и каждый раз мы спорили о том, что она тормозила, чтобы не сбить голубя, или кошку. Я говорил ей, что она подвергает опасности нашу жизнь из-за какой-то твари. Но она отвечала, что не могла просто наехать на животное, не попытавшись его объехать. В этот раз оказался человек. Она его объезжала и вылетела с шоссе. А тот спасся.

- Давай, иди домой, смету я возьму на себя. Теперь я понимаю твою невнимательность.

Мог бы и рассказать мне об этом, взять выходной.

- Мы разошлись, и я не думал, что меня это так заденет. Но, сейчас я понимаю, до какой

степени мне ее не хватает. Теперь, когда ее и вправду нет.

Эта фраза получилась такой мелодраматичной, что у меня ком в горле застрял. Я так

потрясен, так растерян. Я никогда не плел интриг, никогда не сочинял настолько идиотских историй, чтобы меня освободили от работы. А самое глупое то, что я в смятении из-за невосполнимой потери, которую только что сочинил.

- В котором часу похороны?

- В одиннадцать.

- Хочешь, я поеду с тобой?

- Не знаю, ехать ли. Ее будут кремировать. Эта мысль кажется мне невыносимой.

- Ты должен поехать. Передай мне дела. Будет только хуже, если тебя там не будет. Надо

попрощаться с ней, чтобы закрыть эту главу. Все дела требуют окончательного завершения. Я позвоню тебе в полдень, и ты все мне расскажешь. Идет?

- Я сам тебе позвоню. Я пойду домой. Мне жаль, что так вышло, со сметой, я имею в виду.

- Не переживай. Мы все уладим. Я попрошу Хеновеву внести коррективы. Это несложно.

⁵ Здесь намекается на серию книг Энн Райс о вампирах

Глава 3

Выйдя из кабинета, я спускаюсь на склад безо всякой на то причины. Я прохожу через него, не задерживаясь среди огромных стеллажей с кафелем, ширмами, унитазами, ванными. Я предпочитаю материалы, уложенные штабелями снаружи: мешки с гравием, цементом, песком, армированные бетонные балки, блоки. Я частенько прогуливаюсь среди кучи этих материалов, которые единожды использованные, теряются из виду. Из них возводят города, но потом почти никто не сознает их существования. А мне доставляет удовольствие затеряться среди кирпичных штабелей и гор песка не только потому, что это один из способов улизнуть от работы, но и потому, что это создает впечатление того, что ты приносишь какую-то пользу. И еще эти материалы сами по себе приближают меня к работе. Они незыблемы и постоянны. В них нет переменчивости чисел, которые, хотя и имеют отношение к конкретным вещам и их накоплению, но во время подсчетов, отходят от реальности и приобретают совершенство абстракции. У этих материалов имеются свои недостатки – выступающие углы, неровная, будто сморщенная, поверхность, на которой собирается пыль. Я провожу рукой по поверхности кирпичей и блоков, погружаю пальцы в гальку, или песок, как в детстве засовывал руку в мешок с фасолью, или рассыпал ее по столу. Осязание возвращает меня к реальности мира, я отдаляюсь от школы, где мне только и говорили о том дальнем, с чем невозможно столкнуться, что не имеет ни запаха, ни вкуса, ни плотности. В детстве я хотел быть земледельцем. Я представлял себя едущим на тракторе. Мое тело трясется в такт содроганиям мотора. Солнце отражается на капоте, заставляя меня щуриться. Я наслаждаюсь запахом солярки и зерна. Не могу вспомнить, как я, будучи подростком, решил учиться на факультете управления предприятием. Если бы я мог, то вернулся бы назад, в то время, чтобы выдернуть этого юнца из оцепенения, в котором он пребывал в те дни. Он плыл по жизни безразлично, как сомнамбула, как потерпевший кораблекрушение, потерявший надежду увидеть землю или быть спасенным каким-нибудь кораблем. Я мягко встряхнул бы его и сказал: “Эй, не совершай эту ошибку, точно говорю, ты об этом пожалеешь”. Я уверен, что он пожал бы плечами, тряхнул головой, откидывая назад прямую челку, и улыбнулся так, словно не понял только что рассказанного анекдота.

- Могу я Вам чем-то помочь?

Кладовщик осматривает свои владения, как цербер, у которого вместо трех голов – одна, такая огромная, что тут же наводит на мысли о какой-то болезни с детства и о каком-то скрываемом дефекте. Он всегда носит бейсболку с аббревиатурой какой-то команды, или же фирмы. Ему не нравится, что я нахожусь здесь. У него ярко выражено классовое сознание. Если кто-то из людей повыше рангом и принадлежащих другому классу, чьи руки не знают мозолей, трещин, жирных пятен и пыли, задает ему вопрос о материале или сроках поставки, он всегда отвечает сердито. Своим недовольным ответом он хочет указать этим людям, не знающим большего физического усилия, чем занятие спортом для поддержания формы, что ему лучше известно, как управлять кампанией, как распланировать доставку и поступление материалов, потому что он научился этому на собственном опыте в процессе работы, а не как мы, в аудитории. Мы все выскочки и самозванцы, нас нет на работе, и только он один поддерживает трудолюбие рабочих.

- Нет, Вы не можете мне помочь. Я только смотрю.

- Смотрите.

Хотелось бы мне стать его другом, бродить вместе с ним среди громадных стеллажей и обсуждать качество того или иного изделия, безответственность поставщиков и сложности с транспортом. Мне хотелось бы молча выкурить с ним по сигаретке, разглядывая склад, как каменщик, только что закончивший возводить стену и искренне гордящийся хорошо выполненной работой, не требующей ни оправданий, ни объяснений. На самом деле, в жизни он вежливый, очень обходительный мужик, хотя и хитрит подобным образом, чтобы заставить меня чувствовать себя здесь туристом, который сначала сфотографирует какого-нибудь мальчишку-оборванца, а потом дает ему несколько монеток, чтобы избавиться от угрызений совести за то, что другие прозябают в нищете. Иногда издалека я вижу, как он перешучивается с водителем автопогрузчика – румыном, едва говорящим по-испански, или с группой поляков, которых легко представить грузчиками в туманном, промозглом порту, и которые здесь, непонятно зачем, перетаскивают материалы с места на место. Пожалуй, они, как и я, только создают видимость работы. Однажды я увидел кладовщика в окружении эквадорцев. Он нес на плечах одного из них, как Святой Христофор, с растрескавшимися от цемента руками, пробираясь через толпу шумных правоверных. Он говорит на всех языках, кроме моего, уживается со всеми, кроме классовых врагов.