Без четверти десять. Бритта стоит в «Ласточкином гнезде» перед зеркалом. Каждый вечер она закручивает на бигуди свои белокурые волосы.

Рената лежит в постели. Она пытается читать, но никак не может сосредоточиться.

— Слушай, Бритта, — говорит она, поднимая глаза от книги, — что с твоей брошкой? Тебе её всё ещё не вернули?

— Конечно, нет. Да я и не жду. Я сразу сказала, что брошку кто-то украл. Но фрейлейн Стефани считает, что в нашем интернате живут одни только ангелы. — Бритта корчит насмешливую гримасу.

Рената опускает книгу. «С Али-бабой решительно ничего не поделаешь, — разочарованно думает она. — А жаль! Завтра утром мне придётся рассказать обо всём фрейлейн Стефани. Молчать дальше я не имею права».

…Али-баба лежит в постели. В комнате темно. Карл Великий и Заноза заснули, спящий Факир сопит, как паровоз.

Али-баба прислушивается. Полчаса он ещё подождёт, потом встанет и отнесёт брошку Бритте. Только бы ему не уснуть! Чтобы скоротать время, он принимается считать до тысячи.

— Один, два, три, четыре… — медленно произносит он.

Но, досчитав до пятисот тридцати шести, Али-баба замолкает. Хватит! Его терпение иссякло. К чему ждать? В интернате всё тихо. Под шкафчиком Занозы скребётся мышь. Наверно, та же самая мышь, которая четыре дня назад прогрызла войлочные туфли Факира.

Али-баба встаёт. Бесшумно подняться с его кровати — это фокус. Движения должны быть такими медленными, как в кино при замедленной съёмке. Стоит только неосторожно пошевельнуться, как кровать начинает скрипеть… Босой, в одной ночной рубахе, Али-баба выходит из комнаты, держа брошку в левой руке. Ему удалось тихо отворить дверь и так же бесшумно закрыть её за собой. В коридоре прохладно. От босых ног холод пробирается всё выше. Али-баба дрожит. Его тело покрывается гусиной кожей. Он прислушивается. Рядом с ним, в шестой комнате, говорит во сне Повидло. Ему снится конюшня, куда его послали на днях проходить двухнедельную практику. Во сне Повидло погоняет лошадей. Сперва он кричит: «Но-но!» Потом тихо бурчит себе под нос: «Тпру, Петер! Тпру!»

Али-баба крадётся дальше. На лестнице горит ночник. Али-баба осторожно ставит ногу на нижнюю ступеньку, потом на следующую. Так он поднимается всё выше. Проклятье! Деревянная лестница вдруг заскрипела. От страха у Али-бабы стынет кровь в жилах.

Надо подождать!

Проходит несколько секунд. Всё вокруг тихо. Можно двигаться дальше. Али-баба встал на цыпочки. Лестница продолжает отвратительно скрипеть. Можно подумать, что она вот-вот обвалится. «Фу-ты ну-ты!» — Али-баба в отчаянии останавливается. Его пальцы судорожно сжимают брошку. Он втихомолку считает, сколько ступенек ему ещё осталось пройти. Только бы никто не проснулся!

…Инга Стефани ещё не ложилась. Она сидит в своей комнате. На столе перед ней письмо, присланное учреждением, которому подчиняется интернат.

«… К своему удивлению, мы должны отметить, что, несмотря на наши неоднократные напоминания, вы до сих пор не заполнили и не отослали нам анкету, необходимую для зачисления вас на курсы воспитателей.

Инга Стефани опустила голову на руки. Какое решение ей принять? Поступить ли ей на курсы и стать воспитательницей или вернуться на завод?

Она бы стала воспитательницей, если бы людей можно было лепить так, как скульптор лепит свои фигуры. По, к сожалению…

Она поднимает голову. Кажется, скрипнула лестница. Странно! Что это за лунатик бродит по ночам? Инга Стефани накидывает себе на плечи вязаную кофточку. «Нет ни минуты покоя, даже в такой поздний час!» — сердито думает она, выходя из комнаты.

Внимание! Кто-то идёт. В испуге Али-баба хватается одной рукой за перила, другой он прижимает к себе брошку. Он слышит, как Инга Стефани поднимается по лестнице. Боже, куда ему деваться? Возвращаться к себе в комнату уже поздно — по дороге он обязательно налетит на заведующую. Подняться наверх? Нет. У девушек не спрячешься. Выйдет ужасный скандал. Проклятие! Как бы ему хотелось стать невидимкой…

Но Инга Стефани уже стоит перед ним.

— Это ты, Хорст Эппке?

Она удивлённо его разглядывает.

Али-баба внезапно начинает качаться. «Притворюсь-ка я пьяным…» — думает он. Ничего другого, более умного, не приходит ему в голову.

— Добрый де-ень, фрейлейн Стефани! — лепечет Али-баба, изменив голос. — Я хочу… — Он запинается и неестественно закатывает глаза. — Я… хо-чу в кровать. Икк… Ик… Вы не видели мою кровать? Я… ик… заблу-дился… Я хотел… ик… выйти. Фу-ты ну-ты! Почему лестница качается? От ветра, что ли? — И он с идиотским видом садится на ступеньки.

Инга Стефани в ярости. Али-баба прекрасно играет свою роль. Он и впрямь кажется пьяным.

— Ты опять напился? Как тебе только не стыдно! — говорит она возмущённо.

— Фрейлейн Сте-фа-ни… ик… не ругайтесь. У меня замёрзли ноги, и тут я ре-шил выпить маленькую бутылочку ликёра. «Чёр… чёрной Иоганны».

Али-баба снова встаёт. Он качается, как былинка на ветру. Заведующая крепко держит его за ворот ночной рубашки.

— Ещё не хватает только, чтобы ты свалился с лестницы! — говорит рассерженная Инга Стефани. — Иди в постель. Пошли! Пошли!..

Она ведёт Али-бабу вниз по лестнице.

— Осторожно, не шуми. С тобой всегда одни неприятности! Напиваешься, как бродяга. Тьфу, чёрт! Но теперь тебе уже не долго быть в интернате; об этом я позабочусь. Чаша моего терпения переполнилась. Всё должно иметь свой конец. Ну вот, иди теперь.

Они стоят у дверей комнаты номер семь. Только теперь Али-баба наконец понял, что он натворил.

— Фрейлейн Стефани…

Он вдруг перестаёт качаться и говорит совершенно нормально.

— Фрейлейн Стефани, — повторяет он испуганно. Но заведующая больше не хочет с ним разговаривать.

— Иди в постель. Ты что, не слышишь, Хорст Эппке? — кричит она. — Завтра утром, когда проспишься, тогда и поговорим.

Оставив грешника в коридоре, Инга Стефани уходит. «Вот что получается, когда хочешь быть доброй и снисходительной, — думает она с горечью. — Нет, всё это бесполезно. Мне надо покончить с интернатом. Я не буду поступать на курсы и снова вернусь на завод. Зачем портить себе нервы из-за каких-то глупых мальчишек? У меня есть специальность. Я могу заработать себе на жизнь».

Али-баба прокрался к себе в постель и, словно зверёк в нору, с головой залез под шерстяное одеяло. «Ну и заварил же я кашу!» Такая дурацкая история могла случиться только с ним. Он просто остолоп. Он испортил всё, буквально всё. И как только ему могла прийти в голову эта идиотская идея — разыграть пьяного! Какое безумие! Теперь его в два счёта выкинут из интерната. Проваливай, да и всё тут. А куда ему деться? Али-баба мрачно задумывается. «Лучше всего повеситься, — решает он. — Мертвецам не нужна крыша над головой. И Старик тогда уж не сможет грабить меня. Всплакнёт ли хотя бы мать на моей могиле? Здесь, в интернате, обо мне никто не пожалеет». Он рисовал себе картину своих собственных похорон до тех пор, пока незаметно не заснул.

Уже на следующее утро Али-баба решил больше не думать о смерти. Он встал точно по звонку и во время умывания даже снял с себя ночную рубашку, чтобы не давать ни малейшего повода для замечаний. Потом он первый побежал в столовую, держа брошку в кармане. «Я расскажу обо всём Ренате ещё за завтраком, — решил он. — Рената дружит с Бриттой, Я попрошу Ренату вернуть ей брошку. Может быть, она мне поможет…» Рената была его последней надеждой. Ей он доверял. Ему достаточно было вспомнить о записке, которую Рената прикрепила к брошке. Всякая другая девушка уже давно бы наябедничала. Но Рената не такая. Она понимает больше других. «Если мне повезёт, она, быть может, даже замолвит за меня словечко», — надеялся Али-баба. За завтраком он сидел словно на раскалённых углях и даже не притронулся к еде.

Рената долго не появлялась в столовой. Её стакан для чистки зубов упал с полочки и разбился. Девушке пришлось подбирать осколки. В столовую Рената явилась только в десять минут седьмого, уже в рабочем костюме — в спортивной куртке и косынке на голове.