— Я вовсе не увиливаю. Ты не имеешь права так говорить. Это низко! Я изменила своё мнение. Пожалуйста, не мешайте мне говорить…

Юноши зашумели пуще прежнего.

— Ребята, успокойтесь! — закричал Заноза. — Она разглядела хорошие стороны Али-бабы. Это даже интересно.

Рената рассказывает о том, что она видела в воскресенье. В столовой стало тихо. Она хорошая рассказчица. Даже самые рьяные крикуны и те замолчали. Рената описывает, как Али-баба помогал больной корове.

Али-баба сгорает от стыда. Рената единственная из всех заступилась за него.

— Так! Ну, а теперь можете снова надо мной смеяться! — Рената окончила свою речь и обращается к юношам, но после её слов в комнате стало поразительно тихо.

Заноза пошептался с Факиром. Тот кивнул головой и заговорил о чём-то со своим соседом.

— Фрейлейн Стефани, дайте нам обратно нашу резолюцию, — сказал Заноза. — Мы не хотим, чтобы вы считали нас несправедливыми. Мы попытаемся ещё раз повлиять на Али-бабу. Пусть это будет наша последняя попытка…

Оробевший Али-баба боится пошевельнуться. Мысленно он уже упаковал все свои нехитрые пожитки в старую картонку. Он ещё не вполне осознал, что беда так счастливо миновала. Его спасла Рената. Именно Рената, и никто другой.

Слово взяла Инга Стефани.

Али-баба почти не слышал, что она говорила… За проступок, грубо нарушающий правила внутреннего распорядка интерната, Хорст Эппке должен дополнительно дежурить и лишается выходного дня.

«Я остаюсь в интернате! — радуется Али-баба. — Но если бы мне не помогла Рената, я бы пропал. Куда бы я делся? Домой меня больше не затащишь… Да, она меня спасла. А я чуть было не выбил ей глаз».

— Хорст Эппке!

Али-баба вздрогнул.

Инга Стефани заметила, что он витает где-то в облаках, и внезапно подошла к нему.

— Ты что, заснул? Мы тут за тебя волнуемся, а ты о чём-то грезишь, как будто всё это тебя меньше всего касается! Разве тебе нечего сказать?

— Я… я… очень рад, — говорит Али-баба.

В его тёмных глазах блестят слёзы.

После всех треволнений последних дней Али-баба чувствовал себя совершенно разбитым. Он плохо выглядел. Его лицо побледнело. Под глазами появились синяки. Уже с утра Али-бабе казалось, что всё его тело налито свинцом. Он мало ел, не ссорился с ребятами, был непривычно молчалив и даже не играл в кости, в свою любимую игру «Человек, не сердись». Сразу же после ужина он ложился в постель.

В интернате скоро заметили перемену, происшедшую с Али-бабой.

Ученики ломали себе голову, гадая, что могло с ним случиться. Некоторые думали, что на него повлияло наказание, но Карл Великий только качал своей мудрой головой. По его мнению, кожа у Эппке была толще, чем у бегемота.

Факир посоветовал отправить Али-бабу в поликлинику на рентген, чтобы посмотреть, нет ли у него опухоли в желудке.

— Чепуха, — возразил Заноза. — Погоди, я выужу у него, в чём дело.

Как-то он попытался заговорить с Али-бабой:

— Почему у тебя такой несчастный вид? Болит что-нибудь?

— Нет. Уф… — тяжело вздохнул Али-баба.

Заноза не удовлетворился таким ответом.

— С того понедельника, когда ты ездил к своим родителям, ты совсем переменился. Почему? Ты с ними разругался?

— Нет, что ты!..

— Тогда ты, наверно, что-нибудь натворил. Выкинул какую-нибудь глупость. Мне ты можешь во всём сознаться.

— Фу-ты ну-ты! Что же я, по-твоему, сделал? — Голос у Али-бабы дрогнул.

Заноза ничего не заметил. У него уже возникло новое подозрение.

— Ах, теперь я всё понял. Могу поспорить, что здесь замешана девчонка. Скажи правду! Я угадал?

— Да нет же… — И Али-баба, как ящерица, ускользнул от Занозы.

Его единственное спасение было в бегстве. Заноза почти отгадал его горе. Действительно, всему виной была девушка, о которой он думал дни и ночи… Рената! Она вступилась за него, она защищала его перед всеми, а он, что он натворил?

Али-бабу мучили угрызения совести. Он не находил себе места. Даже ночью, ворочаясь без сна на своей постели — раньше он спал, как сурок, — Али-баба вспоминал о своём позорном поступке. «Всё уже прошло, я должен это забыть, я просто не хочу об этом думать», — внушал он себе. Но ничего не забывалось. Стоило ему только встретиться с Ренатой и увидеть её повязку, как он вновь сгорал от стыда. Как скверно, как низко, как вероломно он поступил! Он осыпал себя упрёками. «Я, я не стою того, чтобы она мне помогала, — думал он. — Я трус, а она… Как она добра!»

Печаль разрывала ему душу.

Несчастный случай с Ренатой и смелый поступок Вальтера Баумана ещё много дней продолжали обсуждать в народном имении.

— Какое невезение! И надо же было этому храброму парню в последний момент попасть под колёса! — говорили люди. — Да, Бауман настоящий человек! Будем надеяться, что его бедро скоро заживёт.

Александру Кнорцу все эти разговоры были не по душе.

— Какая глупость! Какая глупость! — раздражённо твердил заведующий хозяйством. — Они охотно наградили бы Баумана какой-нибудь медалью. Но уж я позабочусь о том, чтобы вся эта история была расследована. Так дело не пойдёт! Надо обязательно выяснить, почему Рената Либиг ехала в повозке одна. Где же была эта девчонка Бритта Лампрехт? Тут что-то не так!

Он поднял на ноги специальную комиссию по расследованию несчастных случаев, которая когда-то, в далёкие времена, была создана в имении, а потом почила мёртвым сном.

— Дело тёмное. Вы должны как можно скорее выяснить все обстоятельства этой истории, — потребовал он от Эмиля Кабулке, который в своё время был назначен председателем упомянутой комиссии, но уже успел об этом позабыть.

Кабулке сдвинул, по привычке, свою кепку на затылок.

— А что тут выяснять? Ренате что-то попало в глаз, а эти упрямые клячи понесли. Вот и всё. Так всегда бывает, потому что лошади капризны, как бабы. Моя старуха тоже бесится вот уже три дня…

Эмиль Кабулке всегда избегал вмешиваться в дела, которые были связаны с писанием протоколов, отчётов и других бумаг.

— Нет, мой дорогой, так дело не пойдёт! Этот случай необходимо расследовать, — не уступал Александр Кнорц. — Представь себе: ведь лошади могли сломать повозку! А повозка — это народная собственность, наша народная собственность, которую комиссия обязана защищать. Это ваш долг. Не то и с вас тоже спросят.

Он обещал Эмилю Кабулке взять на себя всю канцелярскую работу.

— Я сам допрошу девушек, а протоколы передам вашей комиссии, — предложил он.

Это подействовало. Кабулке согласился.

— Ну хорошо, только ты уж смотри, подготовь всё так, чтобы мне потом осталось только подмахнуть свою фамилию, — потребовал старший скотник.

В тот же день Ренату и Бритту вызвали в контору. Александр Кнорц сидел за своим столом с видом заправского следователя.

— Подойдите ко мне ближе! Комиссия по расследованию несчастных случаев нуждается в ваших показаниях. Видите, к чему привела эта дурацкая история с лошадьми… Вы должны говорить только правду, ничего не скрывая и не о чём не умалчивая. Ты, Рената, присаживайся сюда, к моему письменному столу. А ты, Бритта, пока что выйди. Я допрошу вас каждую в отдельности.

Бритта, надувшись, вышла в коридор.

— Ну и обезьяна! — сердито ворчала она. — Он ведёт себя так, будто мы совершили преступление…

Допрос начался. Фрейлейн Лобеданц приготовилась стенографировать. Кнорц сразу же начал плести свои сети.

— Ты принимала повозку вместе с Бриттой Лампрехт. Почему же твоя приятельница не вернулась вместе с тобой? — спросил Кнорц.

Рената ответила, что Бритта осталась в городе, чтобы получить свой велосипед. Кнорц хитро прищурился.

— Так, — сказал он. — Значит, она покинула тебя без разрешения?

— Нет, господин Бауман разрешил ей остаться, — возразила Рената, торопясь защитить подругу.

Александр Кнорц поднял брови.

— Гм! Интересно, очень интересно! Отметьте это, фрейлейн Лобеданц. Запишите так: «Ученица, которая сопровождала возницу, с разрешения воспитателя занималась в рабочее время в Борденслебене своими личными делами». Действительно, это очень многое разъясняет. Ты, Рената, можешь идти. Пришли свою приятельницу.