Волей-неволей ему пришлось слезть со своего стального коня и добрый отрезок пути тащить его за собой.

Борденслебен. На больших часах над входной дверью мастерской часовщика Клингельмюллера — Катербургерштрассе, дом № 20 — уже почти восемь. Добрая половина города давно встала. В восемь часов начинаются занятия в школах, в это же время открываются учреждения и конторы. Все бегут, все спешат — началась новая трудовая неделя.

Али-баба бредёт по рыночной площади. Потом он медленно сворачивает на главную улицу. Дрянные резиновые сапоги, как гири, висят на его ногах. «Ну подождите же, достаточно вы меня мучили!» — думает Али-баба. Головная боль у него прошла. Его вылечил свежий утренний воздух. Одно плохо — ему ещё холодно. В этом повинна промозглая осенняя погода.

Главную улицу Али-баба знает хорошо. На правой стороне находится государственный универмаг, на левой — кооперативный магазин. Али-баба идёт по левой стороне. По его расчётам, в кооперативном магазине цены должны быть ниже, чем в государственном… Али-баба идёт вдоль витрин. Чего тут только нет! В витринах выставлены зимние пальто, радиоаппараты, письменные принадлежности, щётки, будильники, комплекты для новорождённых, стиральное мыло, мягкая мебель, игрушки. Наконец в предпоследней витрине Али-баба видит предмет своих мечтаний. Здесь выставлена обувь разных фасонов и размеров: сандалии, домашние туфли, спортивные ботинки, пинетки, жёлтые, коричневые, серые, чёрные туфли, изящные босоножки и огромные, неуклюжие сапожищи. Вся витрина полна башмаков… Али-баба рассматривает цены: 118 марок, 76 марок, 30 марок 15 пфеннигов, 24 марки… Стоп! Что за ботинки стоят там, сзади? Это как раз то, что ему нужно. Али-баба как заворожённый смотрит на чёрные полуботинки из крашеной свиной кожи. На ярлычке значится:

Али-баба с восторгом разглядывает полуботинки. Сороковой размер, как раз то, что ему нужно. А восемнадцать марок девяносто пфеннигов он может выложить хоть сейчас. Итак… Али-баба решительно берётся за ручку двери. Но дверь не поддаётся.

Жаль! Али-баба с разочарованным видом стоит перед дверью. Ждать до десяти часов ему не хочется. Может быть, в государственном универмаге продаются такие же ботинки?

Али-баба переходит через улицу. До государственного магазина всего несколько шагов. К его удивлению, во всех трёх витринах спущены шторы. Что это? Неужели они проспали после вчерашнего воскресенья? Но нет. Через открытую дверь видно, что продавщицы снуют взад и вперёд по магазину. Тем лучше. Али-баба уже намеревается войти, но в последний момент замечает небольшой плакат:

Али-баба издаёт громкий стон. Но что толку стонать? Ему всё равно придётся ждать, пока в кооперативе не закончится учёба продавцов. Ждать целых два часа! Гулять ему больше не хочется. Как-никак, а он уже прошёл в своих резиновых сапожищах пять километров. Али-баба решает зайти домой. Отчима он не боится встретить. Они с матерью уже давным-давно ушли на работу. Ключ от входной двери лежит в условленном месте — в небольшом углублении под половичком у порога. Уходя на работу, родители обязательно засовывают его туда. Может быть, в печке ещё есть огонь, а в кастрюле найдётся хоть полстаканчика горячего кофе. Ноги сами несут Али-бабу к дому.

Штернкикергассе, дом 17. Али-баба у цели. В этом покосившемся старинном домишке он родился. Али-баба толкает низенькую калитку. Попасть в квартиру можно только со двора. Входная дверь вровень с землёй. Али-баба нагибается, чтобы поднять половичок и взять ключ. Но вдруг он слышит, что кто-то открывает дверь изнутри. Мальчик испуганно вздрагивает… На пороге появляется отчим, нечёсаный, в одной нижней рубашке и в расстёгнутых штанах.

— Ах, это ты! Наконец-то соизволил пожаловать!

Приветствие звучит не очень дружелюбно. Али-баба забывает пробормотать «доброе утро». Его ноги словно приросли к полу. Кто же мог предположить, что Старик останется в понедельник дома? Как глупо он попался! Угодил прямо к нему в лапы!

— Эй, я с тобой говорю! Оглох ты, что ли?

Отчим протягивает руку и, крепко ухватив мальчика за воротник, тянет его на кухню.

— Может быть, ты наконец раскроешь рот? — продолжает он, запирая дверь. — Кажется, ты вообразил, что можешь не являться по воскресеньям домой. Тебе у нас больше не нравится, так, что ли?

Из комнаты выходит мать. Она в засаленном халате. Космы седых нечёсаных волос неряшливо падают на её бледное лицо. Мать только что встала с постели. Вид у неё заспанный.

Отчим надевает подтяжки. Али-баба судорожно глотает слюну. У него пересохло в горле. Если бы только он мог живым и невредимым, улизнуть отсюда! Он рассказывает, что вчера ему пришлось пасти коров.

— Пасти коров? А может, ты просто где-нибудь шлялся? — насмехается отчим.

Раздаётся звук пощёчины. Лицо у Али-бабы горит.

— Это тебе на первый раз. Заруби себе на носу, что воскресенье принадлежит родителям. По воскресеньям ты обязан работать на нас. Понял? Дрова на зиму ещё не наколоты и не сложены. В сарае хоть шаром покати. Небось хочешь, чтобы твои несчастные родители совсем, замёрзли! Такому лентяю следовало бы переломать все кости.

Отчим распаляется всё больше и больше. Вены у него на шее вздуваются, одутловатое лицо наливается кровью.

— Эй, давай сюда получку. Или ты хочешь утаить от меня деньги?

Али-баба бледнеет. Он думает о ботинках, которые ждут его в кооперативном магазине. Он снова видит их перед собой. Новые ботинки! Сороковой размер, цена восемнадцать марок девяносто пфеннигов. Он должен их купить!..

— Бух… бух-гал-тёр заболел, и мы ещё не получили зарплату, — лепечет Али-баба.

— Берегись, чтоб я тебя самого не спровадил в больницу, лживая ты морда! Будешь там лежать вместе со своим бухгалтером!

Отчим замахивается. На Али-бабу обрушивается град ударов. Он сгибается под ними и теряет равновесие. Отчим бросает его навзничь на шаткий кухонный стол. Чашка падает и разбивается на куски. Мать ругается. Али-баба видит, как над мим склоняется пьяное, искажённое гневом лицо Старика. Отчим грубо шарит по карманам мальчика.

— Это мои деньги! Мои! Я хочу купить себе новые ботинки. — Али-баба пытается вырваться, но отчим уже держит деньги в руках.

— Мерзавец! — кричит он и, отпустив свою жертву, недоверчиво пересчитывает марки и пфенниги. — И это всё?

Али-баба кивает. Это действительно всё! У него не осталось ни гроша! Его мечта — прекрасные ботинки за восемнадцать марок девяносто пфеннигов — теперь недосягаема!

Мать подбирает осколки разбитой чашки. Она старается не встречаться глазами с Али-бабой.

— Пятнадцать лет мы нянчились с тобой, и ты нас так отблагодарил! — говорит она грубо.

Хоть бы не слышать голоса матери! Она повторяет слова отчима. И это всего обидней… Старик прячет в карман деньги. Потом он распахивает дверь.

— Марш, щенок! Не хочу тебя больше видеть! Немедленно отправляйся в сарай! И не вздумай бить баклуши. Сегодня к вечеру ты должен расколоть все дрова, не то я покажу тебе, где раки зимуют!

Али-баба колет дрова. Колода раскачивается, тонкие стены дровяного сарая дрожат. Али-баба срывает свою злость на поленьях: он с такой силой опускает на них топор, что щепки летят во все стороны. Подлец, негодяй! Убить его мало! Уже через пять минут он бросает топор в угол. Хватит! Он больше палец о палец не ударит. Пусть мать и отчим сами колют себе дрова. Он прислушивается. Они в комнате. Быстрее! Али-баба удирает. Кулаки у него сжаты. Он строит планы мести. Отчим ещё поплатится за это! Али-баба будет на него жаловаться. Он пойдёт в полицию и в министерство просвещения. А матери он сегодня же напишет письмо — пусть либо разводится со Стариком, либо навсегда распростится с сыном…