Какая гадость! Инга Стефани словно онемела. К сожалению, фрау Хундертмарк не следует её примеру.

— Хороши порядочки у вас в интернате, фрейлейн, нечего сказать! Вот где бросают деньги на ветер… ах, извините, я хотела сказать — сало в почтовый ящик! Но так уж всегда. Всё — для молодёжи. А мы, старики, которым хорошее питание куда нужнее, должны трястись над каждым граммом и над каждым пфеннигом…

Громко ругаясь, почтальонша уходит.

Инга Стефани готова заплакать. Каждый раз эти упрёки: «Хороши порядочки в вашем интернате». Как будто она одна во всём виновата. Нет такой глупости, которой бы ей не приходилось расхлёбывать. От этого можно прийти в отчаяние. Давно пора бросить интернат. Зачем терпеть неприятности из-за чужих детей?

Вальтер Бауман быстро уладил все свои дела в конторе. Насчёт жилья он тоже договорился. Временно ему дали маленькую комнатку над кузницей. Кровать, шкаф, стол и стул — вот пока и всё, что ему нужно. А когда через месяц или два освободится квартира, которую ему обещают, он сейчас же выпишет в Катербург жену с ребёнком… Ничего, всё будет в порядке!

Тихонько насвистывая, Бауман медленно проходит по двору имения. Ему хочется сразу же познакомиться с хозяйством имения. Но прежде всего его, конечно, интересует интернат. Бауман уже знает, что заведующая очень молода. Наверно, она лучше разбирается в ребятах. Бауман надеется на этот раз услышать что-нибудь утешительное.

«Они все здесь ведут себя так, будто в интернате одни трудновоспитуемые», — размышляет Бауман, входя в интернат и представляясь заведующей.

Инга Стефани сердито называет своё имя. Она сдержанна, можно сказать — холодна. Сразу видно, что она чем-то расстроена.

— Значит, это вы заведуете интернатом? — смущённо спрашивает Бауман.

— К сожалению, да.

— Но послушайте, мне кажется, что быть матерью тридцати учеников это замечательно!

Инга Стефани с грустью смотрит на Баумана.

— Много вы понимаете! — с горечью отвечает она ему. — Мои материнские попечения приносят мне только неприятности.

И она тут же выкладывает Бауману историю с почтовым ящиком. «Пусть воспитатель в первый же день узнает, с какими шалопаями ему придётся иметь дело», — думает она. И Инга Стефани долго и подробно рассказывает обо всех своих горестях.

— Но на этот раз я узнаю, кто виноват! — всё больше волнуясь, кричит она. — Узнаю, хотя бы мне пришлось ради этого наказать всех остальных. Во всяком случае, виновный вылетит из интерната. Я больше не желаю портить себе кровь из-за какого-то хулигана!

Вальтер Бауман дружески кивает ей головой.

— На вашем месте я бы так не волновался, — говорит он спокойно, с явным сочувствием. — Это вредно, а кроме того, мешает воспитательной работе.

Инга Стефани откидывает со лба непокорную прядь.

— Подождите, через месяц и вы будете так же волноваться, — раздражённо возражает она. Раньше я была само спокойствие… но здесь, здесь… небо с овчинку покажется.

Вальтер Бауман, который, собственно говоря, ожидал услышать от неё что-нибудь приятное, не может удержаться от улыбки.

— Я знаю… Вы не первая говорите мне это. И всё же я надеюсь на успех. В каждом деле есть не только теневые, но и свои светлые стороны.

За обедом — сегодня был овощной суп — ребята больше разговаривали, чем ели. Злобой дня было прибытие нового воспитателя (интересно, какой он?). Кроме того, обсуждалась история с салом. Какая дурацкая шутка!

Рената и другие пострадавшие трещали как сороки.

— Если виновный до ужина не объявится, вы узнаете, что значит иметь дело со мной! — с угрозой заявила Инга Стефани. — Есть предел и моему терпению.

— При чём же здесь мы, фрейлейн Стефани? Ведь мы не виноваты.

— Это меня не касается. Заботьтесь сами, чтобы такие случаи не повторялись. Ищите виновника. У вас есть время до вечера.

Ученики взволнованно переговаривались. Рената показала на Хорста Эппке.

— Это наверняка сделал Али-баба, — сказала она вполголоса.

Девушки стали возражать. Это исключено. Об Али-бабе не может быть и речи. Такой обжора не будет выбрасывать сало.

— А если он не ест сала?

— Али-баба ест всё. При случае он проглотит даже муху, — уверяет Бритта.

Под эти разговоры Али-баба съел пять тарелок супа и, чтобы не пропало ни капли, облизывает свою ложку.

— Фу-ты ну-ты! Какой дурак бросает сало в почтовый ящик? — лицемерно говорит он. — По мне, лучше отправить его к себе в желудок!

Бритта подтолкнула Ренату локтем.

— Видишь, я тебе говорила, — прошептала она.

— Ну и что? — ответила Рената, убиравшая со стола. — Он всё врёт. Я не верю ни одному его слову!

Она собрала грязные тарелки и понесла их на кухню. «Хорошо, что к нам наконец приехал воспитатель, — думала она, — Будем надеяться, что теперь всё пойдёт по-другому».

День пролетел в один миг.

Старшие, у которых утром были школьные занятия, остались в столовой, чтобы повторить пройденный материал на ученическом активе. Рената объясняла задачи по математике. Её слушали внимательно, только Бритта украдкой читала иллюстрированный журнал.

У каждого из младших ребят были свои дела. Али-баба отправился в свинарник, Повидло помогал в овчарне, Фипс, Макки и Рози разгребали зерно в амбаре, Профессор и остальные перебирали картошку…

Наступил вечер. В душевых зашумела вода, в столовой загудело радио.

Али-баба стоял во дворе. Старым лезвием от ножа он счищал грязь со своих резиновых сапог. Он мёрз. На его голых ногах были лишь лёгкие домашние туфли — его единственная обувь, если не считать резиновых сапог, которые он носил каждый день. Как только сапоги были очищены от грязи, он поднялся к себе в комнату и принялся за печку. Через несколько секунд в ней уже полыхал огонь. Факир потёр себе руки. Прекрасно! Лечение даёт отличные результаты.

Настало время ужина, а нарушитель, бросивший сало в почтовый ящик, всё ещё не объявился.

Ученики возмущались:

— Какой трус! Хоть бы он сознался!

Но желающих сознаваться не было.

— Я жду до конца ужина, — напомнила Инга Стефани. — Если виновный не сознаётся, вы все будете наказаны. После ужина всё равно никто не покинет помещения. Новый воспитатель хочет с вами побеседовать.

Али-баба всё ещё ужинал в коридоре. Сегодня была сладкая рисовая каша на молоке и с корицей. И всё же Али-баба ел далеко не так быстро, как обычно. В окошке кухонной двери показался белый колпак фрау Хушке.

— Тебе что, не нравится?

— Нет, что вы! Каша замечательная. Просто я уже сыт, — солгал Али-баба.

Повариха не должна была догадаться, почему сладкая каша не лезла ему сегодня в горло.

«И отчего это фрейлейн Стефани так волнуется? — думал он. — Когда я бросил сало в почтовый ящик, я не хотел сделать ничего дурного. Не знаю, почему это пришло мне в голову. Это была обычная безобидная шалость! Фрейлейн Стефани не понимает шуток. Глупо!..» Али-баба размышлял, стоит ли ему сознаться. Но потом он отбросил эту мысль.

Фрейлейн Стефани уже и так имеет на него зуб! Ренате Либиг тоже нельзя верить. «Это длинноволосое чучело ещё натравит на меня весь совет интерната, — решил Али-баба. — Она не успокоится до тех пор, пока меня не выбросят из имения. Тьфу! Этого ещё не хватало!»

…Али-баба отодвинул от себя тарелку. Ему было не до еды. Он подождал, пока на кухню вынесли грязную посуду, и только тогда рискнул присоединиться к другим ребятам. Он незаметно сел на своё обычное место. «Что бы ни случилось, я ничего не знаю, — внушал он себе. — Если фрейлейн Стефани спросит, что я сделал со шпигом, то я отвечу: съел, да и только».

В столовой постепенно установилась тишина. Пришёл новый воспитатель. Он снял свою куртку и, поприветствовав собравшихся дружеским кивком головы, сел рядом с заведующей.

Ученики зашептались.

Карл Великий закурил сигарету. Он сидел с важным видом, закинув ногу на ногу. Пусть «новенький» сразу увидит, что перед ним не какой-нибудь мальчишка.