– Врешь, собака! Коли ты так ненавидел Домну и любил свою семью, то почему к польке Марии приставал? Когда кто-то любит да скорбит, а еще и мстит, то за другие юбки не хватается. Ты не хочешь выдать Адашева, вот и плетешь нам тут небылицы. Кому лжешь, собака? Самому царю!

Большов спокойно ответил:

– Адашев велел смотреть за домом Домны. Первым пошел я и прикончил эту стерву за то, что она убила мою дочь и жену. К Магдалине, полюбовнице Алексея Федоровича, я не приставал, непотребного не предлагал, это она напраслину наводит. Если бы хотел снасильничать Магдалину, то сделал бы это. На нее дунь, она и упадет, а я подковы гну. Только Магдалина живет с Алексеем Федоровичем. Даже из-за этого я бы не полез к ней.

– Уважаешь, значит, Адашева? – спросил царь.

– Уважаю, – ответил Большов. – А тебя, царь, нет, коли ты унижаешь таких людей.

– Заткнись! – Малюта замахнулся кнутом.

– Уймись и отойди, – заявил государь.

Скуратов повиновался.

Иван подошел вплотную к Большову.

– Значит, уважаешь Адашева? Тогда почему приказ его нарушил? Он тебе что велел? Смотреть за избой Домны. А ты убил ее.

– Виноват, не сдержался. Давно хотел удавить колдунью, да все не удавалось. А тут такой случай. Ну и не сдержался.

– А почему Адашев велел следить за избой Домны?

– Того не ведаю. Алексей Федорович собрал нас, верных людей, и приказал, смотрите, мол, по очереди за домом знахарки Домны, что у храма Святого Василия. Но так, чтобы про то люди не прознали. Что заметите интересного или подозрительного, сообщайте Анфиму, сыну священника Сильвестра. Ладно, устал я. Не хочу больше говорить.

Скуратов взревел:

– Ты у меня на дыбе, сын собачий, не только заговоришь, соловьем запоешь!

Иван и на этот раз остановил его:

– Оставь его, Малюта, он правду сказал. Скажи, чтобы взяли с него показания да передали дело суду за убийство знахарки.

– Так позволь, государь, пред тем пытать его. Глядишь, еще что-то скажет.

– Ничего он больше не скажет. И не перечь мне, Малюта.

– Слушаюсь, государь.

Иван резко обернулся к Большову:

– Тебя будут судить и казнят. Ответь мне одно, но как на духу.

– Спрашивай, отвечу.

– Вот отомстил ты Домне, тебе легче стало?

– Легче! Душа успокоилась. А теперь, когда до встречи с женой и дочерью недолго осталось, то совсем полегчало. Не поверишь, царь, радостно мне. На этом свете делать больше нечего.

Иван повернулся и вышел на улицу. Скуратов остался в темнице, брать показания убийцы знахарки Домны.

Государя встретил Дмитрий Ургин, прибывший в Кремль проведать его и узнать о здоровье царицы.

– Здравствуй, Дмитрий!

– Признаться, не ожидал увидеть тебя здесь, государь.

– В темнице был, допрашивал одного лиходея. Но пойдем в палаты, там поговорим. Времени у нас немного, после обеда поеду в Коломенское.

– Как Анастасия?

– Лекарь сообщает, что вроде нормально.

– С Божьей помощью встанет!

– На то и надеюсь, о том и молюсь денно и нощно.

Царь и князь Ургин прошли в палату. Иван присел в кресло, Дмитрий устроился напротив, на лавке.

Иван поведал верному князю обо всем, что произошло за последние дни, подробно изложил разговор с Петром Большовым и спросил:

– Что ты думаешь по этому поводу, Дмитрий?

– По-моему, Большов сказал правду. Я слышал о случае, когда знахарке не удалось спасти больного ребенка, а мать после его смерти покончила с собой. Так что Большов имел повод отомстить знахарке.

– Ты считаешь, он ничего не знал о немцах и о лекарстве, которое они готовили вместе с Домной?

– Считаю, что не знал.

– А Адашев?

– Алексей Федорович мог знать.

– Мог, – проговорил царь. – Он выставил своих людей следить за работой. Зачем? Ему-то до того какое дело?

– Возможно, он хотел знать, удастся ли лекарям сделать нужное снадобье.

– Не затем ли, чтобы уничтожить его?

– Вряд ли. Адашев не пошел бы на это. Да и какой смысл уничтожать лекарство, когда еще неизвестно, помогло бы оно или нет.

– Возможно, ты и прав, но снадобье уничтожено верным холопом Адашева. Вместе с лекарями. От этого не уйти.

– Но Большов сообщил тебе, что он хотел убить лишь одну Домну.

– Говорил…

Речь царя прервал Скуратов, буквально ворвавшийся в палату:

– Государь, из Коломенского плохие вести.

– Что? – Иван поднялся с кресла. – Что с Анастасией?

– Гонец передал, что ей стало плохо, она впала в беспамятство.

– Немедля коня!

– Слушаюсь. Я с тобой?

– Да. – Иван взглянул на Ургина.

Тот все понял и сказал:

– Я тоже, коли ты не против, отправлюсь с тобой.

– Едем!

Через полчаса конный отряд во главе с царем вихрем влетел в Коломенское. Иван спрыгнул с коня и побежал в опочивальню жены. Ургин и Скуратов последовали за ним.

У постели Анастасии сидел лекарь Рингер.

– Что с царицей, Курт?

Рингер поднялся, вытянул, как солдат, руки по швам, опустил голову.

– Мне не удалось вылечить царицу, государь. Поверь, я делал все, что мог, но оказался бессилен пред болезнью.

– Погоди, Курт. Вдруг еще можно что-то сделать? Царица, вижу, в беспамятстве. Может, она придет в себя, и дело пойдет на поправку? Что молчишь?

– Я боюсь твоего гнева.

– Да не думай ты о том. Надо царицу спасать.

– Уже бесполезно.

– Что ты сказал? Бесполезно? Значит, царица умирает?

– У нее проявились те же признаки, что и у баронессы Греты фон Хартманн перед самой ее кончиной. Я ничего не могу сделать.

– Пошел вон!

Иван присел на край постели жены.

Она лежала бледная, глаза закрыты, на лице гримаса боли. Похудевшее тело вздрагивало. Иван взял ее руки в свои ладони. От них веяло холодом.

– Настенька! – проговорил он, склонившись над женой. – Очнись, родная, прошу.

В опочивальню вошел митрополит Макарий. Он тоже получил тревожное известие из Коломенского и немедля прибыл туда.

– Как она? – спросил Макарий.

Царь ответил:

– Плохо, владыка!

– Исповедоваться бы надо, да без сознания наша царица.

Иван схватил митрополита за золоченое одеяние.

– Она должна жить, Макарий! Понимаешь, должна!

– Успокойся, государь, Господь милостив. Молись!

– Да я молюсь. Только не слышит меня Господь, опять посылает мне испытания. Не слишком ли часто.

– Не богохульствуй, государь.

– Оставьте меня с Настей! Все уйдите!

– Но мне следует быть при царице, – воспротивился Макарий.

– Очнется, позову. А сейчас уходите!

Митрополит, князь Ургин, Малюта Скуратов покинули покои царицы.

Иван всю ночь сидел у постели любимой жены и не переставая умолял Господа вернуть Анастасию к жизни. В пятом часу утра царица пришла в себя.

– Настенька! Слава Богу! Я сейчас лекарей кликну.

– Не надо, родной. Мне сейчас очень хорошо. Видишь, как солнышко светит? – В палате горели свечи. – А на полянке-то сколько ромашек? Вон из реки и Дмитрий наш вышел, а говорили, будто потонул он. Ой, а с ним и Аннушка, и Маша. Все наши детки. Живые, здоровые. Соловушка поет. А почему на тебе кафтан? Тепло же!

– Да, Настенька, тепло. А кафтан? Я сниму его. Сейчас, родная.

– Свет вдали видишь, Иван?

– Где, Настенька?

– А вон, меж облаками. К нему дорожка из цветов. Я так хочу туда. Ты отпустишь меня?

Иван понял, что Анастасия бредит, позвал лекаря и митрополита. Сам отошел к оконцу, к князю Ургину, который появился с Макарием и Рингером.

– Не могу на это смотреть, Дмитрий. Умирает Настенька. Она говорила, как ей хорошо, видела наших умерших детей. Неужто это все, Дмитрий?

– Кто знает?

Макарий исповедовал царицу и молча вышел из покоев.

Рингер вновь встал у постели.

– Что? – спросил царь.

– Она умирает.

Иван подошел к постели. Анастасия окончательно пришла в себя.

Сейчас она понимала, что происходит, попыталась улыбнуться и сказала: