шагам. Июль он провел в длительном путешествии по Европе с тремя своими друзьями, вероятно, для того, чтобы доказать самому себе, что он здоров и окреп. Бедняга, как же он этого хотел! В его движениях до сих пор еще большая неуверенность. Иногда, когда он спотыкается, он злится на самого себя. Кроме того, я знаю, что он не уходил бы из дома чисто из интереса. Почти каждую ночь он уходит потому, что, вне всякого сомнения, стремится вести обычную, нормальную жизнь. Бывают дни, когда видно, что ему больнее обычного, особенно, когда появляются утренние туманы, которые проникают в его кости, оставляя его почти таким же уставшим и обессилевшим, каким чувствовал себя я все это время в Мургии.

Потом, сообщив о точном времени приезда, появляются малыши, Хайме и Уксия, с кем-то

из кузенов. Эта парочка провела июль в Ланкастере, на севере Англии. Домой они вернулись с явным желанием побыстрее забыть суровость английской жизни в лоне семьи. Хайме даже

пробыл несколько дней на средиземноморском побережье в летнем домике приятеля, который находился вместе с ним в Мургии в начале августа. Уксия, напротив, весь месяц почти не выходила из дома, поскольку у нее были кое-какие нерешенные делишки на

сентябрь, и у нее не было иного способа решить их, кроме как посвятить несколько часов

учебе, повинуясь непреклонному материнскому приказу под ее же неусыпным оком. Хотя,

по правде говоря, она делала все возможное, чтобы улизнуть от скучной учебы в чудесную

компанию на дни рождения подружек. Как бы ни так, она выходила из-за рабочего стола и направлялась в клуб, или какой-нибудь соседний дом по заманчивым призывам друзей, по

весьма уместным, своевременным телефонным звонкам под каким-нибудь вымышленным

предлогом. Сбежать по утрам ей было гораздо сложнее и не оставалось ничего другого,

как сдаться, смириться с очевидностью – скука, а не лето! Тем более заявился мадридский

дядюшка, почти весь август дававший ей по меньшей мере полуторачасовые уроки каждое утро перед походом в бассейн. Со всех этих дней рождения друзей, соседских праздников,

клубных вечеринок, ночных домашних сборищ и посиделок Бог знает у кого она тоже много раз возвращалась на рассвете, внося свой вклад в мои ночные испуги и нагоняя на меня во сне страху.

У Бегонии-дочери, похоже, нет часов. Она возвращается не ко времени, частенько, когда

солнце находится уже высоко над горами, мешающими нам любоваться аэропортом

“Форонда”, тем самым, из которого она летала на отдых в Париж, пробыв во Франции

восемь дней. Ясный перец, потом она с восхищением рассказывала об этом, особенно о

Евро-Диснейленде, или, как он там называется.

В общем, временами я не мог заснуть и уверен в том, что эти постоянные внезапные

испуги имеют большое отношение к моему душевному смятению, о котором болтается все

это лето. Столько приездов и отъездов, столько новых людей, этот вечно прерываемый сон,

постоянный всеобщий кавардак, царящий в доме – я так этого боюсь. Всего этого было

более, чем достаточно, чтобы расшатать мою нервную систему до такой степени, что

ничуть не соврав, могу вас заверить, что гораздо спокойнее вздохнул дома, в Мадриде.

Хоть это спокойствие и было относительным, но уж, конечно же, более милостивым по отношению ко мне.

На протяжении этих мургийских месяцев я частенько слышал разговоры о том, что я

старичок. Об этом говорили с таким убеждением. Но это неправда. В любом случае,

причиной некоторой моей нервозности все это время были не прожитые годы. И не их

вина была в том, что я провел скверное лето. Несколько раз я встречался с кошечкой Элизой, за которой носился с большим удовольствием. И уж, конечно же, ничуть не чувствовал себя обессиленным после пробежки. Между прочим, хочу внести ясность, что хоть я и гонялся за ней, но никогда не валил с ног потому, что она попросту не позволяла себя схватить , а я так никогда и не догнал ее. Да, не догнал, что с того, но не по причине своей ущербности, как я уже говорил, а потому что она гораздо моложе меня и больше привыкла бегать по траве. Хотел бы я посмотреть, как она носится по кухонным плиткам этого мадридского дома, или хоть по деревянному паркету в коридоре, на котором нет ковра… Уверен, что она шмякнулась бы на первом же повороте или ударилась бы о дверь ребячьей ванной.

А, да что там, Мургия была не для меня этим летом, которое уже заканчивается. И вот он,

долгожданный бальзам на раны – так необходимая передышка от свободы, которая была в предыдущие годы. К тому же в Мургии, именно там, поблизости от места трагедии, еще сохранилась густая, вязкая атмосфера, содержащая запахи больничной палаты интенсивной терапии. Я понимаю, что все это чистой воды сентименты, но, даже по истечении года, я возвращаюсь к тому несчастному случаю с Луисом Игнасио, когда увидел Бегонию-мать, вскочившую от испуга во сне, – когда тот, кто всем заправляет, вернулся в Мадрид, а я свернулся на кровати у нее в ногах, – и бросившуюся к комнате ребят, боясь, что кто-то из них не вернется вовсе. Я до сих пор вижу ее осунувшееся лицо в мягкой полумгле, колышущейся на ветру, залетевшем в комнату из сада через слегка натянутые жалюзи.

Эти дети расстраивают меня. Они знают, что их мать переживает, в то время, как они,

несмотря на это, по ночам не спеша развлекаются по полной программе, не делая ровным счетом ничего, чтобы успокоить ее тревоги и вывести из отчаяния. Наоборот, этим летом,

совсем недавно, в начале августа, они задержались дольше обычного на празднике в честь

виторианской Девы Марии Бланки и вернулись на автобусе уже в девять утра. Задерживаются они и сейчас, так и будет вплоть до праздника Святого Мигеля в конце

сентября. А ведь должны были хоть немножко мать пожалеть…

В общем, как говорится, лето не было особенно спокойным ни для Бегонии-матери, ни

для меня. Как я уже говорил мне тоже пришлось терпеть эти неустанные уходы-приходы

ребят, и мои страдания были не только из-за этих вышеупомянутых ночных страхов, но

также и из-за волнения, которое я разделяю вместе со взвинченной матерью, хоть она этого и не замечала. И я не испытываю ни малейшего неудобства, рассказывая об этом, потому что это на самом деле так. Все ее страхи были и моими страхами тоже.

Поэтому я повторяю, что возвращение в Мадрид было благом, снова вернувшим нам

тишину и покой. Сейчас, когда, несмотря на летние дни, почти наступила осень, но еще не

началась бессмысленная свистопляска столичной жизни, в доме существует определенное

спокойствие. Долгие часы тишины, особенно по вечерам, я разделяю с тем, кто всем заправляет. Он кажется приклеенным к стулу своего кабинета. Я его понимаю. Дело в том, что он борется со временем. Он должен сдать какую-то неприятную работу, которую никак не мог закончить к своему вящему удовольствию. Тогда он водружается на стул, и кажется, что он шевелит только руками, руками и немножко головой. То же самое когда он поворачивается к столу, чтобы писать на этой громадной машине, которая ежесекундно строчит, как пулемет.

Вот тебе раз, поскольку я рассказываю о нем, должен сказать, что в последнее время

нахожу, что он стал гораздо ласковее со мной. Я заметил в нем уже в те редкие дни, когда

он сопровождал нас на отдыхе, большую мягкость, светлую любовь и привязанность к моей скромной персоне. Он забирался на низкую стенку, отделяющую сад от дороги, ведущей в Биториано, а затем шел вверх к чудесной часовенке Пресвятой Девы Марии Ороанской, подрезая запущенную матерью зеленую изгородь, растущую безо всякого предела почти каждый год. Или же снаружи забора, очищал кюветы от высокой травы, почти что скрывающей его. Отец, потный и усталый, проводил так долгое время,словно его отдых был предназначен именно для того, чтобы истощить силы. Жизнь Реал Клуба едва ли имела с ним что-то общее. По утрам, в это время его друзья собирались вокруг бассейна, по вечерам – в бильярдной, чтобы поболтать. Он же приходил точно ко времени, чтобы пропустить стаканчик аперитива, или разделить с друзьями неизбежный ужин.