— Вазелиновое масло, двести граммов, — пояснил Костя редактору стенгазеты. — Это для растирания. Чтобы меньше было трение в воде. Натри-ка мне спину, Яша.

— Разве ты будешь плыть на спине? — удивился Яша.

— Я весь натрусь, так нужно.

Яша, не жалея масла, натёр Костину спину.

— Хорошо, — сказал Костя и принялся растирать маслом грудь, руки, ноги.

— Фу-у, теперь тебя хоть на сковородку, — засмеялся первоклассник Петя Букашкин. — Блестишь-то как!

Костя бросил на него уничтожающий взгляд и громко спросил:

— Судья, готов?

— Внимание! — В руках Толи сверкнул секундомер. — Как я крикну «три» — ныряй. Раз… два…

— Постой! — остановил его Костя. — А где же фотограф?

— Тут я, тут, — услышал он за своей спиной чей-то голос, — ныряй!

— Раз! — снова взмахнул рукой Толя. — Два… три!

Но Костя не двинулся с места.

— Ребята, я изменю позицию ног, — сказал он, — чтоб сильнее оттолкнуться. — Переставив ноги, Костя свесил одну с мостка и попробовал воду. — Ой! Прямо ледяная… Надо бы, ноги пожирнее смазать, да масла не осталось.

— А ты со спины соскреби, — посоветовал Петя Букашкин.

Костя насупился, а редактор Олег подскочил к Пете и стал оттеснять его с мостков.

— А ну, отойди на берег! Только на нервы всем действуешь своими замечаниями.

Петя попятился, но неожиданно поскользнулся и полетел в воду.

— Ой… ой… — заголосил он, барахтаясь в воде.

— Чего ты стоишь, прыгай! — затеребил Костю Яша. — Он же плавать не умеет.

— Я… я… сей-час… вот я… рывок и… — засуетился Костя.

— Эх ты… «рывок»! — процедил Яша и бросился в воду. Через минуту он вытащил Петю на берег.

— Айда ко мне сушиться! — сказал Яша. — Добежишь?

— До-бегу — ре-корд по-поставлю, — стуча от холода зубами, проговорил Петя.

Все засмеялись и побежали за ним.

— Ребята, а как же я? — заволновался Костя. — Как же мой рекорд?

— Видели мы твой «рекорд», — сердито сказал физорг Толя и тоже побежал за ребятами.

На другой день в школе вывесили новый номер стенгазеты, посвящённый Первому мая.

— Фельетон поместили! — ахнул Костя, увидев заголовок «Бесстрашный пловец».

Но Костя ошибся: это был не фельетон, а заметка о Яше Пёрышкине.

Девятилетний Гриша и его брат, семиклассник Игорь, летом гостили в деревне у бабушки.

Как-то проснулся Гриша рано утром. Окна бабушкиной избы были ещё синими, точно чернила для авторучки.

Полежал Гриша, поворочался и вдруг надумал выйти незаметно на улицу и сложить в поленницу дрова, которые мама с бабушкой распилили вчера вечером, а прибрать не успели.

«Вот утром все удивятся, — улыбнулся своей затее Гриша. — Кто же дрова убрал?»

Грише очень нравилось делать что-нибудь хорошее втайне ото всех. Вчера он тоже так поступил: никем не замеченный, спас соседскую девчонку Нюшку от бабушкиного индюка. Гриша в это время сидел на сеновале, а Нюшка с индюком были во дворе. Индюк увидел Нюшку, рассердился, распушился весь и побежал за ней. Говорят, этого индюка голые пятки раздражают. Нюшка на всех парах домой припустилась. Но всё равно не успела бы, если б не Гриша. Вынул он из кармана печёную картофелину, которую ему бабушка дала, и запустил её в индюка через слуховое окно. Индюк остановился, стал клевать картофелину. Нюшка вбежала на крыльцо, посмотрела на индюка и удивилась: подумала, что это ей случайно так повезло. А Гриша ничего не сказал. Только ходил после да улыбался. Приятно ведь человека из беды выручить, да ещё таким таинственным образом.

Вот и сейчас — сложит он потихоньку дрова, и у него новая тайна будет. Ещё интересней прежней.

Гриша тихо оделся и, осторожно ступая по полу, чтоб не скрипнули половицы, медленно пошёл к двери. Большую, обитую клеёнкой дверь он открывал долго, минут, наверное, пять. Можно было открыть и сразу. Ко вдруг дверь скрипнет? У бабушки сон чуткий, обязательно проснётся — ведь её кровать рядом с дверью. Конечно, бабушка не догадается, зачем Гриша во двор собрался. Может, даже проворчит: «Меньше на ночь чая бы пил». Но утром всё поймёт. Потому и дверь Гриша открывал с такой предосторожностью. В сенях Гриша вытащил засов, которым запиралась наружная дверь, и, впустив в дом кусочек синего рассвета, выскользнул на крыльцо.

Ночь была тёплая. Гриша даже не почувствовал утреннего холодка, хотя натянул на себя только майку. Посмотрел он вокруг и удивился: всё ему незнакомым показалось. Днём дрова были самыми обыкновенными берёзовыми чурками, а сейчас на земле лежали какие-то огромные безусые жуки. Они смотрели на Гришу вытаращенными глазами, а у некоторых даже были раскрыты рты. Гриша, конечно, понимал, что глаза — это сучки, а рты — зарубки от топора. Но всё равно подивился. Он быстро сложил безусых жуков в поленницу у забора и полюбовался своей работой.

В небе над дровами мигала маленькая серебристая звёздочка. «Наверное, ей холодно, раз так дрожит», — подумал Гриша.

И, точно пожалев звёздочку, над ней вдруг вспыхнула и стала разгораться алая полоса. А звёздочка, чтобы согреться, натянула на себя небольшое одеяло-облачко и исчезла за ним. Гриша посмотрел на него и подумал: «Облака в небе, как пенки в молоке».

«Пенок» было немного. Но такое удивительное небо Гриша видел впервые. Оно словно раскололось на две части. С одной стало розовым и нежным, а с другой — серым и мрачным. Будто встретились друг с другом Змей Горыныч и Василиса Прекрасная.

Гриша даже не пожалел, что дрова перестали казаться безусыми жуками, а глаза жуков снова превратились в сучки. Он радовался победе Василисы Прекрасной, которая уже отвоевала у Змея Горыныча почти всё небо.

Встретив рассвет, Гриша побежал домой и, никем не замеченный, юркнул под одеяло. Но только он закрылся с головой, чтобы согреться, как услышал сонный голос Игоря:

— Ты почему так долго во дворе был? Вот скажу маме, что по ночам гуляешь, спать не даёшь.

— Не говори, — попросил Гриша. — Я больше не буду.

— Ладно уж, спи, — снисходительно сказал Игорь, и успокоенный Гриша тут же уснул.

К утреннему чаю Гришу будили все: и мама, и бабушка, и брат.

— Проснись, сынок! — тормошила его мама и, обращаясь к бабушке, говорила: — Вот что значит свежий воздух. В городе Гриша никогда так крепко не спал.

— Поднимайся, соня! — стыдил Гришу Игорь, который, впрочем, сам любил поспать и поваляться в постели. Сегодня он почему-то поднялся раньше обычного.

Проснувшись, Гриша сейчас же посмотрел в окно, а потом на бабушку и маму.

«Неужели ещё не заметили, что дрова убраны? А может, Игорь не утерпел и пожаловался, что я ночью гулял. Но почему тогда мама ничего мне не говорит?»

Бабушка позвала всех к столу и, разливая в чашки подрумяненное в печи молоко, сказала:

— Разоспался ты, внучек, нынче. А Игорь раньше всех встал. Выхожу я утром во двор, а он у поленницы на солнышке отдыхает после трудов праведных.

— После каких трудов? — спросил Гриша.

— Вон, погляди, какую он поленницу выложил, — подойдя к окну, кивнула головой бабушка.

Гриша не поглядел. Он не мог оторвать своего удивлённого взгляда от брата. Почему же Игорь молчит, почему не скажет бабушке, что ничего не делал?

— Ты что… уставился? — пробормотал Игорь и, чуть заметно покраснев, стал торопливо прихлёбывать молоко, уткнувшись лицом в большую чашку.

Гриша промолчал. Ему вдруг стало ужасно жалко брата. Он обманул бабушку с мамой и к тому же не видел глазастых, безусых жуков, не любовался озябшей звёздочкой, которую согрело одеяло-облачко, не следил за Змеем Горынычем, отступившим перед Василисой Прекрасной.

И полный больших, светлых впечатлений, завладевших им с новой силой, Гриша не стал уличать во лжи и без того пристыжённого брата.

Только когда бабушка, похвалив ещё раз Игоря, назвала его тимуровцем, Гриша, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Настоящие тимуровцы никогда не хвастают своими делами, — и остался этим вполне доволен.