— Вскройте пол, — не скрывая, что подслушивал, вмешался Карамо, — если они жили в первом этаже.

— Гере кавалер, наш разговор для вас не предназначен!

Между тем Карамо чувствовал себя так, словно у него на рынке карманник вытянул кошель с тысячью унций — и скрылся без следа.

«И как мне после этого лететь в Кивиту? с чем? Раззява, ротозей — мало того, что взял в дом девок из кратера, так ещё позволил им удрать!»

— Гере посланник, под Пришлым Селищем — кротовые ходы. По меньшей мере один ход — именно по нему ушли ваши… служанки. Позаботьтесь вызвать сапёров, пусть найдут и перекроют лаз. Дарственную — мне.

Тон гостя не допускал возражений, и Глинт сбавил гонор. Похоже, он сожалел о своей эскападе, но пока не решил, как загладить происшедшее.

— Надеюсь, вы не считаете, что я скрываю девиц?

— Нисколько. Но… — Он посмотрел на служащего так, что тот поспешил выйти, — сейчас вы изложите все обстоятельства, связанные с их появлением у вас. Подробно. Имена, внешность, привычки — любые мелочи. Тогда я передам на материк, что вы исполнили приказ в точности.

«Зов. Может, какое-то время рабыни противились ему, но зов не выбирает: „Ты иди, а ты останься“. Потом сломались. Стан стягивает кротов к себе… Неужели звезда упадёт прямо сюда?»

— Ишь, воструха! какие коленца выделывает! — со смехом удивлялись унтеры, солдаты и матросы, сбежавшиеся поглазеть, что за диковинного зверя привёз «Морской Бык».

На большом солнечном дворе Хайта показывала всем Анчутку — по команде хозяйки восьминогая свинья ложилась на спину, виляла толстым хвостом на счёт «раз-два-три-четыре», сколько сказано, и делала разные фокусы. Языком выхватывала трубку изо рта фельдфебеля и возвращала ему в руку, а с солдата сняла кепи, подкинула и языком поймала!

— Ах ты, гром в душу, вот так скотина!

— Умнющая, хоть в рекруты бери.

— Моя животинка прожорлива, надо кормить! — Хайта, усвоив в столице, зачем нищему шапка, бегала по кругу зрителей с протянутым кепи. Довольная представлением солдатня сыпала лики и гула-гула, скоро от тяжести монет кепи в руке обвисло.

— Эй, золотинка, ты какого флота юнга?

— Что ж это делается, братцы, — на Большой земле парней не стало, стали девчонок в войско брать? Эх, теперь повоюем!..

Спешили на хохот толпы и торговые агенты, и посольские сотрудники, и прекрасный пол Пришлого Селища. Смекнув, что подтянулись люди побогаче, Хайта проворно ссыпала прибыль в карманы — аж штаны обвисли, — и звонко закричала, потрясая головным убором:

— Дамочки и господа, все пожалуйте сюда! Чудо света, говорящая свинья, поёт и лопочет, кушать хочет!

— А ну-ка!

— Анчутка, покажи почтеннейшей публике, как девица утром умывается.

Сев на хвост, пата принялась тереть морду четырьмя передними лапами, пофыркивая и отдуваясь ноздрями. У неё уже заметно отросли пальцы, но они оставались куцапыми и твёрдыми, как копытца. Публика изнемогала, аплодировала, торговые стали кидать в кепи даже четвертаки.

— Теперь — как барская дочка красоту наводит.

— Га-га-га! — покатывались вокруг.

— А как в столице на паперти просят?

— Пода-а-айте Ока пречистого ради! — утробно завыла Анчутка, умильно сложив передние лапы.

Гром оваций! Лишь седоватый, прокалённый солнцем Якатана унтер нахмурился, качая головой:

— Не по вере это, чтоб зверина Око поминала. Взглянул бы поп на это — от кого у свиньи речь, от Бога ли…

Прибавил и сосед в толпе, кондуктор флотского экипажа:

— Видывал я тварей многоногих. Нас десантом на Мулун послали — отстреливать их. Веришь ли, друг — с картечницы по ним палили, так даже полумёртвые рычали и кусать хотели. Дьявольские они…

— Ай, перестаньте! — игриво хлопнула его веером по руке зазноба, прачка секретарского отдела. — Видите, свинка дрессированная, ради Ока просит. Почти что верующая.

— Ну, пускай осенится и символ веры нам прочтёт.

— Ты, друг кондуктор, не кощунствуй. Тут бы «серпов» призвать да расследовать, как полагается, а мы гогочем.

— Покажи, как жандарм важничает, — приказала Хайта, чутким ухом уловив недобрый разговор.

Надув брюхо, Пата почти по-человечески упёрла лапы в бока и загаркала широкой пастью:

— Деньгу дай! Курицу дай! Всех пороть!

Тут даже ворчуны оттаяли, а прочие вконец сомлели со смеху. Одни верили в Гром крепко, другие мягче, но тёмно-синих недолюбливали все, и шуточки о них встречали на «ура».

— Кто же тебя, милочка, в форму со штанами нарядил? — приласкала Хайту прачка, пока другие обступили пату и наперебой командовали: «Скажи — револьвер! Нет, пусть скажет — дурак! это про тебя». — Одно дело вейки, они с малявок в штанцах бегают, а ты вроде наша.

— Лучше скажи, зачем ошейник носишь? — сурово спросил унтер, твёрдо помнивший о вере, ереси и дьяволах с алой планеты.

— Осмелюсь доложить — по столичной моде, гере старший унтер-офицер! Так дамы дворянские ходят, — бодро отрапортовала златовласка, встав навытяжку.

Строевое обращение ему понравилось, но он таки заметил:

— Плохой обычай и мода поганая. Сними, не позорься. Ты ж не собака!

— А господина посланника девки без ошейников ходили, — вмешалась прачка. — Так что, Пекеш, эта лямка ничего не значит. Золотинка правду говорит — я сама видела в модном журнале, нынче бархотки в моде кожаные, по шестнадцать унций…

— Пропасть адова, да кто за хлястик столько платит?!

— Точно, — возник кондуктор, за конфету облизанный патой, — и цепь нужна железная, если кротиху держишь. А то — фьюить! — и нету. Вон, пол в их домишке подняли — а там нора! Целая рота ноги сбила, их искавши — нет бы прикладом доски простучать. Говорят, знатно танцевали, даже без штанов…

— Фу ты, срам какой! — Прачка по-господски заслонилась веером, вроде в смущении.

— …а гушитов, что прислуживали им, Глинт велел выпороть. Совсем посланник с колеи сорвался, видели его — он сам не свой, и с ним, как бес приставленный, тот хромой журавель с Востока.

— Между прочим, другие барышни приезжие — что в форме, — весьма галантные. — Торговый агент поправил цветочек в петлице. — У большого фонтана с офицерами флиртуют, прямо-таки очарован-с! В кои-то веки к нам с Великой земли милашек занесло, а то всё вейки раскосые… Штатские с дирижабля стерегут их, чтобы наши слишком не ухаживали.

— А я говорю, — доказывал старшина-грузчик очкастому юнцу-писарю, — не все дивные дивы — от дьяволов! Ты меня не учи, молод ещё. Я сам учён в церковной школе, от протодьякона имею грамоту с отличием. Когда Отец Небесный воевал с морскими дивами — слушай, умник! — он их покрошил целые горы.

— Вам бы, уважаемый, с амвона проповедовать, а не укладкой командовать, — хмыкал писарь.

— …а костяки и черепа в земле остались, людям на память и на ужас. Я — первой статьи матросом, ещё обе ноги целы были, — ходил с контр-адмиралом на корвете за Пояс Мира. Что там водится порой на диких островах — боже, спаси и сбереги! гарцуки, чичиморы, химеры, вындрики и василиск-зверь, ядовитее любого гада. Его превосходительство отрыл шкелет великана о шести руках…

— Это предмет естественной истории. Вымершие чудища.

— Га, вымершие! да с тобой родимчик бы случился, встреться ты с летучим гарцуком! крылами трещит, в скорлупе весь, а спереди челюсть выдвижная!.. Из ружья в него — тресь! а ему ништо, нападает.

— Морские байки, уважаемый. Не извольте мою голову морочить.

— У лётчиков спроси. Наверняка они этих тварей в воздухе встречали…

— Ты, выходит, типа денщика? или денщица? — К Хайте подбивался морячок — волос ещё короток, по чину рано гриву заплетать, но бескозырка заломлена лихо, и первое кольцо на пальце — ходил, значит, в дальнюю. — Не составишь ли мне пару на вечернюю прогулку? Провожу со всей нашей вежливостью…

— Ах! вы, наверно, много историй знаете? — жеманилась та, изгибая стан.

— Дьяволову уйму! Все твои будут.

— Вот, ваше благовестие, эта девчонка. — Седоватый унтер одним жёстким взглядом удалил матросика. За унтером шёл недовольный диакон в тёмно-коричневой рясе. — Испытали бы её — что за зверя водит, зачем научила Око поминать.