Пробовал отрастить курчавую бороду, на манер скандинавских конунгов, но – увы! Редкий волос лез в разные стороны и отнюдь не хотел завиваться во внушительные кольца.

Затем я, дабы придать себе побольше солидности, купил в аптеке трость, нанеся существенный урон моей и без того скромной стипендии. Но мой замысел никто не понял. Я-то степенно постукивал тростью по институтским коридорам, ну прямо как маститый ученый, а меня чуть ли не на каждом шагу сочувственно спрашивали: «Что с ногой? Где тебя угораздило?» «Бедолага, вынужден ковылять с палочкой», – говорили за моей спиной. Это про мою-то трость! И мне пришлось с ней расстаться – я ее якобы забыл у дверей районной поликлиники. Авось она все-таки сумеет исполнить свое высокое предназначение, послужив другой несомненно незаурядной персоне.

Потом прошел выпускной вечер. Однокурсники разъехались по школам, а меня оставили держать экзамены в аспирантуру.

На кафедре истории это мероприятие считалось пустой формальностью. Прием в аспирантуру был для меня предрешен. И мой будущий научный руководитель профессор Волосюк уже набросал план нашей работы на год вперед.

Правда, у меня завелся конкурент – некий сельский учитель, но это обстоятельство никто не принимал всерьез. Да и чего, действительно, ждать от человека, выбравшегося из такой глухомани, там библиотеки с академическими томами и архивы, несомненно, существовали только в воображении смельчака, пустившегося в эту бесшабашную авантюру.

Тогда-то я и снял у бабы Маши отдельную комнатенку и зарылся в фолианты. Где-то в нашем городе тем же самым занимался мой соперник. Но мне было безразлично, кто он и что из себя представляет. Однажды я забежал ненадолго на кафедру истории, а там ко мне подошла молоденькая лаборантка и, округлив будто бы от изумления обведенные тушью глаза, сказала: «Северов, знаете, кто второй претендент? Вы даже не представляете!» Мне бы задержаться на лишнюю минутку и выслушать до конца, но я, самоуверенный, легкомысленно бросил: «Извините, как-нибудь в другой раз, сейчас спешу, мне еще нужно сегодня просмотреть сто страниц!» И ушел, не ведая о совершенной – и для меня гигантской – ошибке. Останься я и выслушай – и этот провал не был бы для меня такой катастрофой.

Пребывая в полном неведении о том, что… а вернее, кто меня ждет, я продолжал подготовку, вылезая вечерами на короткий променад. Так было и в этот знаменательный вечер. Правда, на сей раз я почти целый день провел в институтском читзале и потому отправился на прогулку, имея на борту, как говорят моряки, тяжелый груз – портфель, набитый конспектами и увесистыми томами монографической литературы.

Обычно я предпочитал бродить по тихим краснодарским улицам и переулкам. Но сегодня изменил своей привычке. Вблизи от нашего института простирался городской парк, и какой-то бес повел меня именно туда. Нет, я, разумеется, выбрал затененную аллею, лежавшую как бы на отшибе от веселой парковой суеты. Она была тиха и почти безлюдна – несколько темных силуэтов на скамьях, вот и весь народ. Плетясь в глубоком раздумье, я, помнится, размышлял о сарматах и скифах, и мои ноги, предоставленные самим себе, самовольно привели меня к ярко освещенной арене, покрытой асфальтом, окруженной забором из металлических прутьев. Это была городская танцплощадка. Видимо, ноги полагали, будто они лучше головы осведомлены о потаенных желаниях, подпольно обитавших в глубинах моей души. И не ошиблись. Так показалось тогда. Ибо, бросив рассеянный взгляд сквозь прутья ограды, я увидел Ее. Взгляд мой мгновенно очистился от всего теперь уже постороннего, сфокусировался, окреп и подтвердил: да, это Она, единственная во всей мировой истории.

Только подумать: на Земле прошли десятки тысячелетий, вначале по ее долам и горам бродили толпы сутулых питекантропов, а затем расправивших плечи неандертальцев, потом они поняли: все, погуляли, пора уходить, – их сменили мы, привычные современные люди, у нас возникали и уходили в прошлое формации и эпохи, перемещались народы туда-сюда, сначала с востока на запад, потом с запада на север и юг и снова на восток, а то и исчезали вовсе, аки степная или городская пыль, возникали государства, и полководцы и политики кромсали карту планеты и каждый на свой лад, не отставали от них в этом неистовстве люди науки и культуры, внося в общий плавильный котел свою лепту, открывая свои великие миры и создавая бессмертные шедевры, – и все это совершалось ради того, чтобы этим вечером в Краснодаре, сейчас, в сию минуту на городской танцплощадке появилась эта девушка. Она, которую я, выходит, сам не ведая о том, ждал всю свою сознательную жизнь! «Столь удивителен и, возможно, для кого-то непредсказуем ход Мировой Истории! И еще час тому назад, да что там, менее того, он был неведом и мне! Лично!» – подумал я, не сводя глаз с посланницы Клио, это был персональный дар богини выпускнику Нестору Северову за успехи в подведомственной ей науке.

В эти минуты оркестр молчал, переводя дух, и потому Она тоже отдыхала на деревянной скамье, обмахивалась изысканным дамским платочком. Я видел ее, можно сказать, царственный профиль. И восседала Она на скамье, будто на троне. «Изабелла Кастильская! – воскликнул я мысленно и тут же себе возразил: – Да куда там до нее Изабелле в придачу с Марией Тюдор». Эти надменные королевы, и вместе взятые, не стоили взмаха ее длинных густых ресниц! Я прошел на танцплощадку, мимоходом сказав билетерше: «Я в аспирантуру!» – и та, глянув на мой пузатый портфель, не произнесла и звука.

Я прямиком направился к Ней и учтиво произнес:

– Разрешите вами восхищаться!

Она сначала изумилась – мол, а это что еще за фрукт, так и читалось в Ее прекрасных глазах, – а затем с любопытством спросила:

– Если я не разрешу, вы же все равно будете это делать?

– Буду, – ответил я со свойственной мне прямотой. – Не стану от вас скрывать: в Древнем Риме меня бы называли Принципиальным. С большой буквы, как у них это было принято. Так бы и говорили: «Вон по той стороне улицы, вдоль Колизея идет Нестор Принципиальный!» Колизей, естественно, в ту пору еще целый.

– Плачу откровенностью за откровенность: мне нравятся люди принципиальные, – ответила Божественная с самым наисерьезнейшим видом. – Но римляне римлянами, этих-то всегда тянуло на пафос. Их императоры, консулы и прочие трибуны будто эскадренные миноносцы: Неподкупный, Непреклонный, Стремительный, – перечислила Она, обнаружив знакомство с античной историей, морским делом и заодно чувство юмора. – Вот и вы Принципиальный. Но это было в вашем далеком древнеримском прошлом. А как вас величают сейчас? Ваши буднично мыслящие современники?

– Нестор Северов, – представился я. – А современники из нашего института говорят так: «Вон идет Нестор Северов – без пяти минут известный ученый».

– Так вот вы какой! Нестор Северов! – сказала Она с приветливой улыбкой.

Выходит, и эта дива уже наслышана о моей персоне – я воспринял данную информацию как само собой разумеющуюся. Моя известность выплеснулась за стены института и теперь растекается по всему городу и даже достигла городской танцплощадки. Рано или поздно это должно было состояться как историческая неизбежность.

– Да, я действительно такой, – признался я честно, не обманывать же Ее с первых минут нашей встречи. И вообще, я не люблю ложь.

– А я просто Полина, – вздохнула Она. – А еще проще – Лина. Для своих.

– Я вам признателен за то, что вы меня ввели в круг доверенных лиц. Я, в свою очередь, отплачу той же монетой. Сестерцией или драхмой, это уж на ваш вкус. Словом, я человек прямой, не люблю ходить вокруг да около и потому скажу откровенно: мне хочется вам рассказать о бронзовом горшке, найденном при раскопках под деревней Ольговкой. Он, по-моему, наводит на весьма любопытные мысли. Уверен: вы будете заинтригованы.

– Чувак, ты не туда попал. Здесь не кухня. Хиляй со своим горшком куда-нибудь подальше! – услышал я грубый мужской голос.

Только теперь я заметил ее свиту – троих рослых ухоженных парней, в черных и красных рубахах с поднятыми воротниками, в узких брюках и остроносых мокасинах. У каждого волосы аккуратно причесаны и разделены пробором.