© Г. М. Садовников (наследник), 2024

© Оформление

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Азбука®

Да, герои повести те же, что и в многосерийном фильме «Большая перемена», где я был автором сценария. Это и юный учитель истории Нестор Петрович Северов, и Ганжа, и Светлана Афанасьевна, Леднев и его дочь Нелли, и Петрыкин с Ляпишевым. В повести все будто бы так, как в фильме, и в то же время не так. И несколько по-другому складываются отношения Нестора с Полиной (в повести она названа Линой), Светланы Афанасьевны с Ганжой… В повести у Северова и шире круг учеников. Ведь он преподает не только в своем «сумасшедшем и замечательном девятом „А“», но и ведет историю в шестом, седьмых и восьмых классах, и параллельных девятых. И в каждом из них тоже непростые питомцы.

Фильм смотрят уже более четверти века. У него миллионы поклонников, но мало кто знает, что его сценарий был написан по моей же повести «Иду к людям», впервые изданной еще в 1962 г., в хрущевскую оттепель. В ту пору библейский призыв: «Возлюби ближнего своего» – стал знаменем многих молодых писателей. Его исповедовали и исповедуют и по сей день многие атеисты, они-то уверены: этот девиз возник задолго до написания и Старого и Нового Заветов. В пору своей молодости автор и сам принадлежал к их числу. Словом, эта важная для него тема главенствует в повести, а лет через десять она перетекла и в фильм «Большая перемена». Однако не все из литературной основы вошло в сценарий сериала, какие-то эпизоды остались «за кадром». Что-то из вошедшего было переиначено – «переведено» на язык кинематографа. Как известно, не все написанное в прозе может быть воплощено на экране. В эту редакцию повести включено и то, что было предложено режиссеру, но не вошло в сценарий, – не умещалось в объемы фильма, ему были отпущены четыре серии. А кое-что было изменено по идеологическим соображениям студийного руководства. Так, один из учеников Нестора Петровича немец Карл Функе, вратарь заводской команды, в фильме стал полуукраинцем-полурусским Отто Фукиным. Тогда о наших поволжских немцах, как и о крымских татарах, старались говорить как можно меньше, мол, скользкая тема, ну ее. Таким образом, прочтя эту книгу, поклонники фильма узнают кое-что новое о своих любимых героях.

Автор надеется на то, что эта повесть займет в душе у читателя место рядом с фильмом, который он смотрит и по сей день.

Это был полный крах. Финита! Если бы только комедии – конец всем моим надеждам.

Удивительно, но я добрался домой живым и невредимым. Уже в двадцати шагах от института перед моим носом истошно завизжал тормозами огромный, размером с крупного мамонта, старый автобус. Оказывается, меня вынесло на проезжую часть улицы, почти под его колеса. Водитель высунул в окошко бледную от противоестественной смеси испуга и ярости физиономию и гаркнул сверху первое подвернувшееся ему на язык:

– Ты! Антилопа!

Странно: что он нашел общего между нами – мной и антилопой? А почему не зеброй или, скажем, американским опоссумом? Впрочем, мне было не до зоологических тонкостей. Антилопа так антилопа, буду антилопой – мне теперь все равно. Я покорно вздохнул и, вернувшись на тротуар, побрел дальше. Шофер медленно ехал рядом и, распахнув автоматические двери машины, ругал меня и так и этак. Текст обличителя был густо нашпигован нецензурными существительными, сказуемыми и обилием прилагательных, я его опущу, скажу одно: он нелестно отзывался о моем интеллекте. Автобус был рейсовым, но, видимо, сошел с маршрута, возмущенные пассажиры барабанили в кабину водителя, взывали к его совести, а он никак не мог утолить свой справедливый гнев.

На главной улице – она именуется Красной – меня задержал милиционер. Оказывается, я и тут нарушил – дважды зачем-то пересек улицу, сначала перешел на противоположную сторону и тут же вернулся обратно и, как выясняется, проделал эти кренделя в неположенном месте. Милиционер полез было в сумку за квитанцией для штрафа, но, взглянув на мое лицо, махнул рукой: «Шут с тобой, топай своей дорогой, если она тебе известна!» И я шел, потерянный главным образом для себя, другим я вовсе был не нужен, шел, может, час, может, неделю.

Войдя во двор, я зачем-то описал дугу и ударился лбом о притолоку старенькой осевшей веранды, пристроенной к саманному дому. Дворовый пес по кличке Сукин Сын опасливо заполз в будку. От греха подальше.

Старуха-хозяйка – в ее домике я снимал маленькую комнатенку – подняла голову от корыта и поинтересовалась:

– Коньяк иль портвейное вино? Что пил-то? На базаре говорят…

Мне было безразлично, что говорят на базаре.

– Баба Маня, баба Маня, вы бы еще вспомнили, о чем говорили на римском форуме. Во времена Цицерона, – сказал я с мягким укором и прошел к себе.

Ухнувшись на узкую железную кровать с тонким ватным матрацем, я предпринял попытку осознать происшедшее. И как ни тщился, не мог найти для своей отчаявшейся мысли не только щелки, но и микроскопической трещинки в институтском периоде своей пока еще недолгой жизни, куда бы она сумела пролезть. Он был гладким и цельным, будто доска, отполирован до блеска.

Учеба на историческом факультете, все ее четыре года были для меня сплошным триумфом. Уже на первом курсе я поражал воображение наивных девушек. Например, на танцах мог ошарашить партнершу такой феерической фразой:

– А знаете ли вы, что вход в ад помещался на территории нашей Тамани? Так считали древние греки. И я!

– Только подумать, – лепетала невежественная партнерша. Тогда я ее добивал умопомрачительным фактом.

– Как вы относитесь к опере «Князь Игорь»? Только честно.

– О! Я ее обожаю!

– Так знайте, лагерь Кончака был разбит на севере нашего края, а из этого следует… Правильно! Пленный князь спел свою знаменитую арию здесь, у нас на Кубани!

На втором курсе на меня обратили внимание серьезные люди, и я был избран старостой научного кружка. На третьем меня прозвали «курсовым академиком Тарле». На четвертом мою курсовую работу о Тмутараканском княжестве напечатал «Вестник научного студенческого общества», а профессор Волосюк сказал: я его ученик и он мной может гордиться. Словом, легко и непринужденно я прямо-таки церемониальным маршем шагал в аспирантуру.

Единственное, что немножко расстраивало мои чувства, – собственная внешность. Слишком она несолидная, какая-то неуместная для будущего великого ученого. Кондуктора до сих пор принимают меня за мальчишку.

Так и говорят:

– Мальчик, еще раз высунешься в окно, высажу из трамвая.

Сто шестьдесят сантиметров – все-таки не рост. Даже для двадцатидвухлетнего мужчины. Вот как не повезло с внешностью. Не в ней, конечно, дело. И профессор Волосюк тоже в этом убежден и довольно твердо. Сам он, по моим приблизительным расчетам, не превышал ста шестидесяти пяти или где-то возле этого.

«Нестор Северов, вес ученого определяется не количеством подкожного сала, а трудами» – его личное изречение. При этом он складывал ладони чашечками и покачивал плечами – изображал весы.

Тем не менее я предпринимал кое-какие меры.