— Вы одна? — спросил ефрейтор.

— Нас двое.

— Для двоих тесновато.

— У мужа есть площадь.

— Тогда другое дело. Тогда можно поменять.

Я не ответила. Знала, что не стану менять эту квартиру. Нет, не стану...

С балкона далеко-далеко до самого леса просматривалась Полярная улица. Она была еще голая, без деревьев и без газонов. Серая земля пылила под колесами автомобилей, проносившихся быстро, как на состязаниях. У соседнего дома рабочие сгружали паркет. В магазине продавщица в белом протирала окна. Солнце ложилось на них полосами шириной с ладонь.

На другом балконе, что выступал справа, появилась женщина. На ней был только купальник. Но тело отливало загаром. И купальник смотрелся красиво. И ничего в том предосудительного, что женщина в купальнике стояла над оживленной, залитой солнцем улицей, я не видела.

— Здравствуйте, — сказала я. — Вы уже переехали?

— Да. Я переехала самой первой, — ответила женщина в купальнике. — Ночевала в доме совсем одна.

— Не страшно?

— Нет. Плохо, что газ еще не подключили.

— Да, плохо, — согласилась я. Добавила, глядя вниз: — И пыли много.

— Пыль будет, пока не окончится стройка, — сказала женщина в купальнике. — Но лет через пять все зазеленеет. И дачи не нужно... Воздух свежий. До леса рукой подать...

— Пять лет — это не скоро.

— Так всегда думают в молодости, — грустно улыбнулась женщина в купальнике.

Не отступая от кухонного столика, я каждые пять минут, если не чаще, поворачивала голову и смотрела в сторону холодильника, где стоял зеленый, с треснутым стеклом будильник — мой давний друг, которого я в числе немногих вещей привезла со старой квартиры. Мне надоела рухлядь: стол, за негодностью списанный из домоуправления, кровать с облезлым никелем на железных спинках, рассохшиеся стулья. К черту! Взяла только холодильник и новый румынский платяной шкаф с зеркалом во всю дверку. Остальное надо наживать. Трудиться, работать и приобретать вещи по сердцу, по вкусу.

Юлия Борисовна подарила сыну ковер. Персидский ковер ручной работы. Буров сказал, что такому ковру теперь нет и цены. На лиловом поле в сложнейшем орнаменте был выткан свирепый тигр в натуральную величину.

Когда разговор зашел хоть о каком-то новоселье, пусть самом скромном, Буров предложил постелить ковер на пол — благо комната была пуста — и устроить новоселье на восточный манер. Прямо на ковре — без всяких столов и стульев.

— Я убежден, что азиатские традиции не хуже европейских. В трапезе на ковре, безусловно, есть своя прелесть.

Кого приглашать?

С Юлией Борисовной вышло как нельзя лучше. Само собой разумеется, приличие требовало, чтобы она была приглашена первой. Пришлось бы идти на эту жертву, но, к счастью, Юлия Борисовна уехала на съемки в Молдавию.

Пригласила Люську, Нину Корду с мужем, Прасковью Яковлевну Крепильникову. Обещала приехать Луговая, но не твердо, а если удастся.

Она была уже здесь однажды. В тот день, когда я получила ордер. Рассматривала квартиру придирчиво и тщательно, словно в этой квартире предстояло жить ей, а не мне.

Потом мы сидели на широком подоконнике. Разговаривали про жизнь. Анна Васильевна рассказала:

— Родилась в тысяча девятьсот двадцатом году. Давно. Все-таки очень давно... Вот старимся мы все, а того не замечаем...

Властное выражение, обычно свойственное ее лицу, растворилось в улыбке. Я видела перед собой обыкновенную добрую женщину, быть может, лишь с очень усталыми глазами.

— Война застала нас с Николаем в Ростове...

Николай — так звали ее мужа. И еще он был сердечник, потому в армию не призван.

— В городе при немцах остались по заданию райкома партии. Занимались диверсиями. Поздней осенью сорок второго в нашей группе случился провал. Оказались без явок. Или с перепугу, или по неопытности, только решили с мужем укрыться временно у тетки в Кагальнике, Добрались туда с горем пополам. Я беременная была на шестом месяце. Два дня пожили. Сосед, сволочь, полиции выдал. Повезли нас в Ростов. На старенькой отечественной полуторке. Подмораживать уже стало. Дороги восстановились. Шофер в кабине. А двое полицейских с нами в кузове. Ехали-ехали, а под вечер полуторка, родная, взяла и стала. Шофер заковырялся в моторе. Полицаи забеспокоились: ночь на носу. Время партизанское подступает. Справа — поле, слева — поле. Небо сумрачное. И вороны каркают. Подло-подло...

Мы-то с Николаем думали, что ночи дождемся, а там, повезет, партизаны выручат. Вдруг слышим, шофер говорит:

«Вот она! Таперича, зараза, двинется».

А полицейский один к тому времени слез с кузова. Возле шофера стоял. Другой же полицай возрадовался, услышав слова шофера, и налег на кабинку: посмотреть захотел, наверное, где шофер неисправность обнаружил. Тут Николай его и ударил ногой: руки были связаны. Мне не связали. Зачем? Баба, да еще с пузом.

Ударил ногой в мужское место. Тот, наверное, вмиг и память потерял.

«Беги в балку, — шепчет Николай. — Я их отвлекать стану».

Балка — так овраги по-степному называются.

Отвлекать! Много ли наотвлекаешь со связанными: руками? И здесь мне как высветило, как словно кто-то мысль подал. Схватила я карабин, который полицай из рук выпустил. А напарник его как раз шум услышал, к борту поспешил...

«Шо там?»

Я ему в рот выстрелила. Как соску, ствол сунула, даже видела: зубы брызнули белыми осколками.

Мне бы догадаться и шофера прикончить. Автомат-то у него в кабине был. Но тогда я не сообразила. Выстрелила в того, что на полу кузова корчился, чтобы не поднялся гад. И побежали мы к балке. Шибко побежали. Шофер из автомата стрелять начал, мы уже за двести метров были. На этом расстоянии автомат не страшен. Карабин, он дальше бьет.

Балкой, балкой... Стали мы уходить по-быстрому. А Николай задыхается. С сердцем плохо. Пробовала на себе нести. Противится.

«Ребенка, — твердит, — сбереги... Сбереги ребенка».

Умер Николай за полночь. У меня выкидыш случился... Замерзла бы, наверное... Закоченела. Повезло. Хуторские бабы с трудовой повинности возвращались. Подобрали, выходили.

Вот, Наташа, той осенней ночью и закончилась моя личная жизнь...

Первой пришла Нина Корда. Она поцеловала меня в прихожей, дала завернутый в бумагу эстамп. Ее мужа по имени Антоша несколько раз видела у проходной — он часто встречал Нину. Антоша протянул цветы, сказал:

— Здравствуйте.

Нина Корда пояснила:

— Я специально привела Антошу пораньше, чтобы он поработал на кухне. В подобных случаях он совершенно незаменимый человек.

— Что ты, что ты, — застеснялась я. — Я и сама с двумя руками.

— Это ты совершенно зря, — тоном, не терпящим возражения, сказала Нина Корда. — Антоша работает поваром в ресторане «Берлин».

— Да-да, — потирая ладонь о ладонь, согласился Антоша и деловито спросил: — Где фартук?

Фартук у меня был только один. Я сняла его и передала Антону.

— Вот это ковер! — восхитилась Нина. — А почему я не вижу Бурова?

— Буров на рынке.

— Мужчины при деле, — удовлетворенно заметила Нина и предложила: — Постоим на балконе.

На балконе было хорошо. Тянуло ветром со стороны леса. Воздух не пахнул городом, потому что машин в воскресенье почти не было.

Однако поболтать нам не удалось. Услышали звонок в прихожей. Это пришла Люська. Опять объятья, восклицания и т. д. Люська подарила прелестный немецкий ночник.

Потом приехал Буров с рынка.

Вслед за ним — Прасковья Яковлевна Крепильникова. Она привезла в подарок подушку.

— Обещала, стало быть, тебе к свадьбе подарить. Так ведь свадьбу ты зажилила.

— Ничего, Прасковья Яковлевна, не расстраивайся, — сказала Люська. — Вот сегодня и будет сразу свадьба, сразу новоселье.

— Это хорошо, — согласилась Крепильникова.

Подивилась ковру, спросила:

— А сидеть мы на чем будем? Неужели стульев нет? Ужасть!

— На свою подушку и сядешь, — ответила Люська.