— Но Юлия Борисовна может подумать, что я злюсь на нее за то, что она продала дачу.

— Мне это не приходило в голову.

— Тебе в голову приходят только цитаты из латыни. А она точно подумала про дачу. Она считает, что я недостаточно хороша для профессорской дачи.

— Ты хороша для меня, и этого достаточно.

— Спасибо... А дачу все-таки жалко. У нас будут дети. А там такой лес, такой воздух... Я нигде и никогда не видела места лучше. Если не считать Туапсе.

— Мы купим дачу для наших детей.

— Думаешь, это так просто?

— Я не знаю, что в жизни просто. Не приходилось встречать такое.

Как сделать комнату уютней?

Повесить на стенах два-три эстампа? У входа — голову черта из княжества Лихтенштейн? Вымпел со значками над кроватью? Верхний свет, нижний свет, боковой...

Можно, наверное, поступить и так.

Я же решила иначе. Решила пожертвовать отпуском. И начать все с азов. Одеть стены в новые обои, покрасить полы, рамы, двери...

Купила обои, клей, краску. Забыла купить малярную кисть. Трижды просила Бурова зайти в хозяйственный магазин, мужским глазом выбрать кисточку. Он трижды обещал и трижды забывал. Терпение мое лопнуло без остатка подобно мыльному пузырю. Взяла помазок Бурова, которым он через день мылил щеки, предпочитая безопасную бритву электрической. Обмакнула в белила и преспокойно стала красить рамы.

Было раннее лето. Зелень ярко украшала деревья. Пахла земля, пахла сладко, потому что здесь, на окраине, ее не прикрывали асфальтом. И она сама прикрывала себя хорошей, зеленой травой. Возле столовой рабочие разгружали машину. Они носили ящики из тонких металлических прутьев. А в ящиках стояли бутылки с молоком, кефиром, ряженкой. Крышки на бутылках сидели разного цвета — малинового, зеленого, серебристого, — сверкали, точно елочные игрушки.

Меня окликнули. Внизу, почти у самого подъезда, увидела Вику Белых. Махнула ей рукой: давай поднимайся. Встретила у дверей, в коридоре. Сказала:

— Только извини. У меня не комната, а стройплощадка. Поберегись!

Вике стоило поберечься, потому что одета она была очень хорошо, точно собралась на какой-то праздник. И вообще, вся она высвечивалась радостью и счастьем, как ясной ночью небо высвечивается звездами.

— Наташка, — прошептала она, — у меня в субботу свадьба.

— Правда?

И мы, конечно, расцеловались по такому непростому поводу. И даже немножко всплакнули.

— У тебя все хорошо. У тебя все хорошо, — почему-то твердила Вика. Будто я сама или кто иной утверждал, что у меня плохо.

В ответ я говорила:

— Рада за тебя и Митю. Вы столько лет знаете друг друга. И любите... И вообще, кто мог подумать?

— Да. Я тоже не думала. А потом, после школы... Ну, понимаешь, мне вдруг стало страшно от мысли, что мы можем расстаться... Ну, ты все понимаешь...

— Понимаю, понимаю, — говорила я. И глядела в ее счастливые, полные слез глаза. — Тебе нужно избавиться от привычки плакать. Скоро станешь мамой. И сама будешь успокаивать детей.

Тогда Вика спросила, почему-то оглянувшись по сторонам, точно проверяла: не подслушивает ли кто.

— Наташа, как же у вас до сих пор нет ребеночка?

Зеркала передо мной не было. И я не видела, что появилось на моем лице — выражение неудовольствия или растерянности. Я видела другое — досаду в глазах Вики, она догадалась, об этом не следовало спрашивать.

— Ой, Вика, смотри, как мы живем. Какая у нас комната. Получает мой Буров мало. Вот дом снесут, въедем в новую квартиру. Там уж...

— Да, да... Конечно, — как-то уныло произнесла Вика. Но вдруг громким шепотом добавила: — Наташа, а детишки ведь и в старых домах рождаются.

Все верно.

Я и сама знала, что объяснение мое — сплошная глупость. И Вика знала. Но я говорила не для Вики, я говорила для самой себя, для Бурова, который сидел сейчас там, в прокуренном кабинете, обложенный папками и газетными вырезками.

— Я учусь, Буров пишет вещь. Сейчас не время...

А что еще сказать? Не могла же я признаться, что вижу испуг в глазах мужа, как только завожу разговор о возможном ребенке? А может, и могла. Не знаю.

— Жду вас на свадьбе, — сказала, прощаясь, Вика. И ушла.

Я почему-то очень позавидовала ей. Сидела долго. И руки словно у меня отяжелели, и ноги. Сама мысль о ремонте комнаты казалась противной до тошноты.

Свадьба Вики Белых и Мити Котикова, как принято говорить, состоялась на ВДНХ, в ресторане «Золотой колос». Все было солидно, чинно, спокойно. Песен за столом не пели, длинных тостов не произносили. «Горько!» — выкрикнули два или три раза, да и то не очень громко.

Из школьных друзей молодоженов были только я да Настенька Шорохова с каким-то мрачным, неразговорчивым мужчиной. Юра Глушков (он служил где-то далеко офицером-летчиком) прислал поздравительную телеграмму.

Гости желали молодым счастья, радостей, успехов, отличного здоровья, даже богатства. Только мой Буров, захмелевший от доброго коньяка, в самом разгаре свадьбы вдруг поднял рюмку и сказал:

— Пусть мой тост не покажется странным, но я желаю молодым огня и воды.

Удивленные гости перестали стучать вилками и с недоумением скрестили взгляды на Бурове, ожидая разъяснения. Буров оглядел всех сидящих за столом иронически, встал, повернулся к жениху и невесте. Сказал с нравоучительной торжественностью:

— Огонь — беда, и вода — беда, а пуще беды — без огня и без воды.

Из ресторана вышли, когда было уже темно. Прошел дождик. Асфальт блестел под фонарями, и молодая зелень блестела тоже. В пруду, на широкой воде, словно опавшие листья, покачивались желтые блики света. Пахло свежестью, ночью, весной...

Буров спорил с кем-то о Кафке. Викин папа оценивал возможности футбольной команды «Спартак» на получение золотых медалей. По какому-то поводу смеялась Настенька Шорохова.

Митя вел под руки меня и Вику. Вика сказала:

— Ты знаешь, он какой. Ты можешь его поздравить еще раз. Вчера Митю приняли в партию.

— Поздравляю, — сказала я. — Только не зазнавайся. Скоро и меня сможешь поздравить...

— Вот это да! — воскликнула Вика. — Вот на ком тебе нужно было жениться. Идеальная, высокоидейная, современная супружеская пара. Звучит?!

— Звучит, — согласился Митя. Наклонил голову ко мне: — Может, разведемся и попробуем?

— Никак нельзя.

— Почему?! — с деланным возмущением произнес Митя.

— Мы с тобой идейные, хорошие люди. А хорошие люди живут не для себя.

— Как верно ты сказала, — вздохнул Митя.

И мы втроем засмеялись громко-громко, привлекая внимание всей остальной компании.

— Стихийность и сознательность характеризуют отношение между...

— Нет, нет, — перебивает меня Буров, поворачивается на бок, пружины матраца скрипят под ним громко. — Не опускай главного: категории исторического материализма...

— Стихийность и сознательность — категории исторического материализма, характеризующие отношение между объективной исторической закономерностью и целенаправленной деятельностью людей. Под стихийностью разумеется такой ход общественного развития, когда...

За тюлевой занавеской и лето, и ночь, и горький запах отцветших тополей над улицами, вытянувшимися пусто... Ошалело буйствует соловей...

— ...когда его экономические и социальные законы не осознаются людьми, не находятся под их контролем и зачастую действуют с разрушительной силой природных стихий...

О, студенческая сессия!!!

Из распахнутого окна соседнего дома доносилось шаловливо и грустно: