Видя все это, соседи прозвали пана Анзельма помещиком-философом. Пан Анзельм и в самом деле был философом, но отнюдь не той школы, к которой принадлежало Кредитное товарищество, ибо между ним и правлением данного учреждения нередко возникали оживленные споры.

При всем том характер у пана Анзельма был благодушно-веселый. Он любил посмеяться, рассказать веселый анекдот; как только ему случалось услышать или прочитать что-нибудь новенькое, он спешил поделиться с соседями, женой, гувернанткой и управляющим и под конец неизменно спрашивал:

– Ну, что скажете, остроумно?

– Еще бы… – отвечал собеседник.

– А ведь это я придумал!

Млынкевич, управляющий Анзельма, считавший своего хозяина образцом человеческого совершенства, донашивал не только господское платье, но и господские анекдоты, щеголяя ими в компании гуменщика, лесника и писаря. После каждого анекдота он добавлял:

– Ну, что скажете, остроумно?.. Это мы с паном Анзельмом придумали!..

В такой компании пани Винцентовой не могло быть плохо. Хозяева были добрые, дети приветливые. Наконец-то бедная женщина и ее сын вздохнули свободно.

Сразу же после приезда новой гувернантки пан Анзельм выдал ей несколько десятков рублей аванса. На эти деньги пани Винцентова обзавелась самым необходимым и, исполненная светлых упований, стала обживать свою комнатку в мезонине.

Нет, это была не комнатка, а игрушка! Чистенький пол, в углу печь, белые, как молоко, стены, с одним только единственным недостатком – они немножко пачкали платье. У одного из окон вились ветки дикого винограда, к другому прилетали голуби, взывая: «Горроху!.. горроху!..»

Там стояло несколько стульев вишневого цвета, комодик, шкаф, широкая кровать для матери и раздвижная кроватка для сына – на вырост. Были там еще две кошечки, очень славные, одна серая, а другая белая, – наследство… после прежней гувернантки, старой девы.

– Окотила нам панна Дыльская всю нашу округу! – не раз говаривал пан Анзельм, внимательно следя за тем, рассмеется ли его слушатель; когда же наступал ожидаемый момент, он добавлял с торжеством: – Ну, что скажете, хороший каламбур? Это я его придумал!

Если гувернантка была довольна хозяевами, то они и подавно не остались в накладе. Выяснилось, что пани Винцентова обладает многими талантами.

За один месяц она научила экономку откармливать индюшек, которые до тех пор были худы как щепки. Она умела гофрировать оборки на нижних юбках и закладывала занавески не хуже мастера-драпировщика, так что спрос на нее у соседей был огромный. Вдобавок она играла на рояле любые танцы, – поэтому без нее не обходился ни один званый вечер. Обычно ее приглашали на бал, как молодую вдовушку, которой следовало бы заполучить мужа. Однако вскоре, подкрепляя просьбы поцелуями, ее усаживали за рояль и отпускали только под утро.

Вдова прожила в доме четы Анзельмов три года, и время, которое она там провела, почитала счастливейшим в жизни.

Вырвавшись из железных объятий педагогики пана Петра и надев новое платье, сынок нашей вдовы начал быстро развиваться. Правда, при гостях, равно как и в обществе детей пана Анзельма, он по-прежнему робел. Зато, один на один с матерью, он не раз доставлял ей серьезное беспокойство.

Ему уже исполнилось семь лет, он уже вырвал себе зубы с помощью нитки, привязанной к дверной ручке, и довольно складно читал, как вдруг напала на него странная мания. Он расхаживал по комнате матери большими шагами, совсем как пан Анзельм, сутулился и закладывал за спину руки – точь-в-точь как пан Анзельм, а сверх всего – громко разговаривал сам с собой, чего пан Анзельм никогда не делал.

А говорил он прелюбопытные вещи:

– Будет у меня бас… будет у меня бич… будет у меня бублик… будет у меня дом…

Услышав это, мать не на шутку испугалась.

– Что это ты болтаешь, мальчик?.. – вскричала она, всплеснув руками.

– Разве ты не знаешь, мама? – ответил он. – Ведь бич делается из палки и веревки, а бублик такой круглый, с дыркой…

– Ну хорошо, я понимаю… но зачем ты все это говоришь?

Ответить на это Ясь не сумел. По существу эти бессвязные фразы свидетельствовали о первом проблеске пробуждающейся мысли и воображения. Мальчик читал в букваре слова для упражнения, и там, где другим детям представляется обычно хаос черных и непонятных значков, он различал предметы и образы. Такая тренировка развивающихся умственных способностей доставляла ему огромное удовлетворение, и поэтому, не обращая внимания на испуг матери, он твердил свое:

– Будет у меня бич… будет у меня бублик… будет у меня…

Вдруг он остановился и спросил:

– Мама, а что значит: бац?

Мать не нашлась, что ответить.

– Это что – деревянное или какое-нибудь другое?

– Ну что ты!.. Ах, как ты меня огорчаешь, дитя мое…

Ее ожидали, однако, еще большие огорчения, особенно в области географии и астрономии.

Однажды пани Винцентова объясняла детям своих хозяев, какова форма земли. Четверо глупышей, глазевших кто в потолок, а кто в пол, доверчиво и безо всяких оговорок приняли к сведению сообщение о том, что земля круглая и что она обращается вокруг солнца. Ясь, занятый чем-то другим, слушал краем уха, а вечером, оставшись вдвоем с матерью в их комнатке, сказал:

– Это все, наверно, выдумки!..

– О чем ты? – спросила мать.

– Да о том, будто земля круглая, – ответил Ясь. – Если бы она была круглая, так люди бы с нее падали. Я-то ведь знаю! Я сколько раз лазил на стог и всегда с него скатывался.

– Ты зачем туда лазил, гадкий мальчик? – побранила его мать, но, спохватившись, добавила: – Видишь ли, земля-то больше… хо-хо!.. во много-много раз больше стога…

– Если бы она была больше, так люди еще быстрей с нее скатились бы… эх!.. даже разбились бы.

Столь решительный вывод заставил умолкнуть бедную мать; она чувствовала себя бессильной ответить на упреки ребенка, даже не подозревая, что его беспокойные вопросы и забавные суждения – это и есть первое проявление незаурядного ума.

У Яся было необычайно сильное воображение. Как-то раз услышал он от батраков, что во время полнолуния на луне показывается мужик, сгребающий навоз. С тех пор, как только представлялась возможность, он; по целым вечерам лежал на земле, обратив лицо к месяцу. Ему удалось увидеть самые разнообразные вещи: однажды месяц колесом катился по облакам, в другой раз он обнаружил под гладью озера еще один месяц и еще одно небо, а то ему еще почудилось, будто над водой и сырыми лугами возносятся гигантские призраки в длинных развевающихся одеждах… Но мужика на луне он разглядел только к концу лета.

Как-то вечером, прогуливаясь в саду, пан Анзельм с женой услышали детский крик:

– Конюх! Эй, конюх!.. Хозяин!..

Заинтересовавшись, они пошли на голос и увидели Яся, – задрав голову и уставившись на луну, он орал, как одержимый:

– Конюх! Эй, конюх!

Тщетно они допытывались у него: что это значит? Мальчик смутился, убежал и только несколько часов спустя сказал матери:

– Понимаешь, мама, я хотел у того мужика спросить, как там живется на луне?

Мать только вздохнула.

В другой раз он задал такой вопрос:

– Мамочка, почему я хожу, а кукла не ходит, хотя у нее тоже есть ноги и сна похожа на меня?

– Потому, дитя мое, что у тебя есть душа, а у куклы ее нет.

– А что такое душа?..

Мать задумалась, затем, призвав на помощь катехизис ксендза Путятыцкого, ответила:

– Душа… душа – это то, что думает за тебя и управляет твоим телом…

– Да ведь я сам думаю, а никакая не душа!

Вопрос этот мучил мальчика, и ему хотелось обязательно дознаться: как выглядит душа? К счастью, вскоре подошло рождество, и когда Ясь заглянул в кухню, где потрошили рыбу, экономка, протягивая ему какой-то двойной пузырь, сказала:

– Вот тебе, Ясь, рыбья душа… Стрельни-ка из нее!

Яся так и подмывало втиснуть душу в куклу; рассудив, однако, что рыба это одно, а кукла совсем другое, он надавил на пузырь ногой и выстрелил.