Я побежал помочь девушке, но двое мужчин опередили меня и уже подняли ее. Не помню, как я выбрался из палатки. Помню только, что помогал нести какую-то англичанку-путешественницу в гостиницу. У нее была шишка на голове, и она была без сознания. Я позвал доктора и потом пошел посмотреть, не надо ли чего Бобу.

Но он не нуждался в помощи. Он запирал цирк на ночь, как будто ничего не случилось. Цирк ничем не удивишь.

Я вернулся к себе и напрасно пытался заснуть. Все время в моей голове вертелась мысль: «И существуют еще такие безумцы, которые воображают, что можно приручить зверя и быть спокойным».

Глава двенадцатая

СУМАСШЕДШИЙ СЛОН

Вскоре после того как я распродал в Европе зверей, пойманных на Борнео, и вернулся к своему зверинцу в Сингапуре, меня неожиданно посетил важный сановник. Это был Тунку-Сулейман, маленький раджа из Келантона.

Я помнил его как ленивого туземного султана, одетого в широкие китайские шаровары (больше ничего на нем не было) и восседающего, поджав ноги, на подушках. Но здесь, в моей приемной, он сидел церемонно на кончике стула, а его свита разместилась на корточках позади него. Он был одет в безупречный белоснежный китель, на нем были белые носки и черные башмаки, а на голове круглая шапочка. В этом костюме он выглядел необыкновенно несчастным. Он приветствовал меня саламом, прижал мою руку ко лбу и пожелал мне прожить тысячу лет.

Я сразу увидел, что он чем-то очень обеспокоен. Он с благодарностью вспомнил о том, что я убил в его округе тигра, пожиравшего людей, и затем пригласил меня оказать ему честь посещением, предложив «ловить у него всех зверей, каких только Аллах послал на землю». Он мне окажет всяческое содействие и даст столько людей, сколько я захочу.

Я велел подать айер-тэ (чай), побольше сахара и печенья, и пока мы распивали чай и закусывали печеньем, я добрался до сути дела. Оказалось, что бродячий слон[13] производил опустошения в округе Тунку, и он боялся, что в животное вселился нечистый дух. Сказал он мне это так, что, дескать, его «люди — они ведь ужасно глупы — уверены, что это ханту». Его длинные висячие усы, в которых можно было сосчитать каждый волосок, плачевно повисли вниз, и я понял, что он так же суеверен, как любой человек, взрослый или ребенок, в его владениях.

— Что же он наделал, этот слон? — спросил я.

— Он убил четверых, туан. Он гнался за ними, а потом растоптал их, как мух. Мои люди вырыли столько ям, сколько у меня пальцев на руках, но он к ямам и не подходит. Мои люди уверяют, что его предостерегает злой дух.

«Тонкое чутье предостерегает его», — подумал я про себя.

— Вы видели его когда-нибудь? — спросил я.

Тунку не видел слона, но видел причиненные им беды.

— Ест он немного, туан, но портит все. Вытаптывает поля. Мы боимся не его пустого желудка, а его злого сердца. Он вошел раз ночью в маленькую деревню и повалил половину домов.

— Если бы туан не был великим охотником, — льстиво продолжал Тунку, — великим охотником, который не боится духов, я не посмел бы просить туана убить этого четвероногого дьявола.

Понятно, эта история о слоне-дьяволе не могла не заинтересовать меня. Я никогда не встречал бродячего слона, но я имел понятие о том, как слоны делались одинокими бродягами. Он, вероятно, подрался со старым самцом, самки перестали его подпускать к себе, и стадо выгнало его из своей среды, так что ему пришлось жить одному, и он постоянно неистовствовал.

Тунку с тревогой смотрел на меня.

— Я должен подумать, — сказал я. — Приходите завтра.

Но он не мог прийти ко мне на другой день: его пароход отправлялся утром.

— Если я решусь поехать с вами, — сказал я, — то я буду на пароходе к часу его отплытия. Если меня не будет, значит, я не могу ехать.

В сущности я уже твердо решил ехать с ним. Но не следовало выказывать столько усердия. Принимая его приглашение, я хотел, чтобы он понимал, какую я оказываю ему честь.

— Если вас не будет, значит, злой дух слона имеет власть даже в Сингапуре.

Он старался улыбнуться при этих словах, но мне было ясно, что он искренне думает так.

Сейчас же после его ухода я начал собираться в путь с расчетом на двухмесячное отсутствие. Я позвал также моего боя Хси Чуая и сообщил ему, когда и куда мы, вероятно, поедем. Он был большой непоседа, и такой хозяин, как я, был ему по душе. Он всегда содержал мои дорожные вещи в готовности, но ему необходимо было знать, как мы едем: сушей или водой, на большом пароходе или на маленьком. Если на маленьком, он спешил на рынок и закупал все нужные для путешествия запасы: кур, фрукты и овощи.

На следующий день я случайно встретился с Уилькоксом, капитаном берегового катера, на котором собирался ехать. Я попросил его, в случае если я немного запоздаю к отходу катера, подождать меня; ехать я решил твердо. Но появился я на катере с моим Хси Чуаем только тогда, когда Тунку уже потерял всякую надежду увидеть меня. Невозможно описать выражение его лица, когда он смотрел, как я взбираюсь на борт катера. Он ведь решил повести борьбу не на жизнь, а на смерть с бешеным слоном и чувствовал, что эта борьба очень возвысит его в глазах подданных.

Катерок наш был препоганенькое суденышко. Сидел он в воде всего на каких-нибудь семь футов. Его сильно нагрузили, а на палубе — слишком маленькой для такого количества народу — теснилось человек тридцать — сорок туземцев. Тунку-Сулейман вынужден был сидеть в тесноте, так как пассажирских кают не было. Я поселился в помещении капитана и пообедал вместе с ним. Устроиться на ночь было делом простым: мы поставили рядом на палубе наши раскладные кресла и растянулись на них. Но вопрос о еде чуть было не ввел меня в неприятности. Мой Чу выгнал повара из кухни, поспорив с ним из-за приготовления кэрри. Повар вылетел на палубу, размахивая мясным ножом, глаза его сверкали угрозой. Чу последовал за ним тоже с ножом в руках. Он был очень сильный китаец. Мне случалось благодарить судьбу за силу этого китайца, когда, бывало, он на руках тащил меня сквозь чащу джунглей больного лихорадкой, в жару. Но сейчас, когда Чу гнался за поваром, я хотел чтобы он не был так силен. Я пережил несколько неприятных минут. Однако капитан оказался на высоте. Он выругался на восточный манер. Потом обратился к повару-китайцу и заорал:

— Да оставь ты его на кухне, — пускай стряпает, а ты отдохни! Разве не знаешь, что иногда бывает полезно переменить меню, даже если перемена к худшему?

Тут он увидел, что глаза Чу сверкнули злобным огнем, и прибавил:

— А если перемена к лучшему, — так это отличный подарок.

Оба китайца успокоились и разошлись, и каждый чувствовал себя польщенным. Кэрри было сделано по моему вкусу, и мы с Уилькоксом отдали ему честь.

На четвертый день, после полудня, мы достигли куалы на реке Келантан и двенадцать миль прошли на веслах, лавируя между островков. Так мы прибыли в Кота-Бхару. С восточной точки зрения, в городе не было ничего примечательного. Мы шли сквозь обычный лабиринт немощеных песчаных улочек, лишенных растительности. Но когда мы дошли до базара, меня опять поразило то же, что и в первый раз, когда я попал в Кота-Бхару. На рыночной площади продавали всякий товар женщины с открытыми лицами и при этом болтали и смеялись с покупателями так же непринужденно, как мужчины. Я приписывал это влиянию Сиама и был прав: мусульманская религия здесь была слабее, чем в других местах, и женщины не были такими затворницами, как у мусульман.

Тунку пригласил меня остановиться с ним вместе в доме его родственника Дату Аменда. В мое распоряжение предоставили большую комнату и четырех сиамских девушек для услуг.