Полгода спустя, весной 1942-го, когда наши продолжали наступать, граф был настроен оптимистично, и бодрый тон его писем чем-то напоминал мажор Антошки Арнольдова из «Хождения по мукам».

«События грандиозно разворачиваются. К августу месяцу Германия будет в развалинах и задымятся пожарищами кое-какие острова. Триста дивизий Гитлера на нашем фронте изломают гнилые зубы о штыки Красной Армии и подавятся советской сталью. Если примерить июнь 41 и июнь 42 года — какая неизмеримая разница в соотношении сил — наших и фашистских! И какой проделан путь нашей страной — путь, равный столетию. В августе мертвые услышат грохот падающей Германии».

В августе мертвые слышали стон отступающей по донским степям Красной армии, приказ «Ни шагу назад!» и глухой треск пулеметов заградотрядов.

«Ты любишь свою жену и ребенка, — выверни наизнанку свою любовь, чтобы болела и сочилась кровью, — писал в эти дни Толстой в статье “Убей зверя”, напечатанной сразу же в “Правде”, “Известиях” и “Красной звезде”. — Твоя задача убить врага с каиновым клеймом свастики, он враг всех любящих, он бездушно приколет штыком твоего ребенка, повалит и изнасилует твою жену и в лучшем случае пошлет ее под плети таскать щебень для дороги. Так, наученный Гитлером, он поступит со всякой женщиной, как бы ни была она нежна, мила, прекрасна. Убей зверя, это твоя священная заповедь.

Ты молод, твой ум горяч и пытлив, ты хочешь знания, высокой мудрости, твое сердце широко… убийство фашиста — твой святой долг перед культурой».

Он умел находить слова. И для победы делал все, что мог. И на войну как умел работал. Однако — это была лишь часть его жизни. Была и другая.

Осенью 1941 года Толстой принялся за пьесу об Иване Грозном. В обращении к этому сюжету сказалась поразительная разбросанность графских интересов. Недоделал Петра, довольно странно оборвал «Хождение по мукам» и перекинулся на Иоанна.

«Я верил в нашу победу даже в самые трудные дни октября — ноября 1941 года. И тогда в Зименках (недалеко от г. Горького, на берегу Волги) начал драматическую повесть “Иван Грозный”. Она была моим ответом на унижения, которым немцы подвергли мою родину. Я вызвал из небытия к жизни великую страстную русскую душу — Ивана Грозного, чтобы вооружить свою “рассвирепевшую совесть”».

«Личность Ивана Грозного — один из ключей, которым отворяется тайник души русского человека, его характера, — объяснял он свой замысел. — Феодалы его ненавидели и сеяли клевету, которая попала в исторические сочинения о Грозном. Народ его любил, потому что видел высокую разумность его дел, направленную к созданию и укреплению единого государства. Он был жесток, но это было в духе того сурового времени, жестокость его никогда не была бессмысленной, но обусловленной борьбой за поставленные цели»…«В достижении своих целей он не останавливался ни перед какими трудностями, так как считал себя выполнителем исторически предначертанных идей. Он верил в то, что Московское царство должно стать источником добродетели и справедливости».

Пьеса «Орел и орлица», повествующая о молодости царя Ивана Васильевича, была закончена в начале 1942 года и впервые публично прочтена в узком театральном кругу, о чем под заголовком «Новая пьеса А.Н. Толстого» сообщила газета «Правда» 16 февраля 1942 года:

«В Куйбышеве в кругу писателей, работников искусств и журналистов писатель А.Н. Толстой прочел свою новую пьесу “Иоанн Грозный”, которая принята к постановке Государственным академическим Малым театром.

Среди слушателей присутствовали народные артисты СССР С.Михоэлс, С.Самосуд и другие. Пьеса произвела на слушателей огромное впечатление».

Вскоре после этого сообщения отрывок из пьесы напечатала газета «Литература и искусство», а Толстой получил письмо от литературного критика, который некогда писал о нем очень много и сверхдоброжелательно, а потом на долгие годы замолчал и даже Петра не удостоил отзывом. «Иван Грозный» пришелся ему по сердцу.

«Ваш Иоанн — самая большая радость, которую мне довелось испытать за последние 8 месяцев. Как будто меня вытащили из моего горя и траура и дали мне на три часа передышку.

Я предвидел, что трагедия будет полемической, что Вы пойдете наперекор всем “Князьям Серебряным”, Иловайским и проч., и в общем схема трагедии представлялась мне достаточно отчетливо. Но чего я не предвидел — это той духовной высоты, на которую Вы поднимете свою тему. Вы могли пойти по линии наименьшего сопротивления — заставить Иоанна почаще говорить про “общее житие земли нашей”, изобразить бояр — врагами общего с народом интереса России, и Ваша адвокатская миссия была бы выполнена. Мы поняли бы Иоанна по-новому, но мы никогда не полюбили бы его так, как мы любим его теперь. А мы любим его — как любят поэтов, широких и даровитых людей.

Ваш Иоанн — раньше всего артистическая натура, художник. Разнообразие его душ» евных «качеств — поразительно. Никто до сих пор даже и не дерзал показать его влюбленным; в этом Ваша вел» еликая «смелость и великая удача…

Язык пьесы конечно великое литературное чудо. Никакой археологии, никакой стилизации, никакой филологической мозаики, которая так мертва у А.К. Толстого и так безвкусна у всевозможных Чаплыгиных».

Корней Чуковский (автор этого письма), влюбленный в Иоанна Грозного, пусть даже написанного Алексеем Толстым, — хорошее добавление к образу детского писателя и литературного критика, пользующегося устойчивой либеральной репутацией. Понравилась пьеса и Михоэлсу, и, словом, все шло как по маслу, но вдруг оказалось, что противной, нелиберальной стороне «Иван Грозный» не показался. Заказчик произведения Председатель Комитета по делам искусств М.Б. Храпченко в той же газете «Литература и искусство», где печатался отрывок из «Орла и орлицы», опубликовал статью, в которой вынес пьесе приговор: «…Кипучая деятельность Ивана Грозного по “собиранию” земли русской, созданию централизованного государства не нашла отражения в пьесе. Широкий размах государственных преобразований, осуществленных Иваном Грозным, также остался вне поля зрения автора. Борьба Ивана Грозного с боярством сведена в пьесе к внутридворцовым распрям. Роль опричнины, на которую опирался Иван Грозный, по существу не показана… Несомненно, что пьеса А.Н. Толстого не решает задачи исторической реабилитации Ивана Грозного».

А еще раньше секретарь ЦК партии Щербаков в письме к Сталину от 28 апреля 1942 года информировал своего адресата: «Пьеса “Иван Грозный” писалась по специальному заказу Комитета по делам искусств, после указаний ЦК ВКП (б) о необходимости восстановления подлинного исторического образа Ивана IV в русской истории, искаженного дворянской и буржуазной историографией»…«постановка этой пьесы или издание ее усугубили бы путаницу в головах историков и писателей по вопросу об истории России в XVI веке и Иване IV». После чего предлагал «запретить постановку пьесы А.Н. Толстого “Иван Грозный” в советских театрах, а также запретить опубликование этой пьесы в печати».

Пьесу лауреата сталинской премии, депутата и академика Толстого не то что бы запретили, а поступили с ней лукаво: опубликовали тиражом 200 экземпляров. Можно сказать, не опубликовали вовсе. Для человека, давно привыкшего к успеху и отвыкшего от критики, это должно было стать сильным ударом.

«Все, кто проходят мимо, спрашивают друг друга о том, как реагирует Алексей Толстой на статью Храпченко, где он обвиняется в искажении образа Ивана Грозного», — отмечал в дневнике Вс. Иванов.

Утверждать однозначно, что репрессии исходили от самого Сталина, не приходится. С другой стороны едва ли Храпченко или даже Щербаков самостоятельно решились бы на такой шаг. Но если Сталин это произведение читал, то можно попытаться предположить, чем именно оно ему не приглянулось.

Корней Чуковский не обманывался: Иван Грозный был нарисован Алексеем Толстым с большой теплотой, но слишком уж очеловечен, лиричен, по-своему даже чувствителен и великодушен. Влюбленный Иоанн Грозный… Благородный, пылкий человек, по-человечески переживающий предательство близких друзей и ищущий утешения в женской любви. Драматургически — любопытно, но с точки зрения государственной — сомнительно. Толстой в своей пьесе и государственности отдал дань, противопоставив царя боярам как единого хозяина и радетеля земли русской, но этот мощный гимн не мог заглушить лирическую ноту и тоску: «Меня не ждет жена… На жесткой лавке сплю. Неладно одному, нехорошо… Вечер долог, сверчки в щелях тоску наводят».