Здесь он встретился впервые со Свердловым, Воровским, Ногиным, Эссен… Они собирались обычно по воскресеньям. Правдисты: Ольминский, Петровский, Савельев, Батурин — тоже постоянно бывали здесь. Если же являлись непрошеные «гости», немедленно ставилась хорошо отработанная сцена невинного любительского музицирования: разыгрывать непринужденное веселье им было не нужно, а музыка являлась отличной рамкой. Лидия Александровна Фотиева садилась к роялю, ее муж брался за скрипку. Ни крамолой, ни подпольной литературой здесь и не пахло. Но полиция все же жаловала сюда часто. Обыски в квартире Бонч-Бруевичей были нормой жизни.
Квартиру на Херсонской, 5 можно увидеть и сейчас такой же, какой она была более пятидесяти лет назад. Точность обстановки помогла сохранить и восстановить дочь Веры Михайловны и Владимира Дмитриевича — Елена Владимировна Бонч-Бруевич. Сейчас здесь музей.
А в двенадцатом году, когда на столе шумел самовар и вокруг него сидели друзья, разгорались споры, вспыхивал хохот, это был один из центров большой, настоящей жизни, неведомой царскому, чиновному Петербургу.
Демьян Бедный не чувствовал себя новичком рядом с новыми друзьями, хотя все они превосходили его опытом. Был равным среди равных. Но он был единственным теперь уже в своей среде человеком, который не только не знал, но даже ни разу не видел Ленина.
Каждый где-то, когда-то успел познакомиться, поработать с ним. Бонч-Бруевич его помнил еще на первом выступлении против народников в Москве, в 1894 году. А после, в Женеве, у них было даже совместное издательство. И Вера Михайловна хорошо знала его с того же времени. Мария Моисеевна Эссен (та самая, о которой Демьян узнал от Бонч-Бруевичей еще в первый свой визит, в связи с ее работой на тифе и холере) набирала «Искру». Услышав когда-то об этой женщине, он представил себе сильную, мощную, этакую бабу, которая все может. Но это оказалась никакая не «баба», а прелестная женщина с крупными кудрями русых волос, веселыми глазами, ямочками на щеках. И теперь он знал ее, и знал довольно много о ней. Его, не склонного удивляться мужеству, потрясала сила воли этой подпольщицы. Вынужденная быть элегантной по условиям конспирации, она могла получить на воле «почтительное» прозвище полиции Шикарная, а в тюремном карцере виснуть долгую ночь на оконной решетке, отбиваясь ногами от крыс да еще приговаривая: «Нет, крысам я себя на съедение не отдам!»
Она перенесла дорогу в ссылку бок о бок с уголовниками, прошла осенний пеший путь этапом; могла бежать в санях с двойным дном, пролежала в них целые сутки так тихо — это при сибирском-то морозе! — что ничего не приметил даже ямщик.
Такими путями она добиралась за границу. К Ленину. Получала задание, исполняла его, иногда «проваливалась» снова. За границей тревога, запросы от Крупской: в Московский комитет: «ЗВЕРЬ ПРОВАЛИЛАСЬ. Сообщите положение дел… ЕСТЬ ЛИ СВЯЗИ С ТЮРЬМОЙ. Не знаете ли чего о ЗВЕРЕ?» Марии Ильиничне Ульяновой: «Сообщите самым подробным образом все, что знаете О СОКОЛЕ, ЕСТЬ ЛИ С НИМ ПЕРЕПИСКА?» И наконец, от Ленина: «Комитеты большинства объединяются, выбрали уже бюро, и теперь орган объединит их вполне. Ура! Не падайте духом, теперь мы все оживаем и оживем. Так или иначе, немножко раньше или немножко позже надеемся непременно и вас увидеть… помните, что мы с Вами еще не так стары, — все еще впереди…
Ваш Ленин»[1]
Конечно, «Зверь», она же «Сокол» бежала снова.
И вот — извольте! — сидит у Бонч-Бруевича за столом с традиционным няниным винегретом да хохочет-заливается шуткам, наспех рифмованным экспромтам Демьяна Бедного. Он же, глядя на нее, думал, что никогда раньше таких женщин не видал. То, что мужчина может снести многое, ему было хорошо известно. Ну, вот Свердлов, только что бежал из нарымской ссылки. Это не изумляло. Но такое хрупкое существо, как та же Вера Михайловна? Ведь не раз отсиживала, и не один срок! Но эта ее подруга, со своими локонами и ямочками?
По складу характера Демьян не только не показывал подлинных чувств, но старался скрыть их завесой доброжелательного иронизирования. Посмеивался в редакции и над Конкордией Николаевной Самойловой, узнав, что она ездила на Лондонский партийный съезд под фамилией Большевикова. «Вот опытный конспиратор!» — ахал Демьян, преисполненный уважения к секретарю «Правды», которая, кстати, была лет на шесть-семь старше, а по опыту партийной работы на голову выше.
И Самойлова знала Ленина. Она слушала его лекции в Париже в Высшей русской школе общественных наук. Были знакомы и работали с ним, конечно, и большинство других новых друзей Демьяна. Ну, если старшие, как Ольминский, который ему в отцы годился, то тут уж ничего не сделать… не позавидуешь. Но ровесник Полетаев? Но дядя Костя — неполных десять лет разницы? Да что возраст? Даже маленькая Леля Бонч-Бруевич и та Ленина знала!
Прочитанные работы Ленина, все, что Демьян Бедный слышал о нем от друзей, — мельком и в допросах с пристрастием, — все это вместе не давало ему покоя. Так хотелось хоть разок просто взглянуть на него! Какой он? Сколько ни рассказывали, все было мало. Когда же Демьян увидит его сам?
Это чувство разжигалось день ото дня все больше. Да и как могло быть иначе? Стоило узнать, что Ленина интересует такая-то тема, Демьян просто крякал от удовольствия — это было, то самое, на что руки чесались. Стоило зайти в редакцию с утра, как дядя Костя, только вошедши, не успев, и трубочку раскурить, спрашивал: «От Владимира Ильича что-нибудь есть?» Если Конкордия Николаевна отвечала утвердительно, невозмутимый дядя Костя, пряча расцветшее лицо за облако дыма, говорил — и в голосе звучала улыбка: «Значит, завтра выходим с Ильичем…»
Между тем необходимость знакомства или хотя бы непосредственной связи с Лениным диктовалась уже не одним простым человеческим желанием. Демьян… поругался в редакции «Правды». Ушел оттуда, как случалось с ним, в сердцах, громко бабахнув дверью.
Дома он сел за стол и спросил себя: «Что делать?» Тогда-то он и написал Ленину свое первое письмо.
«С.-Петербург. 15 ноября 1912 г.
Демьян Бедный шлет сердечный привет. Хочу непосредственно списаться с Вами. Жду ответа с указанием этого или иного надежного адреса. Адресуйте: С.-Петербург, Надеждинская, 33, кв. 5. Редакция журнала «Современный; мир», Демьяну Бедному. — Но вместе с тем прошу подтверждения: через редакцию «Правды», что действительно Вы получили сие письмо и Вы ответили на него. — Пишу Вам первый раз и потому осторожен. Буду рад, если Вы на это письмо ответите более непринужденно, чем поневоле — пишу Вам я.
Примите уверение в величайшем уважении.
Д. Бедный».
Ленин ответил немедленно:
«Уважаемый товарищ! Спешу уведомить Вас, что письмо Ваше от 15 ноября 1912 г. получил. Адрес, очевидно, действует хорошо — писать можно и впредь так же. Мы были очень огорчены Вашим временным уходом из «Правды» и очень обрадованы возвратом. Переписка с сотрудниками «Правды» у нас в последнее время, после печальных происшествий последних дней особенно, совсем плоха. Это тяжко. Были бы очень рады, если бы Вы теперь, проверив адрес, т. е. убедившись, что Ваше письмо дошло, написали поподробнее и о себе, и о теперешней редакции «Правды», и о ведении самой «Правды», и о ее противниках, и о «Луче» и т. д.
Зачем еще подтверждение через редакцию «Правды»? Не понимаю.
Жму руку и шлю привет и за себя и за коллегу.
В. Ильин»[2]
Два этих письма положили начало переписке. Но большинство драгоценных документов погибло. И безвозвратно. О том, как писал Владимир Ильич Демьяну, можно судить только по его ответам, тоже сохранившимся лишь частично. А поэтому причина, из-за которой поэт покинул «Правду», проявляется лишь приблизительно. («Возврат», о котором пишет Ленин, тогда не состоялся.) Ясно только, какие отношения возникли между Лениным и Демьяном Бедным задолго до их встречи. Даже небольшие отрывки показывают, как было сокрушено не очень-то покорное сердце Демьяна:
