Нет, это не Хинчинбрук вызвал индусско-мусульманскую резню. Даже его неисчерпаемых способностей творить зло не хватило бы на это. Таких, как он, в Индии были сотни и тысячи, и лишь в своей массе они, послушные винтики, составляли ту машину угнетения и уничтожения, которой руководили холеные руки лордов, находящихся за тысячи миль отсюда.
А Майкл Хинчинбрук на рассвете второго дня Калипуджи доживал свои последние минуты.
Укушенный змеей, он взбесился от злобы. Если бы ядовитые зубы эфы вонзились ему в руку, в ногу, он отсек бы их, не колеблясь. Но укус пришелся в шею, возле уха.
Хинчинбрук мог закричать, упасть к ногам Сатиапала, моля о спасении, однако не сделал этого. Даже погибая, этот человек не хотел признать себя побежденным. Он еще надеялся на свою счастливую звезду: от укуса ядовитой змеи умирают не все.
Специальным зажимом из числа инструментов воравзломщика Хинчинбрук поймал кончик ключа в щели замка, открыл дверь и выбрался из кабинета. Безоружный, он не решался искать Бертона и помчался по знакомой дороге напрямик к берлоге в джунглях, где провел немало дней в последние месяцы.
При свете карманного фонарика Хинчинбрук заглянул в зеркальце.
Ранка под ухом похожа на царапину, сделанную иглой. Даже не верилось, что это укус. Но кожа вокруг ранки уже посинела и покрылась красными пятнышками; налилось лицо, запухали глаза.
- Проклятье! - прохрипел Хинчинбрук.
Он был один в джунглях. Вой волком, бейся головой о стволы деревьев - никто не откликнется, никто не поможет.
А уже нельзя ни сидеть, ни лежать. Невыносимо болит шея. Вдоль позвоночника мечется раскаленная игла, ритмично впиваясь в затылок. Не хватает воздуха, в ушах стоит звон, словно от чрезмерно большой дозы хинина.
Надо двигаться,- куда угодно, как угодно, лишь бы избавиться от немилосердной боли.
Хинчинбрук шел долго, неимоверно долго,- сначала через джунгли, потом по шоссе,- терял сознание, падал, но поднимался снова. Уже ничего не болело, лишь конвульсивно дергались мышцы, да все тело стало непослушным, чужим.
На рассвете, вблизи какого-то селения, он упал и не смог подняться. До него, полуглухого и почти слепого, долетели крики и стоны, гул пожара, запах гари.
Радуйтесь, святые отцы-иезуиты! Даже умирая, Майкл Хинчинбрук думал только о том, что не выполнил задания и не наказал предателя-помощника.
Он не дожил лишь нескольких минут, чтобы увидеть обезумевшую толпу, двигавшуюся по дороге к имению Сатиапала.
* * *
Пылал пожар. Метались по дороге кровавые блики. В канаве у шоссе, оскалив зубы, беззвучно хохотал мертвый Майкл Хинчинбрук.
Из кустов выполз худой, запаршивевший шакал. Его тусклые глазки блудливо оглядывались по сторонам, изъеденные язвами уши стригли воздух. И без того пугливому страшно: в джунглях творилось что-то непривычное. Но голод взял верх над страхом, и животное направилось к трупу.
Послышался рокот, меж деревьев блеснул свет, из-за поворота дороги на большой скорости выскочила грузовая автомашина. Шакал мгновенно юркнул в кусты.
Взвизгнули тормоза. Из машины выскочил Чарли Бертон. Он склонился над трупом, отшатнулся и, схватившись рукой за голову, прошептал:
- Хинчинбрук…- а вслед за тем во все легкие: - Господин профессор! Смотрите - Хинчинбрук!
Сатиапал вылез из кабины, несколько секунд молча смотрел на мертвого шпиона, а потом махнул рукой:
- Поехали, Чарли. У нас нет времени.
- Сейчас. Я проверю, нет ли…- Бертон наклонился снова, чтобы ощупать карманы Хинчинбрука.
- Оставьте! - брезгливо поморщился Сатиапал.- До этого ли сейчас? Разве вы не видите, что творится в селении?
Он прислушался, затем бросился к машине, выключил свет и потянул Бертона в кусты.
Это было сделано вовремя. Спустя минуту к автомашине подбежал огромный детина с залитым кровью лицом. Он остановился, заглянул в кабину, зло грохнул чем-то тяжелым по ветровому стеклу, свистнул и помчался дальше.
Следом пробежало еще двое. А потом со стороны пылающего селения послышался какой-то неясный шум: грохот, топот, басистое гудение возбужденной, разгоряченной толпы.
С факелами в руках, хотя уже рассвело, с кольями, топорами, мотыгами по дороге бежали люди. Залитые своей и чужой кровью, с безумными глазами, они спешили крошить и уничтожать, кричали друг другу:
- Скорее! Скорее!.. Спешите на "прасад" к Сатиапалу!
- Го-го-го!.. Принимай, раджа, гостей!
- Хо-хо-хо!.. Не слишком ли маленьким будет для нас "пуджа бари"?
Им было весело!
Сатиапал стоял в кустах, зажав мертвой хваткой руку Бертона, сухими гневными глазами смотрел на пробегавших мимо и беззвучно шептал:
- Поздно… поздно…
Он вдруг спохватился:
- Чарли, надо немедленно бежать в имение! Надо предупредить всех: ни единого выстрела. Бросить все, пусть уничтожают, разрушают. Убежать в джунгли, да, убежать!
Он вынул из кармана крошечную бутылочку, плеснул из нее жидкость сначала на Бертона, затем на себя:
- Теперь нам не страшны змеи. Бежим. Быстрее!
Но как бежать в джунглях! Цепкие ветви сплелись в сплошные сети, корни заплели землю, стволы оскалились острыми сучками. А на дорогу не выйдешь: по ней плетутся отставшие от толпы.
- Скорее, Чарли, скорее!.. - Сатиапал вдруг поморщился и остановился. - Проклятый корень! Нога подвернулась, теперь не смогу идти быстро.
Сжав зубы, напряжением воли превозмогая нестерпимую боль, старик прошел еще несколько сот ярдов и сел.
- Чарли, я вывихнул ногу, идите сами. Спасите рани Марию и Майю.
- Ну, что вы, профессор! Я не могу вас оставить!
- Идите! - крикнул Сатиапал.- Эх, почему вы так поздно рассказали мне о случившемся в Навабгандже?!
Профессор скрипнул зубами и наклонился, развязывая шнурок.
"Почему так поздно?! - Чарли выхватил пистолет и, не целясь, выстрелил в широкую спину. - Потому!.. Потому!".
Сатиапал покачнулся. Схватился рукой за грудь. Выкрикнул с отчаянием и болью:
- Чарли!.. Мой дорогой!.. Что ты наделал?!.. Ты ведь мой сын!
- А, даже сын?! - Бертона охватила бешеная злоба.- Хватит дурачить!.. Хватит!.. Хватит!.. Хватит!..
Он стрелял, пока не вылетела последняя гильза, заглянул в ствол, плюнул и бросил пистолет в кусты. Подошел к убитому, вынул из его кармана потрепанный бумажник м пачку денег. Сел невдалеке и закурил. Вот теперь действительно все. Это последняя жертва на его пути. Исчезни из памяти все, что было до сих пор! Отныне Чарлз Бертон, будущий профессор и член многих академий мира, станет честным человеком.
Даже тут, рядом с трупом убитого, Чарли не сдержал желания хоть краешком глаза взглянуть на сокровища, владельцем которых стал. Он медленно, с наслаждением раскрыл бумажник Сатиапала.
Но что это!.. Где же черный конвертик с кусками фотопленки?.. Все, что угодно,- чековая книжка, письма, фотографии, а конвертика нет… Может быть, он выпал?.. А может быть, в кармане?
Еще и еще ощупывал Чарли Бертон того, кто действительно был его отцом, и едва не кричал в отчаянии: старик снова обманул его!
Погоди, а не вынула ли этот конвертик Майя?!.. Да, да,только она!.. Это ведь ей хотелось принести своему мужу приданое, достойное дочери раджи!
Ну, так трепещи же! Чарли Бертон найдет тебя всюду, и в конце концов получит свое!
Он еще раз взглянул на Сатиапала и быстро пошел вдоль шоссе.
Катилась беда к имению Сатиапала - многоглазая, многорукая, грозная. Был в ней и справедливый гнев против всех богачей, и фанатическое бешенство одурманенных; стремление к справедливости, и черная слепая злоба.
Началось все с незначительного. Передох в Навабгандже скот, питавшийся "силосом" Сатиапала. Запечалились, заволновались бедняки. А потом вспомнили, что раджа поручился своим имуществом за каждое животное и решили получить свое. Взяли посохи в руки - не близкий ведь путь - и двинулись торной дорогой - и мусульмане, и индусы. Надеялись мирно поговорить с раджой, да еще и угоститься "прасадом" в честь Калипуджи.
