Шерри говорит:

– Знакомый звук.

– Всё те же и там же, – говорит Свенсон.

– Ну почему? Нужно ведь ей сумку разобрать. И вообще, это ее комната.

Шерри всегда защищает Руби. Только от чего именно? Руби сидит у себя часа два, и Свенсон наконец решается и стучится к ней.

– Можно войти?

Из-за двери слышится нечто вроде «Давай».

Руби залезла на стол, который, кажется, вот-вот рухнет. Свенсон вдруг представляет себе, как она летит на пол, – когда она была малень­кой, его тоже мучили страшные видения: Руби кубарем летит с лестни­цы, ее школьный автобус попадает в аварию.

– Решила порядок навести? – спрашивает он.

– Здесь все как-то по-детски.

Руби вытаскивает кнопки, фотографии кино– и рок-звезд сыплются на стол. Свенсон тут же вспоминает комнату Анджелы, где лица совсем другие, тонкие, одухотворенные, – Чехов, Ахматова, Вирджиния Вулф. Руби с Анджелой ровесницы. Только размышлять на эту тему смысла нет никакого. Он вдруг вспоминает, что раньше, когда Руби бралась менять что-нибудь в своей комнате, это значило, что она вступает в новую фазу и собирается заявить об этом миру. А сейчас ничего нового не намечает­ся, только все старье летит на пол. Нет, думает он, Руби не порядок на­водит, она вещи собирает.

– Ну… как учеба? – спрашивает он.

– Все хорошо, – отвечает Руби. Слетает вниз Сюзанна Вега, за ней «Мэджик» Джонсон.

– А «Мэджик» Джонсон, похоже, подлечился. Выглядит неплохо.

– Угу, – бормочет Руби. – Да, пап. Наверное.

На стол планирует еще одно создание – юноша с пустыми глазами и копной вьющихся волос.

– А это кто? – спрашивает он.

– Бек, – отвечает Руби.

– Ах да… Вспомнил.

Разговор не клеится. Свенсон собирается уйти, но тут Руби спраши­вает:

– Как твой роман, пап?

Наверное, он ослышался. Впрочем, о чем ей еще спрашивать?

– Отлично, – отвечает он. – Идет работа. – На мгновение ему самому кажется, что так оно и есть. Осталось немного – сесть и написать. – Я как раз собрался пойти поработать. Позовите меня, когда ужин будет готов.

На стол падает Джими Хендрикс. Руби поворачивается к Свенсону.

– А маме помочь не нужно?

– Наверное, нужно. Пойду узнаю.

– Я пойду, – заявляет Руби.

– Маме будет приятно, – отвечает Свенсон.

Свенсон тихонько поднимается в свой кабинет. «Моя собака Тюль­пан» так и лежит в гостиной; он хочет сходить за книгой, но не решается. Берет в руки стопку листов с романом, глядит на первую страницу, но чи­тать боится. Все, порыв прошел. Он ищет рукопись Анджелы. Ну куда она подевалась? А, вот! Лежит в портфеле, готовится отправиться на встречу с Леном. Он вынимает ее из конверта, прочитывает несколько страниц, снова убеждается в том, что написано это замечательно. Он подносит ли­сты к лицу, словно это ее одежда, словно они хранят ее запах. Господи, ну чем он занимается? Его обожаемая дочь наконец приехала домой, а он си­дит у себя и изнывает от тоски по студенточке, ее ровеснице.

Он бредет в спальню и неожиданно засыпает, а снятся ему почему-то бутылки с оливковым маслом, на них этикетки, все в жирных пятнах, но ему их почему-то обязательно нужно прочесть. Кто-то читает ему вслух, что там написано, голос женский… бесплотный дух, витающий в облаке упоительных ароматов… Это Шерри, она зовет его. Начинается празд­ничный ужин. Она попросит его разрезать индейку, они сядут втроем за стол, как всегда садились в День благодарения, с тех пор как переехали из общежития и настал-таки конец тоскливым обедам в столовой вместе с не уехавшими домой студентами.

В сравнении с теми ужинами этот не так уж и плох. Родной дом, же­на, дочь. Они любят друг друга. Они вместе.

Руби наваливает себе на тарелку целую гору еды, будто с тех пор, как уехала из дому, ни крошки в рот не брала. Она что, забыла, что класть до­бавку разрешается? Да ладно, Свенсон пусть спасибо скажет, у доброго десятка его коллег дети страдают анорексией. Манеры у Руби испорти­лись. Наверное, из-за проблем с весом. Кусочек мяса исчезает за ее бле­стящими от жира губами.

– У тебя когда было последнее занятие? – спрашивает Шерри и в ужасе смотрит на Свенсона. Только бы Руби не решила, что они обижены на то, что она не сразу приехала.

– У нас на этой неделе вообще занятий не было.

– Почему это? – интересуется Шерри.

– Диспут проводили, – объясняет Руби.

– Диспут? – Может, потому Руби и спрашивала его об отце. Может, они Вьетнам обсуждали. Кто-то вспомнил буддистских монахов, кто-то – тех, кто решил принести себя в жертву, покончил, как отец Свенсона, с собой. – На какую же тему?

– Да о деле Микульского.

– О господи, только не это! – стонет Свенсон.

– Тед! – останавливает его Шерри. – Пусть Руби расскажет, ладно?

– Да неужели они отменили занятия и два дня выясняли, причмокнул этот несчастный губами, глядя на греческую статую, или нет?

– Тед, – говорит Шерри твердо, – помолчи, пожалуйста.

– Дело было не только в этом, – говорит Руби. – Он и раньше всякое нес, а эти девушки пришли к нему в кабинет и попросили так не делать, быть посдержаннее, а он все равно…

– Я слышал совсем другое, – возражает Свенсон. – Мне сказали, что дело было в одном-единственном слове. Ням-ням. Уж не знаю…

– Жаль, тебя на этом диспуте не было.

– А ты туда ходила? Ты пошла…

– Это было обязательно, – отвечает Руби. – Я записалась на курс, он называется «Избивающие и избиваемые», преподаватель сказал, нам надо сходить, мы же изучаем личности такого типа и…

Свенсон поверить не может, что это его родная дочь. «Избиваю­щие» – словечко из лексикона Мег Фергюсон. Он таких студентов на смех подымает. Послушала бы ее Анджела…

Ему стыдно – он опять думает об Анджеле, нет, вернее, стыдно ему потому, что он на целых десять минут о ней забыл. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Семья отвлекает тебя от твоих собственных дел, подымает над суетой повседневности. Вот и Свенсон увлекся политиче­ской дискуссией с дочерью настолько, что забыл о своем малоприятном, более того, опасном положении. Его кровиночка, его доченька говорит, что бедолагу за одно словечко надо казнить, а Свенсон, ее обожаемый папочка, залез в постель к самой проблемной студентке курса, да еще со­бирается везти рукопись ее романа своему нью-йоркскому издателю. Бо­лее того, и чувство вины, и страх, все это уходит куда-то при мысли о том, что завтра он встретится с Леном. Начнется новый этап жизни. По­смотрим, куда это приведет.