Горные речки изобилуют в ту пору форелью и креветками: склонившись над водой и скалами, мы смотрим, как форель трепещет на небольших стремнинах, и ловим ее снизу руками: каждый по паре штук в неделю; на креветок мы ходим без специальных сачков, мясник дает нам легких для кошек, и мы расплющиваем приманку между камнями на берегу, рядом с креветочьей норой: когда их соберется достаточно много на мясе, мы запускаем сверху руку и всякий раз зажимаем в кулаке четыре-пять штук, больших и маленьких, клешни креветок пугают нас не больше, чем клешни богомолов, ротовые клешни саранчи, зеленые зубы ящериц или белые зубы лесных мышей: забавы ради мы даже даем ящерице вцепиться зубами в палец и потом долго раскручиваем ее в воздухе; наши сестры и их подруги распекают нас за эту охоту.

Игры на суше, дороги, машинки, каналы заброшены, теперь мы просиживаем все время после полудня на корточках над водой. Водяные пауки с их прерывистыми движениями, пескари, лини, блестящие и просвечивающие гольяны, песчаное либо илистое дно, галька, порой даже руда, серебряные самородки.

Теперь мы можем поехать на велосипеде к этезским рудникам, встретиться там со своими троюродными братьями из Сен-Жюльен-Молен-Молетта, порыться в насыпях XVIII века между соснами в поисках свинца, галенита, самостоятельно сконструировать радиоприемник и настроить его на зыбкую, потрескивающую волну французской либо итальянской станции.

В этих насыпях таятся еще и аметисты, изумруды.

В школе мы узнаем о «научных» и «народных» обозначениях животных, в промежутке между заиканиями я спрашиваю монаха: если бы животные жили и мыслили так же, как мы, как бы они окрестили нас, людей: что ответить, например, «клюквенной перламутровке», именующей тебя «двуногим с протекающими ноздрями»? В ту эпоху у всех детей течет из носа, причем круглый год.

Мы возвращаемся с уловом, которого сами не едим, и мать раздает его соседям. Сельский полицейский выходит из мэрии в кепи и с барабаном на ремешке: на этом барабане маленькая подставка и большой лист, где красивыми буквами записаны распоряжения, которые он должен выкрикивать; на перекрестке он останавливается, бьет в барабан: «К сведению населения!», выкрикивает технические решения муниципального совета; вновь барабанная дробь, и вот он уже на другом перекрестке, и так до вечера, когда он завершает свой обход, слегка навеселе, уже в сумерках.

Мать дает нам ряд поручений, продолговатые хлебцы в булочной, молоко у бакалейщицы, такой заботливой, такой нежной на солнце, такими осторожными движениями кистей и рук черпающей ковшиком молоко из большого котла на краю прилавка и наливающей в наш бидон; надо зайти к мсье Буа, «Двадцать пять лет опыта», чтобы поменять радиолампу, сдать часы в ремонт мсье Деальберто, чей сын готовится принять сан в Лионском духовном училище; миновать, долго не задерживаясь, витрину мсье Барралона, торговца скобяным товаром и игрушками, забрать заказ в мясной лавке «Селетт» и, наконец, заглянуть к торговке ранними овощами, мадам Ж., измочаленной святой женщине, на узкую улочку между церковью и рынком; возможно, еще купить пирожное с кремом или «колечко» с малиной у мадам Миолан, элегантной и хрупкой дамочки с черной бархаткой на шее.

*

Летом и в другие времена года мы проводим пару недель в Дофине, в доме, ныне принадлежащем нашей матери, старшей из детей, в Сен-Жан-де-Бурне, селе между Вьенной и Бургуэном по дороге из Лиона в Гренобль: мать считает этот край неприветливым; но мы очень любим эту страну, прозванную «холодными землями», поскольку природа здесь отличается от нашей родной: плоский ландшафт с весьма невысокими ледниковыми отложениями, прудами, буковыми лесами, крупными фермами с большими крышами и навесом, построенными из ронской гальки либо глины; просторы, свет, отлогости, системы водоемов и купы деревьев, «романтика»: здесь собирает гербарии Руссо - друг, который также ночует в комнате «Приюта Пилат», изобилующего редкостными цветами, - здесь же появляется на свет и расстается со своим отцом Берлиоз, Ламартин навещает здесь своего друга Вирье, здесь же рождается и скучает Стендаль. Братья, сестры, двоюродные, троюродные, приятели, мы купаемся в пруду Монжу, заросшем тростником, кувшинками, подводной растительностью: наконец, это край лягушек, и мы подолгу смотрим на них, гоняемся, ловим: древесницы, жабы; множество куликов, уток-мандаринок, цапель, крякв, всех этих птиц у нас нет, и в раннем детстве мы мечтаем о них, склоняясь над «Сказками Дядюшки Бобра»: драмы птичьего двора, луж, собачьей конуры... в декорациях фермы, столь похожих на эту почти плоскую область.

По центру деревни, переименованной в эпоху Революции в «Парусинную», стоит высокая, украшенная в вышине мэрия, а на площади фонтан XIX века, заполненный ярко-красными рыбинами, и посредине Амур с тритонами - все это в диковинку для нас, и мы часто проводим ладонью по мшистому краю небольшого муниципального бассейна.

Вопреки словам взрослых, мы чувствуем себя непринужденно среди этого нового населения, стыдливого, экономного, грубоватого и очень решительного - его считают также меланхоличным: одни висельники да утопленники, - самые добрые из этих людей воспринимаются нами как слишком уж добренькие: бакалейщик мсье Перре, с ласковой, всегда чуть опечаленной мордашкой, хранящий часть запасов в одной из пристроек нашего дома; мсье Перрен, наш садовник и садовник нашего деда с начала века, в Великую войну служит в автотранспортных войсках и вывозит трупы из траншей; страдая от сильного ишиаса, он хромает в своем большом синем фартуке. В перерывах между работой в саду он сооружает для нас двуколки, куда мы все набиваемся: ее тащит самый старший, наш отец или один из наших дядьев, и мы стремительно мчимся по саду и большому двору.

Мы следим за непрерывной деятельностью садовника и слушаем его, когда он перекусывает, сидя на скамейке под навесом теплицы, и рассказывает про землю, животных, которых там находит, толстых белых червей, вытягиваемых из почвы: «Тела наших товарищей не были такими чистыми, когда мы вытаскивали их из обрушенных траншей...», тех, что он воображает и чей размер нам показывает, скрещивая два больших пальца; или когда точит свои инструменты о брусок в сарае.

В жилище, возведенное в 1732 году одним из предков моего деда по материнской линии, входят через высокий портал, защищенный большим каркасом, поддерживающим покатую черепичную крышу: широкий черный утрамбованный двор отделяет жилой дом от здания поновее справа, которое мы называем «Классом»: именно здесь, до и после Великой войны, гувернантка мадмуазель Гужон дает уроки нашим дядьям и теткам на каникулах. Это глинобитное строение, напоминающее шале, со времен Освобождения заброшено: там все еще заметны следы пребывания роты нашего дяди Пьера летом 1944 года.

Дальше справа фонтанчик в стиле рококо, еще чуть дальше небольшая загородка для навоза, - где я помещаю Иова и слышу, как он скоблит свои язвы черепками, - с двумя сливами и вишней; с другой стороны двора, напротив портала, самое большое строение из служб, глинобитное, той же эпохи, что и жилище: мы называем его «сараем»; слева и справа, на земле, посыпанной песком и опилками, остатки очень старого пресса и в глубине, на стенке, остатки кормушек, сельскохозяйственные орудия прошлого и XVIII столетий, которыми все еще пользуются; выше гумно с остатками сена и соломы на ветшающем полу; этот этаж гумна расположен слева за сараем, над хлевом - еще недавно конюшней, - дровяным складом, и у входа в сад домик с навесом, который мы называем «теплицей», где в холодную пору года хранятся апельсиновые деревья.

Сад, разбитый вокруг бассейна, засажен фруктовыми деревьями, а возле жилища пара высоченных старых пихт слегка склоняется над улицей и садом.