«Враг, а такой клевый, – подумал Саша. – Хотя какой он мне враг? Режим фанатов-аятолл – да, враг, а этот Аббас, выучившийся еще при шахе да в Европе, – какой он мне враг? Нормальный интеллигентный малый. Меня попросили сыграть с ним в теннис – я сыграл и кое-что о нем вызнал. Не исключено, что заливает, но это уж дело не мое. Разведчик? Ну и что, что он разведчик? Я для него не объект, чего у меня выведывать? К тому же у меня тоже… задание. Еще посмотрим, кто круче…» – самодовольный кураж обуял было Сашу, но тотчас был им и пресечен. «Что ты несешь? – остановил он себя. – Какое у тебя задание, какой ты, в жопу, разведчик? Одноразовое дерьмо, которое смоют без ущерба для унитаза. Так сказал бы дед и был бы прав».

Подозвав официантку, Аббас, несмотря на Сашины возражения, сам расплатился за чай. «Побежденный обязан платить контрибуцию», – сказал он и добавил, что отвезет Сашу домой. Александр вяло пытался возражать, но Аббас был настойчив. «Победителю – колесница», – сказал он, распахнул дверцу зеленого «Опеля», почтительно склонил перед Сашей голову, и Саша снова увидел перед собой потомка гиганта Дария, правителя Древней Персии.

Прощаясь, пожали, словно на корте, друг другу руки, договорились перейти на «ты» и созвониться.

– До свидания, потомок Дария, – сказал Саша.

– Будь здоров, Искандер, – сказал Аббас.

Саша знал, что на Востоке так зовут Александра Македонского. «Находчивый черт», – подумал он и с сумкой на плече вошел в подъезд. Пыльные с зимы лестничные окна были распахнуты и освободили пространство для прогляда; он успел заметить, как, разворачиваясь, «Опель» на мгновение замер, и породистая голова потомка Дария едва заметно подалась наружу – вероятно, для того, чтобы разглядеть номер дома; после чего машина укатила. «Разведчик, – подумал Саша. – Классный мужик. Пусть разведывает, не опасно, мне его даже жаль. Хрен с палкой – вот что он от меня поимеет, ничего другого у меня для него нет».

Дома никого не оказалось. Саша взглянул на часы, семи еще не было. Пудель дружелюбно фыркнул, замахал опахалом хвоста и, рассчитывая на прогулку, нервно зевнул. «Сейчас, Патрик, сейчас», – отмахнулся Саша, пробираясь к телефону. Номер, мгновенно выскочив из памяти, переметнулся на кончики пальцев.

– Алло. Здравствуйте, Альберт. Это Шестернев, – сказал Саша. И стал быстро излагать события дня.

– Вы большой молодец, Шестернев, – перебил его Альберт. Все это надо записать, чтоб ни одна драгоценная деталь не пропала. Запишите. В форме отчета на страничку-полторы – для такого журналиста, как вы, это не труд, разовая, ни к чему не обязывающая радость. Сделаете и мне передадите. Ок? Вы меня поняли? Нас интересует ваше мнение о вашем партнере. Вы поняли меня?

– Понял, – ответил Саша, попрощался и тихо положил трубку. «Коготок увяз – всей птичке пропасть», – почему-то взметнулась в нем любимая бабушкина присказка. «Не к месту и не по делу», – подумал он, но прилипшая к сознанию, будто колючка репейника, присказка не собиралась забываться и трепала мозги. Скулеж Патрика добавлял нервов. Наконец, как потребность вздохнуть, захотелось немедленно со всем этим покончить. Сел к столу, изготовил к делу свой любимый шведский шарик «Баллограф», начал писать, но долго ничего не получалось, комкал и мелко, и тщательно, будто заметая следы, рвал бумагу. Чувствовал, что делает не столько секретное, сколько какое-то постыдное дело, отвращала мысль, что эта писанина напоминает донос и что, если она попадет на глаза домашним, особенно деду, будет худо и позор. Чувствовал, а все же пытался писать. А не получалось потому, что никак не мог поймать нужный тон и нужную манеру изложения. Наконец, сдвинулось, пошло, разогналось и далее вдохновенно – потому что увлекло – полетело; с ним так бывало всегда, когда в организме запускалась химия творчества. «Отчет о встрече» – озаглавил он свою новеллу и начал так: «26 июня я встретился с Аббасом Макки у входа на стадион „Лужники“ со стороны Теннисного городка и спорткомплекса „Дружба“». Писал и думал: «Какую чушь терпит бумага, чем мы, люди двадцатого века, занимаемся?..»

Его следующий день сложился неудачно, хотя с утра ничто не предвещало такого прогноза.

С коротким перерывом на обед постоянно находился в редакции. Отчет лежал в левом внутреннем кармане пиджака; маленький ничтожный листок напоминал о себе и теребил сердце; дважды, улучив в редакции малолюдный момент, он звонил Альберту с уговором о встрече, со второго раза дозвонился, и оба решили, что повидаются не позднее семи в той же «Москве». Слегка успокоившись, он правил, механически что-то писал, общался в курилке с Толей Орлом и невольно присматривался к нему на предмет, постоянно волновавший в последнее время воображение; он присматривался ко всем коллегам вообще, но к другу Толику особенно пристрастно. Почему-то казалось ему, что Орел тоже оттуда, из той же конторы на горе, что и Альберт; почему он так решил, сказать было сложно, может, потому, что Анатолий был солиден, основателен и в высказываниях своих, точно ГБ, напористо навязывал свое мнение? Так или иначе, но в беседе с Орлом он с трудом подавил в себе желание залихватски Толе подмигнуть, во всем открыться и в знак цеховой солидарности пожать его мужественную руку – «мы вместе, Толян!» Слава богу, в последний момент он такое свое намерение похерил. «В чем вместе, идиот? – спросил он себя, и такого простого обиходного вопроса оказалось достаточно для самоотрезвления. – Толя – нормальный парень. Ты один попал в замазку, сиди и молчи».

Все бы было ничего, но в пять позвонила Светка и с радостью сообщила, что на семь ей предложили билеты в Дом кино на встречу с Джейн Фондой и классный американский фильм, где она играет. Что-то про загнанных лошадей, которых пристреливают, точное название он позабыл, потому что сразу понял, что для него это невозможно. Какая Джейн Фонда, какие лошади, какой Дом кино, когда в семь он должен быть в гостинице «Москва»? «Свет, не могу, – сказал он, – не успею, работы море, давай завтра». «Джейн Фонда не каждый день в Союз приезжает, – тотчас обиделась она. – Ты что, не можешь сделать перерыв, перенести работу на потом?» «Свет, не могу никак, тут срочное дело, прости». «Ладно, – неохотно согласилась она. – Работай, я извинюсь, отдам билеты и буду ждать тебя в скверике, ну, в вашем, что справа от входа в АПН. К половине восьмого ты хотя бы освободишься?» «Свет! – чуть не сорвался он на крик, – не надо меня ждать. Езжай домой, я сразу тебе позвоню». «Странно, – удивилась она. – Ты что, не хочешь, чтоб я тебя подождала? Ты что-то темнишь, Сашуля?» «Ничего я не темню, – заторопился он, – пожалуйста, если хочется, жди, просто я не знаю точно, во сколько освобожусь». «Освободишься, – сказала, словно распорядилась Светлана, – я буду ждать».

Он хорошо знал этот ее непререкаемый тон – начало отчуждения, непроницаемой и долгой обиды, а то и взрывного скандала – знал, смолчал и тут же озаботился решением возникшей задачи: как, незамеченным Светкой, успеть к семи в «Москву» и хотя бы к восьми вернуться обратно? «Черт бы побрал эту Джейн Фонду с ее лошадьми, – подумал он и тотчас поправился: – Что черт бы побрал контору с горы, которая прихватила его на самую малость, а уже мешает жить! И черт бы побрал его самого, который с этой конторой спутался».

Небольшой дворовый скверик, в котором она предполагала его дожидаться, располагался в пятидесяти метрах от входа в Агентство. Если она будет что-нибудь читать и отвлечется, то не заметит, как он, выйдя из здания и сгоняв в «Москву», как ни в чем не бывало, подгребет к ней снова где-нибудь к восьми, и все обойдется. Подойдет и скажет: «Привет, я освободился, куда двинем?» А если она читать не будет, если вообще ничем заниматься не станет, а будет сидеть на лавочке и с тупым терпением во взгляде смотреть на жерло входа-выхода АПН? Тогда ему не проскочить, тогда погар, облом и полная катастрофа, допускать которую он права не имеет. «Что делать? – спросил он себя и сам себе ответил, что следует срочно что-то предпринять. – Что?»