Одна половина столовой была свободна от столов и там расположился небольшой джаз. С нами за стол села лучшая подруга Салины - Маргарита Грев и Карл. Ужин начался: звенели бокалы, звучали тосты, гремела музыка. Салина пригласила меня танцевать буги. Танцевала она страстно и самозабвенно. Осколки ее разрезанного платья летали в воздухе, совершенно обнажая ее красивые, холеные ноги. Слегка влажные от пота руки она совала мне в рукав и, схватив меня запястьями под манжетой, лихо вертелась вокруг меня, закидывая свои ноги как можно выше. Наконец меня захватил ритм танца. Я почти бессознательно совершал головокружительное па, поражая окружающих. Но вот она устала. Музыка смолкла, а мы с ней хмельные и изнеможденные опустились на пол. Нам аплодировали. Глядя на свежее, благоуханное тело Салины, я не удержался

- 6 -

и прикоснулся к ее плечу рукой. Оно было влажное и прохладное. Она с удивлением посмотрела на меня, погладила мою руку своей и порывисто вскочила на ноги. Я тоже встал, взял ее под руку и проводил к нашему столику.

- Вам скоро ехать? - спросила она меня, когда мы сели.

- В десять часов утра.

- О, так мало осталось времени. Я хочу побыть с вами. Давайте уедем отсюда.

- Давайте.

Мы вышли в сад. Маленькие цветные лампочки едва освещали дорогу, по которой мы шли. Я взял ее под руку и она придвинулась ко мне поближе. Мы свернули еще на более узкую тропинку, по которой пришлось идти по одному. Она прошла вперед, я следовал за ней и любовался ее фигурой, освещенная слабым отблеском, долетавшего сюда света. Наконец мы подошли к небольшой застекленной веранде. Она открыла своим ключом дверь и пропустила меня вперед. Задрапированные плотной тканью окна совсем не пропускали света.

В беседке было темно, как в банке с тушью. Я наткнулся на столик и чуть не упал. Потом нащупал рукой что-то мягкое и сел, пытаясь присмотреться, но тщетно: было совершенно темно. Где-то рядом я услышал дыхание Салины. Мы молчали. Вдруг звонко щелкнул выключатель и синий, матовый свет осветил беседку. Роскошное убранство этого алькова ошеломило меня. Я сидел в широкой бархатной тахте, покрытой чудесным персидским ковром. Рядом стоял маленький, круглый столик с цветами в хрустальной вазе, отделанной золотом. У столика стояли два пуфа, на одном из них сидела Салина.

Справа блестело огромное трюмо, на полочках которого было расставлено в красивом беспорядке флаконы духов. Почти по среди комнаты высился огромный торшер с широким голубым абажуром. Пол был покрыт лаком, а потом задрапирован алым шелком. Я не упомянул еще маленький шкафчик с книгами, но он мне не бросился в глаза, а заметил я его позднее. Салина была довольна впечатлением, которое производил на меня этот тихий волшебный уголок. Она молча смотрела на меня, ожидая, когда я заговорю.

- Что это? - спросил я ее.

- Это мое убежище, нравится?

- Здесь чудесно, особенно когда вы здесь.

- Без меня не могут быть здесь в этой беседке. Когда я буду уезжать отсюда я ее сожгу. Здесь у меня было столько приятных минут, что я ревную ее ко всем, кто мог бы в ней получить то же самое. Я очень привязываюсь к вещам, некоторые я люблю как живых. Это называют фетишизмом, но меня не пугает это слово, пусть называют как хотят, мне так нравиться. А у вас есть любимые вещи?

- Нет… А впрочем, есть. - Я вспомнил карты и туза червей.

- Что это за вещь? - спросила она, глядя в зеркало. Мне не хотелось говорить ей про карты и, чтобы замять разговор я переменил тему.

- Какие у вас прекрасные волосы, - сказал я. Она кокетливо тряхнула головой и, мило улыбаясь ответила:

- Я только боюсь, что скоро останусь лысой. Уж больно много желающих иметь их на память. Хотите, я вам отрежу локон?

- Вы очень добры ко мне. Чем я заслужил ваше внимание?

- Ничем. Вы интересный мужчина, вы мне нравитесь, - она поднялась с пуфа и подошла к трюмо. Отыскала ножницы, она быстро срезала длинный локон у виска,

- 7 -

- Нате, - она быстро бросила мне волосы, и они, как тоненькие серебристые змейки, рассыпались передо мною. Я бережно собрал их и положил в портсигар. Она причесалась, протерла духами лицо и руки и села на свое место.

- Почему вы такой робкий и молчаливый?

- Я не молчаливый, я просто поражен вами и всем этим и никак не могу прийти в себя.

- Хотите, я вам покажу журналы, в которых помещены мои портреты? - она подошла к шкафчику с книгами и вытащила от туда целую кипу ярко иллюстрированных журналов разных стран.

- Вот я во Флориде на конкурсе красоты. Мисс Вселенная 1945 года. А вот я в Дании. А вот это в Бельгии. Смотрите, какой шикарный кабриолет. Я специально привезла его из Америки, чтобы ошарашить королеву своим блеском.

- Получилось?

- Еще бы. Королевой в Бельгии была я, а она только присутствовала при мне.

Салина выбрала из кучи еще один красочный журнал и показала мне. На ней была фотография женщины в таком тонком платье, что можно было бы считать ее просто голой. На ее руках были черные перчатки, инкрустированные блестками, запястья обоих рук охвачены широкими браслетами из драгоценных камней, в черных волосах горела рубиновая роза. Сквозь узкие прорехи черной маски искорками просвечивались зрачки глаз.

- Узнаете, кто это?

- Наверное вы?

- Угадали. Это я так была одета на прошлое рождество на празднике в Майами. Там было много почетных дам, они шарахались от меня, как от чумы, - со смехом сказала она, любуясь своей фотографией, - но все остальные были потрясены экстравагантностью моего костюма, парни бегали за мной толпами. На них было смешно смотреть. Один до того разгорячился, что в самозабвении слизывал во время танца пот с моего плеча. Я очень люблю, когда на меня смотрят мужчины. Мне приятно наблюдать, как очарованные моим голым телом, они начинают трепетать от желания и плотского возбуждения. Они шарят по мне глазами и чудится, будто на глазах у всей публики меня гладят по самым сокровенным местам, будто взгляды мужчин проникают в меня, как плоть в плоть. О, я упиваюсь этим и мне хочется в эти минуты еще больше раскрыться их взорам и отдаться одновременно всем.

Салина зажмурила глаза и, запрокинув голову иступленно прошептала:

- Ах, как жаль, что люди себя ограничили пресловутой моралью, сковывая себя навеки золотыми цепями нравственности и самое чудесное во всей вселенной назвали пороком. Эх люди, люди, - со вздохом вырвалось у нее восклицание. Она встала с дивана и подошла к столу. Воцарилось неловкое молчание. Я не знал, что ответить ей на этот выпад страсти, чувствовал себя виноватым, уткнулся в журнал.

- Зачем мы с вами ушли от всех? - вдруг спросила она.

- Там было скучно, а здесь еще скучнее. Боже, как мне надоела эта скука. Как опротивел мир со всеми его мелкими, до смешного ничтожными страстями, с его никому ненужной целомудренностью и лживой нравственностью. Каждая завалящая девка изображает из себя невинность, а в душе у нее зловещий букет такого порока и разврата, что кажется, будто она сплошная багровая дыра, в которую чуть не каждый день и час бросаются все новые и новые мужчины. А эти мужчины, жаждущие вина и оргий в минуту прояснения нравственности, вдруг начинают громко вещать еще о морали нравственности, пренебрежительно называют шлюхой женщину,

- 8 -

с которой еще вчера извивался в постели, вкушая сладости, которые никто, кроме женщины, ему не дает. Вы смотрите, в каких условиях мы живем. Почему юбки должны быть до колен, а не выше и не ниже, почему я могу оголить свою грудь, но только не сосок? Почему на пляже я могу ходить почти голая, а по городу обязательно должна идти одетая с ног до головы? Чушь какая-то. Вот мне хочется сейчас раздеться, я хочу отдохнуть от тугого платья, но вы здесь и мне уже неудобно это делать, если вы не отвернетесь. Ну что же вы молчите? Ответьте мне.