– Знаешь, сколько уже верных слухов было? Уши повяли!

– Нет, эти – верные! Будут вводить российских миротворцев.

– Большая надежда – эта Российская Педерация, вот где только она раньше была? – саркастически замечает Витовт Семзенис.

Это его любимый каламбур. В Прибалтике русские, брошенные на произвол судьбы, Ельцина и русскую политику просто обожают. Полукровка Витовт – не исключение. Больше, чем демороссов, он ненавидит только националистов, которых обязательно убивает дважды подряд: один раз – как получилось, а потом еще разок в башку – для контроля и душевного спокойствия. Мысль о том, что какой-то нацик после знакомства с ним может остаться живым, для него нестерпима и абсолютно неприемлема. А к нормальным молдаванам он совершенно лоялен. При похожих воззрениях мы с ним крепко сдружились.

Надо сказать, что у всех нас помощь, оказанная Приднестровью четырнадцатой армией, тоже ассоциируется персонально с генералом Лебедем, а не с ельцинской Россией. Спросите почему? А потому, что Россия перед самой войной передала Молдове Кагульский и Унгенский артполки, пушки которых очень скоро осиротили не одну мать, а также базу мотострелковой дивизии во Флорештах и Маркулештский авиаполк, чьи бомбы оглушили рыбу в Днестре и посрывали крыши с домов в Парканах. Она же позволила националистам арестовать русского генерала Яковлева и вместо него назначила командовать армией генерала Неткачева, который минировал от приднестровцев военные склады и пытался вывезти с них оружие в националистическую Молдову. Словом, последовательная и «полезная» для защиты русских и мира в Молдавии получилась политика.

– Очень большая, – продолжаю Семзенису в тон, – семнадцать миллионов квадратных километров! В нашей прежней надежде, правда, было целых двадцать два и четыре десятых. Усохла малость!

– Хватит, мальчики, – вмешивается Тятя, – будет перемирие или не будет – не повод ссориться. Мира хочется всем!

– Какого мира?! – рявкаю я. – В котором будут продолжать стрелять в людей из-за плетней, убивать женщин, детей, выкидывать славян с Правобережья и глумиться над честными молдаванами, такими, как Сырбу и Оглиндэ? Мне лично такой мир не нужен!

– Мне тоже! – твердо и решительно выговаривает Витовт.

– А вам в кайф, чтобы война шла до упаду?! Пока мы тут все не упали и завоняли?! – бесится в ответ Миша.

– Нет! Мы думаем о тех, кто останется на откуп националистам, если заключат мир сейчас, когда неясно, кто кому вломил! Ты их сборищ в Кишиневе не видел! Не видел, как плюют людям в лицо, как бьют и убивают на улице людей за то, что они, просто проходя мимо этих тварей, говорили на русском языке! Не видел, но мог бы об этих людях подумать! – отрубаю я за себя и за Семзениса.

Все мрачнеют. Настроение испорчено. Ну что же это в самом деле такое! Все друзья за столом, встретились с радостью – и тут же поругались.

– Разговор этот приказываю прекратить как вредный! – вмешивается в образовавшуюся паузу Али-Паша. – Ваши с Витовтом милитаристские взгляды, Эдик, мне известны. Считаю их правильными, морально и стратегически обоснованными. Вот только никто, друзья мои, не торопится дать нам волю нашпиговать Снегура и Косташа свинцовыми зубочками и посадить на вертела. А такая недоделанная война, когда разбивают город за городом и село за селом, причем не вражеские, а свои же, заметьте, села и города, – больше никому не нужна! От нее ни по ту, ни по нашу сторону не легче. Здесь уже Миша прав, и ты это знаешь. Базарите об одном, только с разных концов. Еще в рожи друг другу не хватало по дури вцепиться! От нас не зависит, будет перемирие или нет. И не нашей виной хорошее дело выродилось в кровавое болото. Мы многое сделали. Тирасполь загородили. Мулей поубивали добре. И пыл их поугас. Приуныли, сволочи! Начинают думать, куда их кишиневские горлодеры затянули. Воспитательный процесс пошел. Сейчас же, по мне, раз нет веры в вождей и надежды на решительную победу, пора закрывать лавочку. И можете быть покойны, для нас с вами перемен будет мало. С такими педрилами, как «высокие договаривающиеся стороны», мир поначалу много лучше войны не будет!

– Мальчики, о войне и политике – шабаш! Давайте еще по сто – и о бабах, – торопится вслед за командиром поставить точку на конфликтной теме Тятя, шаря рукой внизу. Достает вторую бутылку. – Эдик, долей, у всех же на дне будто кот наплакал!

Али-Паша свирепо смотрит на Тятю, с просящей улыбкой держащего бутылку в руке. «Дойна». Тоже ничего себе коньяк. Но он молча встает, делает уверенно-равнодушное, командирское лицо и бросает к глазам руку с часами.

– Я к бате. На двенадцать вызывает. Замкомвзвода, ко мне. Остальные по распорядку.

Значит, продолжение пира оставлено на мое усмотрение. Выхожу из квартиры следом за ним. На лестнице он поворачивается:

– Вот что, Эдик. На этот раз перемирие может состояться. Я с утра у бати уже на раздаче цеу был. Речь идет о полном отводе войск к первому числу и затем о совместном наведении порядка с миротворцами. Они уже прибывают. С нашей стороны на совместное наведение прочат исключительно МВД. Завтра нам обещают смену, и я настоятельно рекомендую тебе мотать в Тирасполь.

– Нет уж!

– Послушай…

– Паша!!! Ты о чем?! К перемирию какая, к черту, смена? Не дадут ведь никого! Оставить тебя с босяками – и в Тирасполь?!

– Заткнись и слушай! Засветишься до первого числа или после, как там выйдет, – обратно на наведение порядка не попадешь как активный участник боевых действий. А ты здесь, я кумекаю, будешь нужен, и даже больше, чем сейчас. Это – во-первых. Во-вторых, пойми меня правильно, нервы у тебя стали ни к черту, дергаешься весь.

У меня екает внутри, и по спине разливается противное ощущение.

– Паша, ты что, считаешь, я струсил?

Али-Паша смотрит и покровительственно улыбается.

– Нет, Эдик, в мыслях не было. Тебя уже не напугать войной. Но все же ты недолго на ней. Знаешь только, что после одурения, в котором хлопают новобранцев, после того как иные бегут обратно при первой возможности, втягиваешься в нее, устаешь и от усталости привыкаешь. Как будто успокаиваешься, начинаешь чувствовать себя нормально… Но затем усталость и нервы берут свое, волнами, у каждого по-своему. У одного через месяц крышу рвет, у другого – через два, у третьего – через три. Люди не железные, потихоньку гнутся, особенно когда за спиной не положенные тылы, а воровство и вонючая политика. Это не трусость, о ней забудь. Смог держать себя в руках до сих пор, сможешь всегда! Но отдыхать нужно. Игнорировать усталость, переходить ее предел нельзя. Это уже не храбрость, а дурость! Все пройдет, если дать человеку отдохнуть. А страх… Вот когда совсем кончится война, будешь с полгодика спать спокойно в своей постели, тогда и придет, задним числом, настоящий страх. Я знаю…

Али-Паша невесело усмехается и продолжает:

– Думаешь, я не боюсь? Еще как иногда! Аж ноги ватными делаются. И тогда первая мысль – не подать виду. Верно? Поэтому нам самих себя не видно. Только со стороны смотришь и начинаешь догадываться, что человека вот-вот может рвануть. Я же видел, как ты торчишь в трансе, а потом срываешься, как на пожар! Добро бы от мулей бежал, а то на мулей, – пытается пошутить он. – Так и пулю получить недолго. Ты уж посмотри за собой, а? Не казни себя, сделал все что мог и даже больше. Чудо, что вам вообще удалось тогда отойти! И соглашайся. По душам с тобой говорю, как когда-то со мной мой батя, в Афгане.

– У тех, кто Отечественную ломал, такой возможности не было, почему же я должен пользоваться ею? – упрямо возражаю я.

– Да потому, что я в Афгане ею пользовался! Сейчас не Отечественная война, и такая возможность есть. Не использовать ее глупо. Чрезмерный риск и предрассудки, больше ничего. Подумай!

– Подумаю, – уклончиво отвечаю я.

– Думай! И не только об этом, но и о том, с чего я начал: что каждый должен быть не там, где ему захотелось, а там, где он больше нужен. А за меня на будущее не волнуйся. Справлюсь! Ну, я погнал. Иди, пей с ребятами бутылку, они заждались уже. Если не ошибаюсь, у них еще в загашнике есть. Только не переборщите!