– Он мне их не показывал, может быть, эти.

– Значит, по-вашему, он мог отдать их частнику?

– А почему бы и нет? Наверное, мог…

– Ну что ж, и на том спасибо. У тебя еще вопросы есть, Алексей Иванович?

Шумский выразительным взглядом показал, что ему Назарчук больше не нужна, и Изотов отпустил ее.

– Ну, какое впечатление у тебя осталось?

– Приятная женщина, ничего не скажешь, – уклончиво ответил Шумский. – Однако надо работать. Отправляйся-ка на станкостроительный, а я поеду в эстраду.

В списках уволенных из Ленгосэстрады за два с половиной года значилось 83 человека. Шумский просмотрел личное дело каждого. 78 папок сдал обратно в архив, оставив личные дела аккордеонистов. Теперь надо было посмотреть, кто из аккордеонистов женат и какого возраста. И еще Шумского интересовали фамилии, начинавшиеся с «П» или «И».

Три дела пришлось отправить за остальными. Остались два – Иноземцева и Потапенко. Иноземцеву Семену Викторовичу было тридцать два года. Его жена, Зинаида Алексеевна, не работала. Аркадий Игоревич Потапенко был пятидесятичетырехлетним холостяком, и это смутило Шумского. Но имя! Не такое уж оно распространенное. И потом – А.И. Если это тот Аркадий, о котором упоминала Назарчук, то что могло связывать двадцатидвухлетнего парня с пожилым человеком? Любовь к музыке? Но никто, кроме Назарчук, не говорил о ней. И в вещах Красильникова не было ничего, что бы подтверждало эту любовь.

Личное дело Потапенко было тощим. Анкета и несколько приказов:

«За появление на концерте в Выборгском Доме культуры в нетрезвом виде объявить Потапенко А.И. выговор»; «За неявку на праздничный концерт в Доме культуры энергетиков и срыв программы объявить Потапенко А.И. строгий выговор».

Последним приказом Потапенко был уволен

«за систематическое нарушение трудовой дисциплины и аморальное поведение».

Прихватив личное дело, Шумский поехал на Васильевский остров. На 19-й линии, неподалеку от Малого проспекта, он вошел под арку большого серого здания и спустился по щербатым, перекошенным ступеням в полуподвал, где помещалась домконтора.

Рыхлый, с бабьим лицом управхоз, узнав, что Шумский интересуется Потапенко, сказал коротко:

– Скандальный мужик.

– Вот как? Чем же он вам досадил?

– Чем? – Управхоз поскреб большим пальцем редеющую макушку. – Да вот жильцы из нижней квартиры завалили жалобами. Пьянки у него по ночам, спать мешают: шум, музыка – потолок пляшет. А мы – разбирайся…

– И что же вы делаете?

– А что мы можем? У нас руки связаны. Будь моя воля, я бы с такими… – Управхоз сжал кулачище, помахал. – А тут – вызовешь, постыдишь, а он еще и куражится: «Не имеете права, я буду жаловаться…» В общем, пришел – одолжение тебе сделал, и ты же сам вроде бы виноватым перед ним остался. Ну раз человек по-хорошему не понимает, мы все заявления соседей собрали – и участковому.

– Кто у вас участковый?

– Лейтенант Малахов, Петр Владимирович. Тут еще Потапенко сам нам заявление подал, печь у него дымит, а у меня, как на грех, печник запил. Что ты будешь делать? Уж неделю не выходит на работу. Можно, конечно, уволить. А кого брать? Сами понимаете, профессия сейчас редкая. Вот и маюсь без печника… А Потапенко какое дело до наших трудностей? Явился вчера под мухой, скандал закатил, как на базаре.

– Одним словом, вы друг друга из виду не упускаете, – сказал, улыбаясь, Шумский. – Ну а где он работает?

Управхоз постучал в стенку.

– Это мы сейчас установим, один момент…

Тотчас явилась паспортистка с домовой книгой, и управхоз начал листать страницы, приговаривая: «Это мы сейчас…»

– Вот, служил в эстраде, уволился. Устроился в кинотеатр «Художественный», тоже уволился… Полтора месяца проработал, – сказал он, взглянув укоризненно на Шумского. – Дальше… Клуб вагоноремонтного завода. Уволен. Два месяца… Видите, подлец, что делает. Устраивается на работу, волынит два-три месяца и увольняется. Бездельничает, пока участковый не вспомнит о нем, тогда снова устраивается куда-нибудь.

– На что же он живет?

– Кто его знает… Музыканту не так уж трудно заработать. Тут сыграл на свадьбе, там уроки дал и, глядишь, сыт. А еще поговаривают, – управхоз понизил голос, придвинулся к Шумскому, – будто шьет он.

– Что?! – Шумскому показалось, что он ослышался. – Повторите, что вы сказали.

Управхоз не ожидал и не понял, отчего проявился вдруг у следователя такой интерес к его словам, стушевался и стал сбивчиво объяснять, что это покамест слухи, ничем не подтвержденные, и исходят они все от тех же соседей, которые по злобе могут и придумать и оболгать человека.

– Ну-ка покажите заявление, – попросил Шумский, не слушая больше управхоза.

Тот порылся в ящике, приподнимая напиханные бумаги и заглядывая под них, потом наконец вытянул помятый листок.

– Будет у него завтра печник, двадцать шестое домохозяйство дает мне на два дня…

Шумский поднес к глазам заявление, и первый мгновенный взгляд на почерк возбудил в нем смутное, неосознанное ощущение где-то уже виденного, знакомого, но потом ощущение это притупилось и исчезло вовсе.

– Вот что. Я беру его с собой, – сказал Шумский, складывая бумагу, – отметьте где-нибудь. И о нашем разговоре никому пока ни слова. Понятно?

Управхоз кивнул, а Шумский, повернувшись, попрощался и вышел на улицу.

Утро следующего дня Шумский провел в районном отделе милиции и вернулся в управление к обеду.

– Как дела? – спросил он Изотова, хмуро барабанившего пальцами по столу.

– Да все так же… Знаешь, говорят, будто врач иногда сожалеет, что нет больных. Вот и я что-то вроде такого врача. Проболтался вчера полдня на заводе. Ну узнал, что за Павел. Балабанов. Могу тебе все рассказать о нем, но незачем. Все это типичное не то. – Изотов скривил губы и медленно покачал головой: – Совсем не то…

– Ну и хорошо, радуйся, чудак ты…

– Радуйся… Времени жалко.

– На то, чтобы оправдать человека, времени не жалко. Так что не горюй. А у меня кое-что есть…

Последние слова против воли Шумского прозвучали хвастливо, как у мальчишки, у которого есть тайна и которого распирает от желания поскорее ею поделиться. И Шумский действительно хотел поразить своей удачей Изотова.

– Так вот, – торжествующе произнес он, – нашелся-таки Аркадий! Он же аккордеонист и портной. Аркадий Игоревич Потапенко. Улавливаешь? – И, заметив заинтересованный и завистливый взгляд Изотова, продолжал: – Самое любопытное, что на Потапенко в Васильевском райотделе заведено досье. Так что собирать по крупицам ничего не нужно. Все собрано. Для нас тут есть много интересных вещей. Практически он нигде не работает, но время проводит весело. Предположим, что живет на случайные доходы – аккордеон, шитье. Но это еще надо проверить, тем более что несколько лет назад он привлекался по сто седьмой, за спекуляцию. Правда, дело было прекращено за недостаточностью улик, но тем не менее. Теперь вот что. Однажды соседи Потапенко сказали, что вот уже месяца два у него живут без прописки какие-то люди. Участковый установил, что это были рижане – Далматов и Калныня. Известно также, что и Потапенко довольно часто бывает в Риге.

– Ну и что? – спросил Изотов.

– А ничего, – вдруг раздражаясь, с вызовом ответил Шумский. – Я излагаю факты. Может быть, они нам пригодятся, а может, и нет.

– Да ты не сердись, – миролюбиво проговорил Изотов. – По-моему, самое ценное – то, что ты сказал в самом начале.

– Самое ценное еще впереди, – самодовольно сказал Шумский, – хотя разве мы можем сейчас сказать, что именно самое ценное? Ну-ка посмотри сюда.

Резким движением Шумский расчистил стол от бумаг, вынул из дела записку, найденную у Красильникова, рядом положил анкету из эстрады, которую заполнял Потапенко, и его заявление управхозу.