Изрядно разбухшая, потертая, кое-где порванная на сгибах папка с делом Красильникова лежала у него на столе. Шумский отложил более поздние показания свидетелей и взялся за протоколы первых дней после убийства. Но ничего не вытанцовывалось, никаких зацепок, за что можно было бы ухватиться. И мысль не шла…

Шумский вскакивал, мерил шагами комнату, раздумывал, так же резко садился за стол, что-то торопливо записывал на обрывке бумаги и снова принимался расхаживать, засунув руки в карманы. Потом, очистив стол, раскидывал фотографии, снятые им в ту ночь, и разглядывал каждую подолгу, придирчиво.

– Какие же мы, однако, олухи царя небесного, кретины! – шумно вскочив, воскликнул он вдруг повеселевшим голосом. – Поразительные кретины!

– Это что-то новое, – пробурчал Изотов. – А конкретнее?

– Ломимся в открытую дверь. Ищем женщину, которой, может быть, вовсе и не было.

– То есть? – не понял Изотов.

– Скажи, тебе не приходило в голову, что кому-нибудь нужно было заставить нас искать женщину? Разве не мог этот человек обдуманно мазнуть помадой щеку Красильникова, чтобы пустить нас по ложному следу? Хитер! А мы попались на его удочку, как несмышленыши. Разве не олухи?

Изотов покачался на стуле, не торопясь высказаться. Шумский воспламенялся мгновенно, каждую версию обосновывая логически точно, верил в нее и считал ее единственно правильной. Спорить с ним было трудно. Но Изотов все же сказал, сомневаясь:

– Подожди себя и нас бичевать. Ты говоришь так, будто у тебя под рукой уже готовые доказательства.

– Нет, конечно, но версия вполне допустимая. Как я прошляпил!.. Посмотри-ка на этот снимок. – Шумский положил фотографию, весь кадр которой занимала голова убитого Красильникова – на щеке проступала темная полоса. – Это же явный мазок. Если от губ, то, я полагаю, он должен быть либо смазан, либо уж полукруглым или даже в два полукруга. А здесь ровная черта. Как ты считаешь?

– Не знаю, – ухмыльнулся Изотов, – я не специалист по поцелуям. Можешь, конечно, дать задание, тогда попробую…

– Сыщик должен быть специалистом во всем, – строго сказал Шумский и засмеялся. – Но я тоже не очень… Может быть, Сергей? Он у нас парень холостой… Где он, кстати?

– Сегодня уехал. Ты же сам хлопотал ему недельный отпуск за свой счет.

– А, черт, забыл совсем… Ну хорошо, давай разрабатывать эту версию, – сказал Шумский, в нетерпенье потирая руки. – Придется вызывать Назарчук. Поговорим с ней вместе.

Шумский заражал своей энергией. Рядом с ним нельзя было быть вялым. Изотов, подчеркивая расторопность, поплевал на ладони, одернул рукава и принялся выписывать повестку. Затем тут же вызвал курьера…

Утром Назарчук явилась в управление, благоухая дешевыми духами, и, здороваясь с Изотовым, как со старым знакомым, сказала удивленно:

– Я думала, что я вам уже больше не нужна.

– Как видите, нужны, и очень, – ответил он с располагающей улыбкой и широким жестом пригласил Назарчук сесть. – С вами всегда приятно поговорить.

– Это надо понимать как комплимент? – Назарчук заложила нога на ногу, открыв круглые колени, Изотов с удовольствием посмотрел на них и отвел глаза.

– Безусловно. Только как комплимент.

Шумский молча сидел в стороне за бумагами, а Изотов, избрав легкий, непринужденный тон, шутил, не торопясь переходить к делу. Разговор шел о любви, изменах, коварстве мужчин, умении одеваться… Со стороны могло показаться, что знакомые собрались за чаем, у них пропасть свободного времени и им приятно толковать о людских делах, их слабостях. Назарчук чувствовала себя вольно, смеялась, и Шумский с завистью подумал, что женщинам, должно быть, нравятся такие вот обходительные, не слишком серьезные мужчины, как Изотов, и, будь у Изотова побольше свободного времени, он наверняка причинял бы жене немало хлопот.

– Как вы уже сами догадались, мы люди чрезвычайно любопытные, – говорил Изотов весело, – стараемся в этом плане не отстать от женщин. Так вот, любопытство заставляет меня просить вас подумать, с кем еще был знаком Красильников? С мужчинами, женщинами, быть может, это были непродолжительные знакомства, – все равно. Подумайте хорошенько.

Назарчук поднесла согнутый палец ко рту, потупилась, вспоминая.

– Жорж был замкнутым человеком, и знакомых у него было немного. Во всяком случае, так мне казалось. Мы о них не говорили, так только, иногда, между прочим.

– Ну а конкретнее?

– Раза два или три были мы с ним в гостях у моей подруги, Нели Самыгиной. Нельку я с детства знаю, в одном дворе жили. Жизнь у нее сложилась лучше, чем у меня, муж у нее шофер, человек веселый, компанейский, зарабатывает прилично, ну они иногда приглашают гостей. Соберут человек пятнадцать и гуляют до утра. Выпьют, потанцуют, попоют… Мы с Жоржем у них чувствовали себя как дома.

– Хорошо, это ваши знакомые, – упорствовал Изотов. – А к его знакомым вы ходили?

– Нет. Да у него знакомых-то… Раз, два… Был у него один, Павел, кажется, так тот тоже в общежитии живет, холостой. Зачем же из одного общежития в другое ходить?.. Радости мало.

– Он что – рабочий, служащий? Где он работает?

– Вроде бы рабочий, на станкостроительном, или подсобник. Они с Жоржем вместе в армии служили и демобилизовались в один день.

– А фамилию его вы знаете?

– Не помню, – покачивая головой, сказала Назарчук. – Жорж мне ее не называл. А если и называл, то я забыла. Ни к чему мне…

– Эх, память девичья, – вздохнул горестно Изотов. – Значит, Павел. А еще?

– Еще? – Назарчук нахмурила лоб в задумчивости, потом подняла глаза на Изотова. – Был еще какой-то музыкант, на аккордеоне играет. Как же его звали?.. Аркадий? Да, по-моему, Аркадий. Жорж еще говорил, что у Аркашки очаровательная жена… Как мне кажется, он довольно часто бывал у них: хотел учиться играть на аккордеоне, может, даже уроки брал.

– Вам это, разумеется, не нравилось…

Назарчук слегка покраснела, ответила сердито:

– Из того, что я вам раньше рассказывала, можете вывод сделать сами.

– Понятно. Вы Аркадия видели когда-нибудь?

– Никогда.

– Что же, вас Красильников не приглашал к ним?

– Не знаю.

– А где этот Аркадий работает?

Назарчук засмеялась коротким, отрывистым смехом.

– Вы, наверное, меня сейчас выгоните, потому что я ничего путного не могу вам сказать. Честное слово, не знаю. Кажется, он работал в эстраде, но потом его уволили. Куда он устроился, понятия не имею. И фамилии его не знаю. Видите, какая я бестолковая! Разве вам это что-нибудь даст?

Изотов махнул рукой:

– О нас, пожалуйста, не беспокойтесь.

– Кстати, – подал наконец голос Шумский, – как нам кажется, Красильников неплохо одевался. Одежду он покупал или шил у кого-нибудь, вы не знаете?

– Зимой он купил костюм в Гостином дворе, а больше, по-моему, ничего не покупал. За тот год, что мы были знакомы. Ведь одежду не каждый день покупают.

Шумский кивнул, опечаленный, погладил свой острый подбородок, спросил без особой надежды услышать то, что хотел бы:

– А старую одежду он где чинил? В ателье?

– Старую?.. Вы думаете, у него было много старья? Ошибаетесь. Он только начинал жить. Хотя… Постойте… Он отдавал перешивать какому-то мастеру пиджак. Коричневый у него был пиджак в темную полоску. Но кому, хоть убейте, не знаю.

– Пиджак? – заинтересовался Шумский. – А перешивать брюки он не собирался?

– Господи, спросили бы что-нибудь попроще, – устало проговорила Назарчук. – Вы заставляете вспоминать вещи, о которых я могу ничего не знать. Я же не жена ему была! И не ходила за ним по пятам.

– Что поделаешь, такая у нас работа, – шутливо сказал Изотов. – Все-таки подумайте.

– Думать-то нечего… Я вспомнила один разговор… Жорж еще смеялся, что получил от тетки из Ташкента брюки. Старуха, наверно, забыла, как он выглядит, и прислала штаны на толстого мужчину…

– Не эти ли? – спросил Изотов, раскрывая сверток.

Женщина с любопытством взглянула на брюки и отвернулась.