Устав от упражнений и от боли, Марк снова присел на свою постель. Налив себе немного воды, он выпил.

Ездра остановился у стены, рядом с римлянином. Он посмотрел на яркий красно-оранжевый закат.

— Тафата сказала, что через несколько дней ты собираешься уходить.

— Если бы я мог, то ушел бы уже завтра, — мрачно сказал Марк. — Я и так доставил твоей семье столько бед, что нет смысла все это усугублять.

— Ты говоришь о моей жене или о моей дочери?

Марк быстро взглянул в его сторону и смутился.

— И о твоей жене, и о твоей дочери, — сказал он через мгновение. — Твоя жена на крышу подняться боится, потому что я здесь, а Тафата… — Ездра в этот момент слегка повернул голову в его сторону и посмотрел на него. Марку от такого взгляда стало не по себе. — Твоя дочь очень красива, Ездра. И очень, очень молода.

Ездра долго молчал. Он смотрел на появлявшиеся в небе звезды.

— Пока ты полностью не поправишься, можешь оставаться.

Марк насмешливо улыбнулся.

— Ты уверен, что это разумно?

Ездра повернулся к нему и посмотрел на него в упор.

— В связи с тем что моя дочь красива и она впервые доброжелательно посмотрела на мужчину?

Марк не ожидал такой откровенной искренности. Его уважение к Ездре стало еще сильнее.

— И по этой причине тоже, — сказал он с такой же прямотой. — Было бы лучше, если бы она не поднималась сюда. Не забывай, я ведь римлянин. — В его улыбке было столько самоуничижения. — Кровожадная скотина — так, кажется, называют нас иудеи. — Улыбка исчезла с его лица. — К тому же, мое присутствие в твоем доме, несомненно, привело к бесчисленным бедам в твоих отношениях с соотечественниками, я уж не говорю о твоих отношениях с женой. И вообще, лучше всего было бы, если бы ты не подбирал меня там…

— Лучше иметь проблемы в отношениях с людьми, чем в отношениях с Богом.

Марк тихо засмеялся.

— С Богом… — произнес он и почувствовал острую боль в боку. Все-таки он еще не совсем поправился. — Хороший ты человек, Ездра, только глупый. — Он медленно откинулся назад и задумчиво уставился на полог. — Мог бы оставить меня в гостинице.

— Тебя никто бы не взял.

Марк снова засмеялся, но осекся, почувствовав боль в сломанных ребрах. Сжав зубы, он старался думать о чем-нибудь, чтобы заглушить боль.

Ездра сел недалеко от него. Он отвязал филактерии и держал их в руках перед собой.

— Все люди в какой-то степени глупы. Они хотят того, что им недоступно.

Поморщившись, Марк приподнялся. Он внимательно вгляделся в морщины вокруг глаз Ездры.

— А что недоступно тебе, старик? — Что бы то ни было, Марк даст ему это при первой же возможности — хороший дом, домашний скот, предметы роскоши. Он мог бы дать Ездре Барьяхину все, что тот только пожелает. Почему нет? Ведь если бы не Ездра, Марк бы просто погиб. Давно бы уже сгнил в этом вонючем ручье.

Ездра сжал в руках свои филактерии.

— Я не могу быть таким, как Енох. — Грустно улыбнувшись, он посмотрел на Марка Валериана и подумал, зачем это он делится такими сокровенными чувствами с каким-то неверующим, к тому же римлянином.

— А кто такой Енох?

— Енох ходил с Богом так, как обыкновенный человек ходит со своим другом. Другие видели Бога. Адам, Моисей. Но только у Еноха было сердце, которое так радовало Бога, что Тот взял его на небеса, даже не дав ему пройти через смерть. — Ездра посмотрел на темную синеву вечернего неба. — Вот об этом я и молюсь.

— О том, чтобы не испытать смерти?

— Нет. Все люди проходят через смерть. Это неотъемлемая часть жизни. Я хочу, чтобы у меня было сердце, способное радовать Господа.

Лицо Марка стало жестким.

— Хадасса хотела радовать Бога, и вот что она получила, старик. Смерть. — Его взгляд помрачнел. — Что этот твой Бог хочет от тебя, помимо твоей крови?

— Послушания.

— Послушания! — повторил Марк это слово. — А какой ценой?

— Любой ценой.

Ухватившись за полог, Марк резко встал. Он невольно издал стон от боли и схватился за бок. Коротко и грязно выругавшись, он опустился на одно колено, едва не упав. Он выругался снова, гораздо грязнее, чем сначала.

Ездра наблюдал за ним со странным чувством жалости.

Марк поднял голову, его лицо было искажено гримасой боли.

— И твой Бог, и ее Бог требуют одного и того же. Послушания Его воле, чего бы это ни стоило. — Боль вызывала в Марке слепую ярость. — Что это за Бог, Который убивает девушку, любившую Его больше всего на свете, даже больше собственной жизни? Что это за Бог, Который посылает собственного Сына умирать на кресте в жертву за ошибки других людей?

Ездру задели его слова.

— Ты говоришь об Иисусе.

— Да. Об Иисусе. — В устах Марка это имя прозвучало как проклятие.

— Расскажи мне, что ты о Нем слышал, — попросил Ездра, — только спокойно.

Марк рассказал ему то, что слышал от Сатира на пути в Иудею. Когда-то Ездра слышал, как его отец говорил о Савле из Тарса, поначалу сердито, а потом оскорбительно и насмешливо.

— Если этот Христос способен творить чудеса, зачем Он тогда позволяет Своим верующим погибать? — сказал Марк. — Сначала Его ученики, а теперь тысячи других. Я видел, как они живьем горели в Риме. Я видел, как их рубили гладиаторы. Я видел, как их выгоняли на растерзание львам… — Он тряхнул головой, словно хотел вытрясти из головы эти воспоминания.

— А что еще этот Сатир рассказал тебе об Иисусе?

Марк провел пальцами по волосам.

— Почему ты хочешь узнать об этом? Ты же сам сказал, что Он был лжепророком.

— А как мы можем бороться против того, чего мы не понимаем?

Ездра говорил правду. Марку действительно нужно было знать и понимать, кто его враг.

— Ну что ж… Мне говорили, что Иисуса за тридцать серебряных монет предал Его же друг. Его ученики оставили Его. А затем Его обвинили в тех преступлениях, которые Он не совершал. Его били, пытали, в Него плевали. На тебя такой Человек производит впечатление Сына Бога? Его распяли между двумя разбойниками, а люди вокруг осыпали Его оскорблениями. Стражники разыграли между собой Его одежду. А Он, умирая, молился за них. Молился о том, чтобы Его Отец простил их. Вот скажи мне, какой бог может допустить, чтобы такое случилось с ним самим, или с его сыном, или, что еще хуже, допустить, чтобы такое произошло с его последователями?

Ездра не ответил. Он и не мог ответить. Его охватил пронизывающий холод. Он встал и подошел к стене крыши. В следующее мгновение он посмотрел на небо. Слушая слова римлянина, он вспомнил пророчества Захарии и Исаии. Закрыв глаза, Ездра помолился.

Избавь меня от моих сомнений! Покажи мне истину! И то убеждение, которое к нему пришло, оказалось таким тревожным, таким пугающим, что он невольно пошатнулся.

«И они отвесят в уплату Мне тридцать сребренников… брось их в церковное хранилище, — высокая цена, в какую они оценили Меня!»

Вспомнив старое пророчество, Ездра вцепился руками в перила. И тут он вспомнил другие слова.

«Он истязуем был, но страдал добровольно, и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание…»

Ездра прекрасно знал эти слова, которые сам же переписывал в свитках, пересчитывая каждую букву, вновь и вновь проверяя точность переписанного. Нельзя было упустить ни единого слова, ни единой мелочи.

«Ему назначали гроб со злодеями, но Он погребен у богатого…»

Ездра не находил себе места от мучительных мыслей. Но, Господи, разве Мессия не должен быть подобен царю Давиду, воину, посланному, чтобы спасти Свой народ от притеснений Рима?

И тут же к нему пришел ответ. «…Предал душу Свою на смерть, и к злодеям причтен был, тогда как Он понес на Себе грех многих и за преступников сделался ходатаем».

Ездра опустил голову и снова закрыл глаза, сердце его разрывалось. Он хотел поскорее забыть эти строки Писания, ибо они всегда казались ему какими-то нелепыми. Он не хотел вспоминать о них и в настоящую минуту, но каким-то непостижимым образом они лишь сильнее звучали в его памяти. Эти слова грохотали в нем, подобно некоему водопаду, который обрушивался на него и под которым ему все тяжелее становилось дышать.